Педагогика в разлуке

Детей, если бы и хотел, не могу воспринимать извне. Вот почему, когда говорят «много ли детей?» или «сколько детей?», я не знаю, что ответить: ведь много и сколько относится к однородному, к единицам, стоящим вне друг друга и вне того, кто считает. А своих детей я воспринимаю настолько изнутри, каждого как качественно отличного от другого, что не могу считать и не могу сказать, много ли их или мало. <…> Каждый из детей незаменим и единствен, и потому их не много и не мало, им нет счету.

Павел Флоренский.
Из письма жене
10–11 декабря 1936 года

Как это ни странно, но имя Павла Флоренского было куда известнее в конце 1980-х, чем сейчас. Книг Флоренского тогда еще никто не видел, но фрагменты его сочинений уже прошли косяком по толстым журналам, а журналы в то время читали все.
Помню, весной 1989 года я ехал в командировку к пограничникам в поезде Мары – Кушка. В пустом плацкартном вагоне с выбитыми окнами гулял сквозняк и летали перья от драных подушек. На станциях в окна заглядывали любопытные верблюды. По встречной колее шли в Россию эшелоны с войсками, выводимыми из Афганистана.
Я листал забытый кем-то журнал «Литературная учеба». Вагон дребезжал остатками стекол, его кидало из стороны в сторону, текст прыгал перед глазами. В журнале оказалась публикация писем Флоренского из Соловецкого лагеря. С первых строк о. Павел стал мне страшно близок. Близок голосом, который я слышал за шелестом страниц. Близок своей судьбой – судьбой человека, который, находясь в эпицентре социальных потрясений, под дамокловым мечом смерти, жил любовью, наукой, Евангелием, детьми. Его мысли о спасительности дома-острова казались мне моими мыслями.
Я тоже остро чувствовал разлуку, очень тревожился, как там дома (оставил одних беременную жену, двухлетнюю дочку и ослепшего дедушку). И все это накладывалось на то, что я видел, когда ехал в Кушку через весь Советский Союз: забитые военными и гражданскими аэропорты, душные вокзалы, плотные очереди к кассам, спящие в залах ожидания усталые люди; мест не хватало, и многие пассажиры спали на полу, даже на ступеньках бетонных лестниц. Было ощущение стихийного движения всей страны на перекладных, будто все разом устали от разлук и вот устремились навстречу друг другу.
И читая Флоренского, я вдруг стал догадываться, что же такое семья в смысле не социальном, а экзистенциальном. Семья  – это встреча, пронизанная разлуками.
Расставаний в жизни каждой семьи не счесть, ведь вот утром уходит отец на работу, обычное дело для взрослых – ну что там подождать до вечера, а для маленькой дочки – это горе. Она плачет, хватает отца за ноги, причитает, как будто провожает папу на фронт.
Взрослые принимают такое поведение за каприз, недомыслие, свойственное малышам. А на самом деле это «взрослые уже многого не понимают» (так писал Флоренский в своих воспоминаниях о детстве). Отец Павел говорил: «Ребенок владеет абсолютно точными метафизическими формулами всех запредельностей».
Ну, быть может, еще только поэтам доступны эти формулы бытия.

Кто смеет молвить: до свиданья!
Чрез бездну двух или трех дней?
(Ф.Тютчев)

Кто может знать при слове расставанье –
Какая нам разлука предстоит?
(О.Мандельштам)

Семья, если это действительно союз любящих сердец, а не принудительное существование на одной территории,  – она годами и десятилетиями испытывается на разрыв. Родители и дети, старики и внуки – им каждый день и каждую ночь приходится усилием взаимного притяжения сжимать время и пространство. Это огромная нравственная и психологическая нагрузка, большое испытание.
Когда же речь идет о такой разлуке, которой подверглись в 1920–30-е годы неисчислимое множество семей, то это уже не просто испытание, а мученичество и подвиг.
«Кто смеет молвить…» «Кто может знать…»

