МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Слово из двадцати «А»

Кило помидоров

Мне не год, мне не два, мне не три, мне не четыре – мне пять лет.
Лежа в гостиной на цветастом ковре, я считаю на пальцах свои годы. Мне столько же лет, сколько пальцев на одной руке. Другим так не повезло. Моему брату, например. Ему требуются пальцы одной руки и потом еще два с другой руки. А у меня самый лучший возраст.
Однажды я попробовал узнать, сколько мне будет лет, когда мне понадобятся все пальцы рук и ног, чтобы узнать, сколько мне лет. Но запутался. С временем бывает сложно. Одна секунда еще куда ни шло. А вот четверть часа? Низна-а. Я знаю дни недели: вторник, среда и суббота. Моя тетя говорит, что есть еще куча других дней. В неделе больше дней, чем пальцев на ногах? Июль – какой день недели? По-прежнему лежа на спине, ударяю одним коленом другое. Какое из них левое, а какое правое? Низна-а.
Где папа с мамой? Низна-а. Тетя объясняет: «Они уехали в долгий отпуск, но вы с братом сможете скоро к ним присоединиться, чтобы поселиться с ними в одной замечательной стране. Ты будешь в восторге. Но нужно немножко потерпеть». Она кажется неуверенной в том, что говорит.
Бабушка приходит с рынка, нагруженная мешком картошки, корзинкой с луком и помидорами. Она кладет овощи на балкон. Мы с братом выходим на балкон. Помидоры гладкие, красивые, размером не больше носа клоуна. Приставив помидор к физиономии, я начинаю кривляться. «Перестань сейчас же, а то не поедешь к маме с папой», – приказывает мой брат. Я замираю: «А почему?» – «Потому что папе не нужны такие дураки».
Слова моего брата меня пугают. А если там, в этой прекрасной стране, куда мы должны скоро поехать, папа и мама уже усыновили другого мальчика, более сообразительного, чем я? Который никогда не делает глупостей, не писает в постель по вторникам, средам и субботам?
Брат продолжает: «Когда они позвонят по телефону, я им скажу, что ты…» Я беру помидор из корзины, чтобы швырнуть в него: «Мне наплевать!» – «Ты будешь наказан. Ты никогда…» Я знаю, что мой брат прав, и вымещаю злость, бросив помидор изо всех сил в небо.
Помидор смачно взрывается у ног двух теть, усевшихся на металлических стульях на краю пустыря, перед домом, в котором мы живем. Громкий испуганный вопль, в тот же момент мы с братом прячемся за стенкой балкона, давясь от смеха. Наши лбы соприкасаются, мы осторожно выглядываем во двор. Обе тетки внимательно изучают все окна вокруг. Но поскольку пустырь окружен тремя другими домами, они еще долго будут вертеть головой.
«Если я задену почтальона, то поеду к родителям раньше тебя», – заявляет брат с видом зачинщика. Его помидор разбивается о переднее колесо почтальонского велосипеда. Брызги и семечки разлетаются по униформе от фуражки до носков. Застигнутый врасплох почтальон теряет равновесие и плюхается животом на утоптанную землю в пучках желтой травы. Мы наслаждаемся в течение трех секунд этим фантастическим зрелищем, прежде чем исчезнуть за стенкой балкона. Снизу разносятся ругательства почтальона. Нас распирает от смеха. Наши глаза одинаково искрятся. Я