КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Гонка на краю света

Во все времена люди чтили героев и передавали их имена из поколения в поколение. Но, как ни странно, феномены героизма и подвига исследованы далеко не так подробно и внимательно, как можно было бы думать. Ими занималась по преимуществу идеология. А социальная психология, социология, философия – значительно меньше…

 

Попытки философски истолковать героизм начались тогда, когда истолкователи, прежде всего Гегель, решили, что эпоха героического завершилась и «время героев» сменилось «временем людей». Героический век, по Гегелю, предшествует государственно-правовому строю и с его появлением заканчивается. Маркс, напротив, провозглашал, что необходимое условие победы революции – героизм массы.
Впрочем, в ХХ веке героизм массе уже предписывался. И не случайно именно на понятиях героизма и подвига строилась пропаганда тоталитарных режимов. «Прин­цип фашизма – героизм, принцип буржуазии – эгоизм». Этим лозунгом была увешана вся Италия в годы правления диктатора Муссолини. «Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой»  – этот лозунг мы и сами помним.
Старшеклассники писали сочинение «В жизни всегда есть место подвигу», заполняя шесть страниц, как положено, возвышенными словами. Все внутренне посмеивались, а самые продвинутые повторяли за Веничкой Ерофеевым: «Я согласился бы жить вечно, если бы в жизни нашелся такой уголок, где не всегда есть место подвигу». Но в самой глубине души и те и другие подвиг и героизм уважали. И мечтали не просто об интересной жизни с увлекательными событиями и чувствами, а о жизни содержательной, с серьезными свершениями, важными для всех.
Но мы тогда не знали, что чаще всего подвиги одних бывают необходимы, чтобы вернуть к норме, выправить жизнь, «вывихнутую» злой волей, глупостью, безответственностью других. И нередко героизм проявляется в категорическом отказе человека исполнить преступное повеление какого бы то ни было авторитета. А подвиги в борьбе со стихией – куда более редкий случай.
Конечно, героические деяния укрепля­­ют общество, придают ему веру в собственные силы, открывают новые перспективы. В идейном же смысле можно выделить две позиции, которые веками сосуществуют и спорят. Первая: героизм  – это высшее проявление человеческой свободы. Вторая: героизм – это высшее проявление человеческого послушания.
Но как бы то ни было, герой – всегда фигура трагическая. Потому что первая стадия героизма – подвиг, а вторая – жизнь после подвига. С погибшими героями обществу легче. С выжившими – куда труднее. Частенько начинается пропагандистская «драка» за героя и его подвиг. Герой уже не принадлежит себе. Ему берутся объяснять, что именно он совершил и по каким мотивам. Поэтому, увы, алкоголизм и самоубийство – «профессиональные заболевания» героев.
…У нас не только не знаменит, но даже как-то мало известен один из самых грандиозных подвигов начала двадцатого века. Тот, который вошел в историю под названием «Великая гонка милосердия». Его вызвали к жизни типичные причины: безответственность, разгильдяйство, невыполнение профессиональных обязанностей.
События разворачивались на краю света. В 1925 году в Номе, небольшом порте на Аляске, началась эпидемия дифтерита. И выяснилось, что противодифтеритной сыворотки в городе нет. Как нет? А вот так: давным-давно просрочена, аж в 1918 году. То есть те, кто должен был за этим следить, семь лет не вспоминали о своих прямых обязанностях.
Зимой Ном просто отрезан от мира. Так и всегда бывало. Но такое «всегда» можно терпеливо пережить, когда нет эпидемии. А что делать, когда она уже есть? Эпидемия есть, а нету не только сыворотки. Нет надежных самолетов. Нет вертолетов. Нет вездеходов. Нет спутниковой связи. Время-то еще какое? Научно-техническая революция только начинается. В Ном не проведена железная дорога. Да и вообще никакой дороги нет. Но радиосвязь все-таки есть. Сыворотка нашлась в Анкоридже. Поездом ее привезли в ближайший к Ному город. Ближайший – это тысяча с лишним километров расстояния. Полярная ночь, буран, бездорожье. Мороз пятьдесят градусов. Попасть в Ном невозможно. Эпидемия ширится. Дети погибнут.