*
Русский философ и священник Павел Александрович Флоренский был арестован 25 февраля 1933 года. Находясь годами в заключении, за тысячи километров от дома, фактически обреченный в земной жизни на вечную разлуку с семьей, Флоренский вопреки обстоятельствам продолжал жить домом и жить в семье.
Переписка, пусть и подцензурная, была последней надеждой, последним духовным пристанищем для всех, кто был вырван из родной среды. Лишь посредством писем можно было подать о себе весть и сохранить духовную связь с близкими. Лишение же права на переписку равнялось гибели. Приговор «столько-то лет без права переписки» означал вовсе не тюрьму и лагерь, а расстрел.
В стране, где почти все население переживало тотальную разлуку, произошел беспримерный в мировой истории взлет эпистолярного жанра. Таким был ответ русской культуры на смертельные вызовы 1930–40-х годов, на репрессии и войну. С тех пор письма стали частью нашего менталитета, нашего, как говорят специалисты, культурного сценария.
Было бы наивно связывать происходящее сегодня угасание «бумажной» эпистолярной традиции лишь с появлением новых технологий. Ни sms, ни e-mail не стали заменой «классическому» письму. Очевидно, что в России происходит угасание духовной близости внутри семьи, охлаждение того «реактора», который помог выстоять нашему народу в самые страшные годы.
Павел Флоренский, оказавшись в заключении, более всего опасался именно отчуждения поколений внутри семьи. Он боялся, что дети, которых он оставил подростками, сочтут свой дом потерявшим всякую привлекательность, поменяют его на молодежные компании, начнут ссориться между собой.
А все это могло случиться, ведь во время обысков дети пережили страшный стресс. На их глазах квартиру переворачивали вверх дном. Забрали всю библиотеку вплоть до детских книг. Жена Флоренского Анна Михайловна с горечью писала мужу: «Книги у нас отняли твои и наши любимые… Мика сегодня целый день, бедняга, проплакал о книгах…»
Павел Александрович пишет старшей дочке 16 сентября 1935 года: «Дорогая Оля <…> Я чувствую, ты не научилась ценить дома и окружающих, а этого никогда уже впоследствии не будет. Мамочка гораздо ценнее и дороже всяких вещей и людей, которые кажутся ценными, но неизмеримо менее содержательны, чем она. <…> Крепко целую тебя, дорогая. Не унывай и не забывай»*.
Он возвращается и возвращается к этим мыслям, пытаясь найти все новые аргументы: «Дорогой Олень <…> говорю о мамочке, о братьях и о Тике, которых ты не замечаешь из-за своих товарищей, между тем как товарищи – дело временное, а близкие  – навсегда. Надо <…> не прельщаться нарядным взамен существенного. А чужие люди неизбежно наряднее своих, ибо они  – в гостях, в гости же всегда наряжаются…» (29 февраля – 1 марта 1936).
«Дорогой Олень <…> Товарищеская среда потому перетягивает к себе все внимание, что товарищеские отношения в сущности безответственны, каждый отвечает сам за себя и каждый занят своими интересами. Поэтому в ней легко. Но эта легкость есть легкость пустоты, а подлинное требует усилия, работы и несет ответственность.<…> Того, что может дать родной дом, не даст потом никто и ничто, но надо заработать это, надо самой быть внимательной к дому, а не жить в нем как в гостинице» (июнь 1936).

*
А начинался этот диалог с детьми задолго до рокового ареста. Флоренский думал о разлуке еще в ту пору, когда старшие дети (Василий и Кирилл) были совсем малы, а младших (Ольги, Михаила и Марии-Тинатин) еще не было на свете. После Февральской революции, хорошо понимая, что это лишь начало катастрофы, 35-летний о. Павел Флоренский задумывается о духовном завещании детям. Первоначальный его текст он составляет 11 апреля 1917 года, а потом семь (!) раз возвращается к нему: в мае и июле 1917-?го, июне 1919-го, июне 1920-го, марте 1921-?го, августе 1922-го, марте 1923-го. Он, будто предчувствуя, что его дети рано осиротеют, старается как можно яснее и доступнее выразить свои заветные мысли: «…Дома, библиотеки, вещей не продавайте, без самой крайней нужды. <…> Не ищите власти, богатства, влияния. <…> Нам не свойственно все это; в малой же доле оно само придет, – в мере нужной. А иначе станет вам скучно и тягостно жить. <…> Будьте всегда в жизни добры к людям и внимательны. Не надо раздавать, разбрасывать имущество, ласку, совет; не надо благотворительности. Но старайтесь чутко прислушиваться и уметь вовремя прийти с действительной помощью к тем, кого вам Бог пошлет как нуждающихся в помощи. <…> Не делайте ничего безвкусно, кое-как. Помните, в «кое-как» можно потерять всю жизнь. <…> Детки мои милые, не позволяйте себе мыслить небрежно. Мысль – Божий дар и требует ухода за собою. <…> Почаще смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звезды или лазурь днем. Когда грустно, когда вас обидят, когда что-то не будет удаваться, когда придет на вас душевная буря – выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится».
Вообще поразителен и непостижим его дар отцовского предощущения детей – это какая-то исключительная «запредельность». Из письма жене 27 мая 1935 года: «…Вспоминаю малейшие подробности прошлого, о каждом из вас отдельно. О том, как я ждал Васюшку, года за 3 до его рождения, как чувствовал, что он где-то есть уже, хотя я и сам не знал, где и как. Когда он только родился, то посмотрел на меня, и было ясно, что он узнал меня...»
А вот что он писал с Соловков о внуке, рождение которого в семье сына Василия еще только ожидалось: «…Я сердечно рад его существованию и чувствую, что люблю его. Жаль мне только, что не увижу его собственными глазами. Но Вы впоследствии скажете ему, что его дед любил его, когда его еще не было под солнцем» (24 марта 1936).
Внук о. Павла родился в июне 1936 года и был назван в честь деда Павлом. Сегодня Павел Васильевич Флоренский  – легенда и гордость РГУ нефти и газа им. И.М.Губкина, профессор кафедры литологии, академик РАЕН.

