Об одиночестве и поиске высоты

Ребенку одиночество отпускается дозированно: час на «поиграть», два на «погулять». Одиночество же бездеятельное – читай праздное – дозволяется разве что во сне. На ребенка, который довольно много времени старается проводить сам с собой, смотрят в лучшем случае с недоумением: какой-то он у вас нелюдимый растет.
А родителям в стремлении ребенка к одиночеству чудится невысказанный упрек: дескать, вы такие, что лучше уж одному, чем с вами. Или они опасаются, что потом ребенок так и не найдет контакт с окружающими. И взрослые стараются так или иначе включить ребенка в общение. А он – не хочет, уклоняется, отказывается. Он хочет быть один.
Что же это такое – детское желание одиночества?
Конечно, оно бывает вызвано внешними причинами: устал, обижен и так далее. Но это понятный случай. Самое же интересное начинается там, где это желание кажется беспричинным, где оно явлено, так сказать, «в чистом виде».
Парадокс: если человек способен к одиночеству, значит, он не одинок; иначе он искал бы общества других людей. Он не чувствует себя одиноким, то есть оставленным, обделенным, и не потому, что у него есть он сам, речь не о самодовольстве.
Тот, кто ищет одиночества, на самом деле обретает связь со всеми: не по родству крови, не по кругу общения, а по глубинному родству живущих, родившихся на свет.
Настоящее человеческое «я» глубже личности; оно есть то, на что личность накладывается как печать; то, благодаря чему в духовном смысле мы вообще узнаем в человеке  – человека.
И может быть, желание одиночества в ребенке есть желание подлинной коммуникации. «Как живой с живыми говоря»,  – писал Маяковский, и это не тавтология: как живой – с живыми.
У ребенка нет способов охранить себя от пустого общения: его любой может потрепать и спросить, «как у нас дела в школе», любой может сделать замечание или как следует, длительно и с расстановкой, поучить жизни – единственно ради того, чтобы ощутить себя в роли поучающего.
Взрослый человек с той или иной степенью вежливости выйдет из ситуации, а ребенок не может, у него нет такого права: «Ах, ты не хочешь со мной разговаривать? Ну, я тебе…»
В результате именно на детей приходится львиная доля всех тех пустых фраз, в которые говорящий если и вкладывает чувство или интерес, то только в их дежурной разновидности. Другой взрослый пожалуй что может и обидеться, а ребенку не положено.
Ребенка буквально растаскивают на части бессодержательным общением, но он-то, в отличие от взрослых, не обладает той обвычкой к жизни, которая дает иммунитет к пустоте слов. Он стократ острее чувствует, что, как и зачем говорится. Чувствует за словом равнодушное (хотя поверхностно оно может быть эмоционально окрашенным) отношение к себе самому.
И – уходит в одиночество.
«Во мне царила настоятельная потребность одиночества, доведенная до крайности соседством с другим чувством, которое как бы обрамляло первое: чувство “высоты”».
Ребенок ищет высоты – высоты отношений, слов, поступков (не путать с выспренностью и высокопарностью).
Той высоты, которой чаще всего нет в окружающей его жизни. Это не значит, что жизнь эта низка. Она скорее плоска. Плоские слова, плоские чувства. Плоские люди.
Ребенок ищет высоты не потому, что она есть самоцель; просто он чувствует, что там, где есть место высокому, есть жизнь. А где все плоско, жизни нет.
И тогда единственный выход – искать это высокое в себе самом. Искать в одиночестве, на свой страх и риск. А поиск сам по себе уже дает высоту.

Сергей Лебедев