Зимой по бездорожью как-то передвигаться способны только собачьи упряжки. Было принято отчаянное решение – добираться на собаках, эстафетой, двадцатью упряжками. Но все понимали, что это безнадежная попытка в безвыходном положении.
Двадцать погонщиков, сто пятьдесят собак. О собачках известно, кто они были: сибирские лайки и хаски. Знаменитые северные породы.
А кто были эти люди? Хочется знать, например, были ли среди них выходцы из России? Ведь на Аляску съезжался народ со всего света. Но у нас нет книг о «Великой гонке милосердия». И рунет ничего об этих людях сообщить не может.
Конечно, все двадцать были добровольцы. Никакой приказ тут не действует. В конце концов, по приказу можно умереть. А тут такое дело, что умирать нельзя, а нужно доехать живым и передать драгоценный ящик, обшитый оленьими шкурами.
Конечно, все двадцать были выдающимися мастерами своего дела. Приказ невозможен, но давление общественного мнения эти мастера не могли не чувствовать: ты лучший погонщик, у тебя лучшие собаки, кто поможет, если не ты? Но на собственный выбор в такой ситуации не должен иметь влияния и «глас народа». По той же причине: из чувства долга, из гордости можно умереть, а умирать-то и нельзя.
Тысячу пятьдесят четыре километра промчались за сто двадцать семь часов. Все думали, что этого сделать нельзя. Оказалось, можно. Вот они – новые перспективы, вот оно – укрепление веры общества в свои силы.
Конечно, все двадцать погонщиков  – великие герои, сыновья доблести, живые боги Севера. Каждый из живых богов, кстати, получил потом премию в двадцать пять долларов. Но особенный герой – тот, кто совершил последний рывок. Кто преодолел последний отрезок пути, который был и самым длинным.
В Номе считали часы и минуты. Ждали на далеких подступах. Разбили целый лагерь. Костры, палатки, спирт, керосин, свежие упряжки. Появится ли что-то живое из бурана? Ведь в санях нет ни рации, ни GPS.
Можно себе представить, как люди все глаза проглядели. И бывало, что мерещилось сквозь снег неясное движение. Но нет, ошибка. А какой поднялся крик, как полетели упряжки навстречу темному пятну, которое уже не мерещилось, а двигалось сквозь буран.
Все описания сходятся на том, что упряжку привел вожак. Хозяин лежал в санях без сознания и умирал. Можно себе представить, как десятки рук хватали драгоценный ящик в оленьих шкурах, поднимали собак, несли погонщика... И ведь всех спасли. Погонщик выжил. И собаки тоже, хотя добежали уже не на лапах, а на ободранном мясе.
А теперь спросим – кто это был? Собственно, это вопрос о второй стадии героизма.
Кого умирающим сняли с саней? Источники называют два имени. Как два? Вот так, два. Но он же был один? Один.
А кто был этот вожак, который спас и город, и хозяина? Источники тоже называют два имени. Этому героическому псу поставлен памятник. Какому этому, если их два? А вот такому: в Номе – одному, в Нью-Йорке – другому. А когда эти собачки в свой срок умерли, то их облик сохранили чучела. Огромные красавцы-псы: черный с белой грудью и бурый с рыжиной. Два чучела в двух музеях. Можно и в интернете посмотреть. Но ведь он был один? Один.
Так который из погонщиков и который из вожаков? Неизвестно. Хотя все это происходило совсем недавно, а не в доисторической древности и у события было множество свидетелей. Что ж, печальная закономерность: началась типичная «драка за героя», которая продолжается и до сих пор. Один из этих героев остался в Номе. Он пережил все тяготы героизма – тоску, одиночество, ужасное чувство, что «все позади». Но как-то справился. Психологи его не наблюдали. Он по-прежнему был погонщиком, вывел новую породу ездовых собак, в которой течет и кровь его героического вожака.
Другому герою пришлось еще тяжелее. Со своей упряжкой он стал, как бы это назвать, пропагандистским аттракционом героизма. Его возили по всей стране. Слава, успех, деньги, внимание. С тоской, с чувством одиночества и душевной опустошенности он все это бросил и даже продал своего спасителя-вожака. Второго героя психологи тоже не наблюдали. Его жизнь теряется в безвестности.
Героизм трагичен. Но в нем такая сила притяжения, что людям хочется хотя бы прикоснуться к нему. В наши дни на Аляске проводятся международные состязания: спортсмены-экстремалы повторяют на своих упряжках путь «Великой гонки милосердия». Но тот давний «рекорд» – сто двадцать семь часов – до сих пор никто не побил.