*

По письмам о. Павла видно, как он все время ищет возможность деликатно подсказать жене Анне Михайловне, что можно придумать, чтобы детям в доме стало уютнее, теплее, интереснее, чтобы их омраченное арестом отца детство все-таки оставалось детством: «Дорогая Аннуля <…> Я верю в своих детей, и разные шероховатости пройдут в свое время. Это дело возраста. А кроме того, им ведь тоже не легко дается жизнь. <…> Тика, пишешь, болезненно застенчива. Как ясно я понимаю ее состояние. <…> Ей непременно надо помогать в уроках, хотя бы часть делать за нее. Стоит ей заработать 2–3 поощрения, как она развернется, и дальше дело пойдет само собою гладко. <…> Постарайся вовлечь детей в игру  – припоминать немецкие слова и фразы, мотивы, сравнивать и т.д., например, кто вспомнит больше слов на такую-то букву или с таким-то окончанием и т.д., если будут делать ошибки, это неважно. <…> Главное  – это развить привычку, главное  – постоянное упражнение, и это в любой области. Одним натиском ничего не сделаешь...» (25 сентября 1935).
«…Главное, постарайся, чтобы ее (речь идет о младшей дочери Тике. – Д.Ш.) детство было хоть сколько-нибудь радостным и ясным. Понимаю, что это сделать очень трудно тебе, но все-таки постарайся, пусть у нее останется, чем вспомнить детские годы. Рассказывай ей, что придется. Это даст ей и развитие и интерес. Радость жизни дают не большие дела, т.е. кажущиеся большими большим, а удачно найденные пустяки – бумажка часто радует более драгоценностей, и неудобство, но поэтичное, приятнее больших удобств…» (12 апреля 1935).
И он находит такие чудесные пустяки, к примеру, на кухне: «…Ты пишешь, что Оле хочется вкусного. Но ведь вкусное делается таковым главным образом от приправы: необходимо давать пище запах, хорошо прожаривать, придавать остроту или сладость, и тогда самые простые припасы обращаются во вкусные кушанья. <…> Делаешь ли ты детям когда-нибудь мой сыр? Это хорошая приправа к каше, самой безвкусной, и делает ту же кашу или картошку нарядной. А есть надо только то, что по вкусу, иначе еда мало полезна. <…> Если бы я был с вами, я варил бы вам мармелад  – расход сахара в общем остается тем же, если не меньше, а впечатление совсем другое. Хочу сказать: надо уметь жить и пользоваться жизнью, опираясь на то, что есть в данный момент, а не обижаясь на то, чего нет. Ведь времени, потерянного на недовольство, никто и ничто не вернет…»