хватаю новый снаряд. Тихонько поднимаю голову, чтобы осмотреть окрестности. И вдруг перед моими глазами возникает мадам, мама Сорина, мальчика, которого я на дух не переношу. «Если я попаду в мать Сорина, то я уеду к родителям завтра утром!» Помидор улетает в нужном направлении, но я не подозревал, что мне необходимо было учитывать перемещение цели. На месте матери Сорина оказался большой пес. Бац! Прямо по ребрам! Уязвленная запачканная дворняга начинает лаять так, что кажется, что у нее вот-вот порвется пасть.
В окнах появляются люди. «Что происходит?» – «Кто-то швыряется едой».  – «Нет, вы только подумайте! Какое расточительство! Всюду очереди!»
За нашей стеночкой мы в безопасности. Мой брат решает кинуть свой следующий помидор наудачу, не вставая. Мы слышим глухой звук: скорее всего приземлился в пыль. Я бросаю другую помидорину, тоже на авось, но совсем легонько. Она летит вдоль фасада дома, раздается резкий металлический звук. Я задел крышу или капот чьего-то автомобиля. Мой брат быстро расшифровал смысл последнего удара: «Папа с мамой уехали на машине, и твой выстрел означает, что мы тоже скоро поедем». На радостях брат забирает все оставшиеся в корзине помидоры, они летят, во дворе орут, лают, угрожают, проклинают. Мы хватаемся за бока и зажимаем себе рты, чтобы только не засмеяться в голос, наши глаза мокры от слез, на четвереньках мы возвращаемся в квартиру.
Странно. Невероятно. Никто не звонит в дверь. Но вот бабушка выходит на балкон. Она возвращается, хмуря брови, направляется на кухню. В раздражении обследует прихожую. Наконец, внимательно осмотрев каждую из четырех комнат, она приближается к нам: «Ну-ка скажите, я купила кило помидоров на рынке. Вы их не видели?» Мы смотрим друг на друга с изумлением, потом пялимся в нее, поднимая брови до потолка. И чтобы ей показать, что нам так же мало известно о пропавших помидорах, как и ей, рыщем глазами по гостиной. Брат даже бросает взгляд под стол.
«Ну помилуйте, не могли же они вот так исчезнуть!» – восклицает бабушка.
Она делает шаг в нашу сторону, уперев руки в бока. Это очень плохой знак.
«Я жду», – говорит она, повышая голос. Я смотрю на брата, который смотрит на меня, я смотрю на бабушку, которая хмурит брови. Наконец я впериваюсь глазами в большие пальцы своих ног, заливаясь краской. Все пропало! Все! Фантастическая страна, мама, папа, встреча. Но вдруг я слышу: «Мы проголодались. Мы хотели есть, бабушка, поэтому мы съели помидоры». У бабушки вырывается глубокий вздох. Она делает гримасу, словно ей вонзили нож в живот, она простирает к нам руки: «Ах вы бедные мои крошки. Вам так хотелось кушать?» Мы вовсю жмемся к бабушке, утопаем в ее объятиях. Когда дядя и моя тетя возвращаются с работы, бабушка рассказывает им о голодных детях, они потрясены: нас доверили их заботе, а они плохо кормят племянников!
В тот же вечер нам приготовили белое куриное мясо, плов, гору котлеток с пряностями, лимонад, варенье в вазочке и, как если бы всего этого было недостаточно, рисовую молочную кашу, посыпанную корицей.
Никогда больше я не был так вознагражден за ложь.

