Открытый урок
...Он шел на сцену под бурные аплодисменты. Первые слова
в микрофон: «Симон Соловейчик заложил основы гуманной педагогики. Вокруг его идей сплотилась армия учителей,
всем вам – здравствуйте!»
Шалве Александровичу предстояло провести урок на сцене. Тему – «Тайна славянской азбуки» – выбрал зал. И пока учителя, желающие побыть в роли учеников Амонашвили, поднимались
на сцену и рассаживались
за партами, педагог кратко обозначил некоторые свои правила:
– Я не планирую урок как единицу,
у меня это содружество уроков.
Не по теме, а по какой-то проблеме. Чтобы детям было интересно, надо как следует упаковать материал, чтобы упаковка била в глаза – тогда эмоции, интерес. Трудности должны быть посильными. Если ученикам легко, я завышаю планку, если трудно – занижаю. Сейчас
я не знаю, откроют ли мои сегодняшние ученики тайну славянской азбуки. Не откроют – ничего страшного, перенесем
на потом. А я приступаю к своему делу…
Вроде обычные для начала урока моменты: приветствие, установка. Но и необычно: «Приготовьте для меня свое «здравствуйте», а я для вас приготовлю – вложите чувства, может быть, уважение, может быть, любовь. Давайте поздороваемся»… «Хватит быть учениками, пусть на время урока каждый станет ученым, скажет себе: я мыслитель, я исследователь. Мы будем исследовать одну проблему, а потом надо будет рассказать о результатах».
И сразу первый слайд презентации: «Посмотрите внимательно, ничего лишнего там не записано. Справа вечная мудрость: в начале было слово. Что выделено? Почему? Идем по следу. Кстати, какие качества должны быть у исследователя? (ученики перечисляют, учитель комментирует) – нам надо развивать эти качества в себе, главное – не забывайте наблюдать».
Что ж, фразы как фразы, в основном пословичного типа: «Кто ищет трудность, находит мудрость» или: «Сердце умнее», а также имена основателей славянской азбуки Кирилла и Мефодия. Но некоторые изречения записаны не по линии, а по окружности, без пробелов; у некоторых открыты только первые буквы каждого слова; а в некоторых все слова стоят в начальной форме. Определенно это сделано затем, чтобы затруднить чтение, опосредовать содержание загадкой. Чтобы смысл открывался через работу. Тут существенно то, что смотреть и разгадывать можно без всякого руководства со стороны учителя – то есть можно и не разгадывать, потому что непонятно, к какой фразе учитель обратится и обратится ли.
А обращается он к размещенным вверху буквам славянского алфавита: «Наши буквы – живые имена: Аз, Буки, Веди, Глагол… уникально: буква имеет имя. Что оно значит?»
О том, что «Аз» – это «я», ученики сказали сразу. Заметили странность: первая буква названа последней. А вот уже на «Буки» застряли. Обойдя каждого ученика, учитель заговорил с залом: «Если вы даете время на размышления, дети никогда не будут выкрикивать. Они про «Буки» говорят мне на ушко. Почему мы шушукаемся? Потому что если кто-то быстро догадается, другим станет неинтересно. А мне надо, чтобы все дети развивались, вот мы и шушукаемся постоянно. Если ученица не права – я ей намек дам, а если права – руку пожму и пойду других слушать. И так каждый обретает свои способности... Ну что же? Докапывайтесь! Вы же открыли первую букву!»
Но никаких новых версий про «Буки» у учеников не находится. Что делает учитель? Он предлагает перешагнуть трудную букву, чтобы потом к ней вернуться. Он опять дает время на догадку.
Про «Веди» (знать), «Глагол» (слово), «Добро», «Есмь» и другие (всего к уроку было выставлено 12 первых букв славянского алфавита) ученики говорили уверенно. По ходу вспомнили время создания славянской азбуки, задачу, которую новая азбука должна была выполнить. И опять: «Что же такое ”Буки”? И опять покачивание головами. Помощь пришла из зала. Конечно, «Буки» – это книга.
Амонашвили: «Существует гипотеза о преднамеренности называния букв. Будто это послание творцов славянской азбуки тем, кто ею будет пользоваться. А ведь была до этого глаголица, давайте прочтем хоть одно предложение на древнерусском языке в транскрипции глаголицы». Учителя не без труда, но с удовольствием разбирают изречение: «Улыбка действует на трудность так, как солнце на тучи, разгоняя их».
Учитель: «Почувствовали благо нового алфавита? Вернемся к славянской азбуке. Сейчас вы можете объединить усилия и прочитать этот прекрасный мудрый текст».
По недолгим раздумьям участники класса дают варианты прочтения, однако учитель, который склоняется то перед одним учеником, то перед другим, не спешит их хвалить. Он вдруг начинает рассказывать историю о Пифагоре и искателе наук, пришедшем к нему и сказавшем: «Я прочел все скрижали». «Хорошо», – сказал Пифагор. «Но ничего нового там не было». – «А ты читал папирус построчно?» – «Да, конечно, учитель». – «А между строк ты читал?» – «Нет, конечно, учитель». – «Дело в том, что мысли, великоватые для иероглифов, пишутся между строк».
Притча – уже намек. Но когда Шалва Александрович видит, что этого намека ученикам недостаточно, он дает еще и такую интерпретацию: «Без духовной работы ничего не понять. Духовная работа – это когда мы слушаем не только текст, но и подтекст. Да, не получается, но я говорю вам: тут не просто слова, а уникальное ожерелье, надо красоту из них собрать. Посмотрите: как на нашей руке все пальцы разной величины, так и в ожерелье из слов не все слова одинаковые, но все нужные. Почувствуйте это. Кто-то хочет мне что-то предложить?»