*

Письма о. Павла детям не только окутывают их нежностью, но и содержат в себе заочные уроки – биологии, математики, литературы, музыки, русского языка, минералогии… Флоренский отвечает на вопросы детей, не подстраиваясь под их возраст, а переписывается с ними как с коллегами – со всей серьезностью. Хорошо помня себя маленьким, он знал, как обидно детям, когда объяснения взрослых идут «мимо вопросов».
Павел Александрович невольно заложил принципы дистанционного обучения (тут уместно вспомнить, что еще в 1922 году, работая в электротехническом институте, он конструирует прибор, явившийся прототипом компьютера). Педагогика Флоренского, лишенная возможности действовать здесь и сейчас, лишенная зрительного, тактильного и слухового контакта, вся сосредоточилась в слове, мысли и образах.
Его эпистолярные уроки младшим детям похожи на увлекательные рассказы о живности Д.Даррелла. Они часто сопровождались замечательными рисунками. Можно подумать, что автор этих писем в командировке на биостанции или в заповеднике.
«Дорогая Тика <…> Морские свинки урчат, вроде голубей, но более высокими голосами, а маленькие издают звуки как воробушки; поэтому здесь их и называют воробушками…» (22 февраля 1935).
«Дорогой Мик, сообщаю тебе последние новости о чернобурых лисицах…» (13–14 марта 1935).
«Дорогая Тика, сообщаю тебе самые последние новости. Сегодня у нашей старой, трехцветной свинки родились детеныши. Обычно их рождается по два. Но на этот раз свинка принесла пятерых…» (23 июня 1935).
«Дорогая Тика, вот распростились с нами и последние чайки, а вместо них прилетели вороны. Говорят, чайчата этого года прилетят уже только через 3 года, очевидно будут воспитываться где-то в теплых странах. Даже чайкам, как видишь, приходится учиться своим чайкиным наукам…» (16 сентября 1935).
Письма старшим детям своей научной содержательностью напоминают переписку профессора с любимыми аспирантами.
«Дорогой Васюшка <…>, недавно, в постели, придумал новый аппарат – термосифонный экстракционный аппарат… Не помню, писал ли я тебе о книжке Лобко по стандартизации физических единиц…» (17 февраля 1935).
«Дорогой Васюшка <…> По поводу пестрой пермской свиты у меня есть одна мысль, разовью ее в след<ующий > раз, а ты подумай. Не есть ли эта свита генетический аналог граниту и гнейсу, но весьма молодой. Было бы очень интересно проследить всю последовательность…» (15 июля 1935).
«Дорогой Кирилл <…> непременно научись владеть номографическими методами, это очень облегчает расчеты…» (16 сентября 1935).
Василий с середины тридцатых годов преподавал на кафедре петрографии осадочных пород Московского нефтяного института. В 1935 году он основал научный студенческий кружок «Петрограф», существующий в институте до сих пор. В 2008 году вышла большая книга* об истории этого кружка, написанная Павлом Васильевичем Флоренским (внуком о. ?Павла). Книга начинается с посвящения: «Памяти Василия Павловича Флоренского, моего отца, создателя «Петрографа», в годы войны декана геолого-разведочного факультета МНИ им. Губкина».
Кирилл стал одним из основателей сравнительной планетологии (о. Павел, кстати, мечтал заниматься астрофизикой). Его именем назван кратер на обратной стороне Луны. Ольга стала ботаником, Тина – химиком, Михаил – специалистом в области бурения скважин.

*

Это была последняя из созданных Павлом Флоренским наук – наука расставания. И эта наука – самая понятная для всех нас. Она о том, как, находясь в разлуке с детьми, можно чувствовать их рост, влиять на их устремления, питать их ум и душу, имея в распоряжении лишь клочок бумаги, карандаш и любящее сердце.
Очевидно, что эта наука, выросшая из несчастных обстоятельств, только в России и могла возникнуть. Только в стране, где в ХХ веке редкая семья не испытывала хронической насильственной разлуки, могла родиться эта столь же экстремальная, сколь и обыденная педагогика в разлуке.
Письма Флоренского семье – как спутники, запущенные им на недосягаемую для конвоя высоту. Они доносят его любовь поверх колючей проволоки, транслируют его мысли и каждой строчкой побеждают смерть. Мне почему-то кажется, что, разрабатывая свою теорию о ноосфере, Владимир Иванович Вернадский вспоминал о своем гениальном ученике Павле Флоренском, о его излюбленной мысли о том, что «все проходит, но все остается. <…> Ничего не уходит совсем, ничего не пропадает, а где-то и как-то хранится. Ценность пребывает, хотя мы и перестаем воспринимать ее. И подвиги, хотя бы о них все забыли, пребывают как-то и дают свои плоды…»

*

С момента ареста в 1933 году за о. Павла ходатайствуют ученые, и среди них  – великий В.И.Вернадский. С просьбой освободить Флоренского и предоставить ему возможность уехать с семьей за границу, где он мог бы продолжить научную работу, к советскому правительству обращается президент Чехии Й.Масарик.
Из Москвы в лагерь приходит распоряжение сообщить «не снявшему сана» Флоренскому о том, какой шанс ему предоставляется. о. Павел отказывается от освобождения и остается в лагере, чтобы разделить судьбу товарищей по несчастью. История ГУЛАГа не знает других случаев отказа заключенного от освобождения.
Павел Александрович Флоренский был расстрелян в ленинградской тюрьме 8 декабря 1937 года.