Румынский букварь

Опять приходит месяц под названием сентябрь. Мой брат начинает свой второй учебный год. Я тоже записан в городскую школу Бухареста.
Важный день понедельник. В понедельник начало школы. Тетя ведет меня туда за ручку. Я так горд, что мои сандалии едва касаются тротуара. Кто знает? Может быть, сам Чаушеску будет принимать школьников, как на плакате, который я видел в городе.
Школа – это огромное здание с большими окнами. Школа – это запахи: смесь жидкости для мытья окон, пота, мела и клея в тюбике. Школа – это книги. Нам выдают букварь и тетрадки в синюю линейку. Мне нравится школа.
На вторник нам дали первые домашние задания: читать три страницы букваря и воспроизвести двадцать раз три первые буквы алфавита в тетради. Я повторяю урок с тетей за тем же столом, что и мой брат. Я стараюсь повторить его позы. Его манеру помахивать карандашом над бумагой. Сначала я жульничаю: вместо того чтобы написать строчку букв «А», я рисую зигзаги на одной строчке и перечеркиваю их горизонтальной линией. Это напоминает пилу. Тетя объясняет, что нет слова, в котором все буквы – заглавное «А», каждую «А» надо писать отдельно. Потом я перехожу к букве «В». Можно подумать, что это человечек из министерства, куда мы втроем приходили дюжину раз, чтобы получить разрешение уехать к родителям. Человечек всегда был за своим рабочим столом, за исключением одного раза, когда он встал, чтобы проводить нас к двери. Я заметил, что его большая круглая голова покоилась на еще более круглом теле. Два жирных шара, нанизанных на позвоночник. Настоящий «В» в движении! Буква «С» – это клешни краба. Я не знаю, сколько знаков содержит румынский алфавит, но было бы забавно, если бы каждая буква соответствовала какому-нибудь воспоминанию.
…В класс я вхожу уверенным шагом. Меня прямо-таки распирает от гордости. Я знаю наизусть первые три страницы букваря. Может быть, учитель решит, что я гений. Может быть, он пошлет меня в отдельный класс для особо одаренных гениев. Может быть, Чаушеску мне повесит на грудь медаль. У меня еще нет приятелей, только знакомые по району ребята. Но мне известно одно: я всех их поражу моими знаниями. К сожалению, учитель не начинает урок с повторения алфавита. Он рисует яблоки на доске, а потом спрашивает, сколько будет, если прибавить к двум красным яблокам два зеленых. Я сгораю от желания выложить на парту мою тетрадь «Румынский язык» и открыть мой букварь, чтобы показать всему миру мои первые домашние задания.
Вдруг в дверь стучат. Два отрывистых и нервных стука. Учитель встает и идет открывать. Женщина в белой блузке и серой юбке предстает перед нами. Ее маленькие очки, балансирующие на кончике носа, так и хотят упасть при каждом ее шаге. «Ну что же! – грозится наш учитель. – Вы не знаете, кто вошел?» Мы отрицательно качаем головами. «Это госпожа директриса!» Никто из нас еще не видел госпожу директрису. Появление этого таинственного и пугающего персонажа заставляет пересохнуть наши глотки. Мы выпрямляемся, как поле тюльпанов. Она пристально смотрит на каждого из нас по очереди. «Эжен Мельц!»  – провозглашает она. Ее голос, произносящий мое имя, вонзается мне в сердце, словно кинжал. Я, наверное, белее, чем блузка директрисы. В моей голове я зову на помощь маму, папу и даже дядю. Он, во всяком случае, знал бы, как себя вести в этой ужасной ситуации. «Да»,  – говорит маленький голос, с трудом исходящий из моего горла. «Дай сюда твой букварь, пожалуйста». Надежда рождается в моей душе: это внезапная проверка домашнего задания. Несмотря на свой страх, я чувствую себя готовым. Если вдруг она попросит меня выйти к доске, чтобы написать три первые буквы румынского алфавита, я мог бы привести ее в изумление. Пытаясь скрыть дрожь во всем теле, я открываю мой кожаный портфель и вынимаю букварь. Госпожа директриса делает два шага в мою сторону. Моя голова достает ей до пояса.
«Твои родители предали Социалистическую республику Румынию, я только что узнала, что ты получил визу, чтобы покинуть нашу родину. Ты тоже предатель! Этот букварь тебе не принадлежит. Он является собственностью румынского государства. Отдай его мне и уходи из моей школы».
Я смотрю на нее, не понимая. Я не могу взять в толк, о чем она говорит. «Дай мне свой букварь и возвращайся домой. Ты понимаешь румынский язык?»
Я даю ей книгу. Двадцать пять пар глаз устремляются на меня. Я опускаю голову и собираю худо-бедно мои вещи. Я едва могу идти. Тяжелый груз, свалившийся неизвестно откуда, давит мне на плечи. Мои ноги шагают по болоту. Учитель смотрит на меня с сочувствием. Внезапно я оказываюсь в коридоре. Вот я уже на улице. Время и пространство путаются из-за слез, которые застилают мне глаза. И тут пронзительный вопль вырывается из моей груди: «ААААААААААААААААААА!»
Крик заполняет мне голову и сердце. Он заполняет тротуар и улицу. Он заполняет воздух и всю столицу Социалистической республики Румынии. Это был континентальный крик. Моя тетя ошибалась. Слово из двадцати «А», следующих друг за другом, существует.
Был сентябрь 1975 года.

Из книги швейцарского писателя Эжена «Долина Юности». Изд. «La Joie de lire», Genève, 2007. Перевод Александры Кауровой