МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Счастливые дни заточения

Взгляд из больничного окна

Ночью я, Лариска и Ирка слушали музыку по транзистору – передавали «Битлз», «Цеппелинов» и другие классные группы. Медсестра Татьяна стояла под дверью и подслушивала. А утром нам запретили открывать окна и садиться на подоконники. Вечером пришли местные ребята Васька и Леша, а мы им махали руками, как глухонемые, и пытались объяснить, что нас замуровали. Ребята помахали нам в ответ и ушли. На улице жарко, девчонки ходят в мини-юбках и брюках клеш, а мы сидим взаперти в пижамах и прогуливаться можем только по территории детской областной ортопедической больницы.
…В десять лет у меня обнаружили искривление позвоночника. С тех пор на два-три месяца в году мне приходилось покидать одноклассников и родную школу и отправляться «с вещами» в больницу в Сокольниках. Приходилось? Как бы не так! Я считала дни до начала моего заточения. Спешила расстаться со свободой (которая на самом деле была школьной тюрьмой), чтобы обрести другое – скрытую тоску по свободе и неудержимое стремление к ней. «Скучала по больнице» – звучит странно, правда же?
Сколиоз как будто и не болезнь вовсе. Ты ничего особенного не чувствуешь, у тебя ничего не болит, а вокруг все взрослые сюсюкают: «Бедные больные детки!» И подвергают строжайшему режиму. Отбой – в одиннадцать, открывать окно и сидеть на широких, как скамьи, подоконниках – нельзя, о том, чтобы снять ненавистную больничную пижаму и надеть платье, – и речи быть не может. Напротив ?– Сокольнический парк. Он дразнит зеленой майской дымкой берез и музыкой, доносящейся с танцплощадки, но больным там не место. Им остается только с грустью смотреть в окно на закат, заливающий улицу теплым красноватым светом. Окно – единственная связь с миром людей, но даже ею можно пользоваться украдкой.
Вот парочки прохаживаются по тротуару и едят мороженое в стаканчиках, а тебе не то что мороженое – шоколадку пронести в передаче нельзя! На страже чистоты продуктовых нравов бессменная и несгибаемая, как гранитный постамент, медсестра Дора Сергеевна. «Можно только фрукты и соки, а про конфеты или, о ужас, колбасу – забудьте навсегда. Вы же больные!»
И в ход идут запрещенные приемы. Наши родственники изучают способы революционной конспирации: колбаса тщательно заворачивается и кладется в новые тапочки. Ура! Дора Сергеевна ее прошляпила! И после отбоя у нас праздник: мы старательно делим колбасу ровнехонько на семь частей, по числу девчонок в палате. Таков обычай: даже самая крошечная конфетка делится на всех. Все равно мы ходим вечно голодные, больничной еды нам не хватает. Но горе тому, кто пренебрег неписаными правилами!
Впрочем, иногда нас выручали наши приятели – сверстники, жившие неподалеку: Васька с рыжим, как гриб лисичка, чубом и велосипедист Леша. Может быть, они по доброте душевной нас просто жалели, а Леша еще и был немного влюблен в мою подружку Галку. По выходным они покупали мороженое в стаканчиках на скопленные медяки, под покровом темноты мы опускали веревку, запретное лакомство привязывалось к ней и поднималось на второй этаж. А потом, разумеется, снова делилось на семь частей…

А вместо гитар... костыли!