От учеников поступают новые предложения, но зал их не слышит, поскольку применяется все та же «техника шушуканья». Зато хорошо слышны комментарии учителя: «Коллега! Вам это нравится? Вам кажется, что это красиво? Если да, пусть будет так… Еще шлифуйте, еще обрабатывайте… А балласта в этих словах нет, коллеги, учтите, пожалуйста». Наконец звучит: «Я книга, ведаю словом: добро есть жизнь земли и мысль людей». Амонашвили: «Кто это – Я? Почему он так возомнился? Кто говорит с нами? Книга! Что за книга?»
Далее идет оживленный разговор о том, что Книга – это Библия, что Слово – это Бог. И конечно, о том, что письменность со временем упрощалась и упрощается, а детей мы от поколения к поколению все более и более умаляем, оставляя им одни прямые призывы, и тем самым лишаем чуткости ко всему родному и высокому.
После столь весомой подсказки прозвучала такая версия: «Я книга, ведающая слово Божие…» Зал замер: вот оно, ученица, кажется, угадала, чего же хочет от них учитель. Но увы – выдох. Учитель на «слово Божие» аккуратно не соглашается, дает понять: то, что между строк, то пусть между строк и останется.
Но вот после версии: «Я книга, ведающая словом добра, есть жизнь земли и, как люди, мыслю» – раздалось дружное «а-а-а-а-а» учеников. Амонашвили не преминул прокомментировать этот момент: догадка, озарение – лучшая оценка уроку и учителю. Когда на уроке присутствует не вдохновенное «а-а-а-а», а бездушное «тра-та-та», это значит, что учитель не понимает эмоции учеников, не слышит эмоции текста. А чего нет в учителе, того нет в ребенке: «Вы знаете, когда дети сами это открывают, целый праздник в классе! Только надо понимать: без моей радости на уроке в детей радость не вселится».
Следующее задание – прочесть рожденную в долгих раздумьях фразу в микрофон, прочесть с чувством – оказалось непростым для учеников. И хотя декламирующий заходил за экран, чтобы его голос «жил» своей отдельной жизнью, произнести возвышенно («красиво», в терминологии Амонашвили) получилось далеко не у всех. Собственно, не получалось то, чему и был на самом деле посвящен урок: «Я услышал это в себе...»
Такая ситуация продуцировала метаоткрытия сидящих в зале: «Как наглядно он выразил то, что каждый в глубине души чувствует: мы перестали жить на уроке – жить предметом, жить ребенком, чувствовать себя в материале», – говорили люди, уходя с урока Амонашвили. И так говорили: «Редчайшая возможность посмотреть на себя со стороны».
«Говорящей» была и концовка урока. Учитель: «Спасибо, что решили этот вопрос». Участники класса встают и аплодируют. Учитель спрашивает: «Что вы хотите сказать?» Пауза. Учитель: «Признательность – самое великое украшение человека».
Но как бы эмоциональная сфера учителя, работающего с детьми сегодня, ни скудела, мастер настойчив: «Урок не заканчивается без того, чтобы спросить у детей: с чем вы уходите, что вас порадовало, что вы расскажете родным? Обязательно спрашивайте, с чем уходят дети, – не с отметками же… Скажите и вы, а что сегодня было здесь?»
– Я историк, но до этого часа была уверена, что буква привязана к слову для того, чтобы запомнить алфавит. Сегодня меня ждало открытие.
– Странно, что буквы имеют имена. Скажите, вы сами это придумали?
– Я всюду ищу разные гипотезы, и если они поддаются педагогической обработке, предлагаю их детям. Дети по природе исследователи. А стандарты, я думаю, даются для того, чтобы над ними возвыситься, чтобы их разрушить. Такие гипотезы мне нужны, чтобы вместе с детьми идти к предмету. Это лучше, чем с предметом – к детям…
Шалва Амонашвили –
профессор, руководитель лаборатории
«Гуманная педагогика», академик РАО
Ответы на вопросы учителей
– Скажите, пожалуйста, сегодня ваши ученики были соучастниками или сотрудниками?
– Я старался их сделать сотрудниками, но у меня не получилось, получилось по-другому. С детьми бы обязательно получилось. Всего труднее со студентами, это целое мучение, и я не знаю почему…
– А если во время урока у ученика возникает гипотеза еще красивее, чем ваша?
– Героем сделаю ребенка, сделаю все, чтобы удовлетворить его чувство восхождения, свободы. Так очень часто бывает у меня на уроке математики, ведь я не очень математик…
– У вас на уроке одни девочки сидели. А как вы вообще относитесь к раздельному обучению?
– Вопрос не по теме, но я скажу. Сам я закончил мужскую школу, и все мои одноклассники были недовольны раздельным обучением. Когда я работал в школе вожатым, произошло объединение, я помню, какая это была радость. Не это развращает, не совместность обучения мальчиков и девочек. Развращает, скажу вам, именно отсутствие благоразумия в принятии решений о детях. Сейчас развращаем тем, что выводим из образования все человеческое. По этому поводу говорят: надо ввести религию в школе. Но дефицит вовсе не религиозность. Дефицит – непонимание того, что вера, надежда, любовь – это главные педагогические категории. Не могут методы быть главными в работе с детьми.
– Урок у вас получился довольно длинный. Зачем, например, первая часть, ведь можно было начать урок прямо с расшифровки?
– Конечно... если вы так думаете, прямо сразу и задавайте гипотезу и путь. Делайте, если вам не надо разжигать интерес и если вы не видите смысла просто поиграть с буквами. А что касается длины урока – у нас время кончилось, а не урок.
Записала Людмила Кожурина