Однажды вечером, когда медсестры ушли, мы выдали такой концерт! Маринка и Галка распустили волосы, завязали ленточки вокруг головы и стали точь-в-точь хиппи. Все взяли в руки по костылю, а Таня стучала по перевернутой «утке», и мы пели «Сашку Аржака» и «Люди встречаются, люди влюбляются…»
Песню про «Сашку Аржака» я и сейчас помню, причем даже в двух вариантах. Судьба смелого бандита Аржака, который «считался хулиганом, а дрался без ножа», меня почему-то безумно трогала и волновала. И «лежачего» мальчика Сашку из соседней мальчишеской палаты (у него был врожденный вывих бедра) мы дразнили Аржаком. Он был в меня безнадежно влюблен. Узнала я об этом «на телевизоре» – так мы называли посиделки в холле, где стоял черно-белый телевизор, который нам разрешали (а чаще не разрешали) смотреть. Маленький мальчишка из той же палаты незаметно сунул мне в руку записку от Сашки. А в ней было та-акое… «Когда ты проходишь мимо нашей палаты, я вижу твои голубые глаза и прекрасные волосы, мне так хочется тебя хоть разок поцеловать…»
Поцеловать! Вот еще глупости! Я влюблялась совсем в других мужчин. В Фила Эспозито, например. Даже по ночам не спала, все думала о нем: была бы я стройной красавицей, надела бы расклешенные джинсы и улетела бы отсюда на все четыре стороны, хоть на танцплощадку в Сокольнический парк, и там он подошел бы ко мне и пригласил бы на танец. Что произошло бы дальше между мной и Филом, я не задумывалась, мечта уплывала в туман. Но, конечно, не то, что происходило со всеми влюбленными парочками: те самозабвенно целовались, сидя на земле под кустами в парке, не подозревая, что за ними наблюдают из больничных окон несколько пар любопытных глаз. Нет, это проза жизни, у нас с ним все было бы куда красивее!
Необъятное желание влюбиться хоть в кого-нибудь внезапно накатывало романтической волной и застилало все вокруг. Сколько-нибудь умных мальчишек было до обидного мало, но и без них можно обойтись…
Стеклянная стена из синих квадратиков отделяла наше второе отделение от первого, и почему-то девочки из первого, окутанные дымкой недоступности, казались мне красивее, взрослее и значительнее, чем подружки по палате. Ах, какие у тех, из первого, пышные прически «конский хвост», какие челки и заколки, как они умеют носить черные гимнастические купальники (ничем не отличавшиеся от наших)!
Особенно мне нравилась девочка по имени Марина, тоже из восьмого класса, но перекинуться с ней словом мне удавалось только во время занятий по лечебной физкультуре, если вдруг выпадала удача постоять рядом в шеренге ?– она была почти одного роста со мной. «Ты любишь “битлов”?» – «А как же!» ?– «А песенник у тебя есть?» – «Ну конечно!» ?– «А по физике у вас кто?» – ну и так далее. Строгая физкультурница сердито стучала пальцем по столу, мы умолкали и только переглядывались и улыбались друг другу. И снова поднималась во мне разноцветная волна счастья, но все, увы, кончается, и мы разбегаемся по своим отделениям – до следующего раза.
Обитателям больницы приходилось взрослеть в предлагаемых обстоятельствах, но хотелось того же, чего и всем подросткам: веселья, музыки, любви. И нам почему-то казалось, что нашу жизнь мы можем сделать гораздо богаче, чем у «здоровяков»-одноклассников за унылыми школьными партами.
Мы ведь можем притвориться музыкантами, играющими рок-н-ролл, потому что живем в больнице, где есть костыли, которые сойдут за гитары. А в школе ничего такого нет! Можно ушить пижамные штаны и сделать «клеша», они не такие фирменные, как настоящие, зато сшиты своими руками наперекор больничному этикету. И наш ансамбль, состоящий из хилых и увечных, хромых и горбатых, с костылями и без, звучит гораздо лучше, чем какой-нибудь школьный ВИА. Пусть он ненастоящий, пусть это игра. Но мы знаем и поем больше: ведь у нас в палате девочки из семи городов Подмосковья, а в каждом городе свои песни.
А еще нам нравились ребята постарше, с длинными волосами, еще более недоступные, чем прекрасные принцессы из первого отделения. Они все казались красавцами.
Парень с короткой стрижкой нами даже и не рассматривался. «Хипари» – другое дело. Они как будто специально роились под нашими окнами. В рубашках самых попугайских оттенков, с маленькими транзисторами в руках – особый шик – они невзначай задирали головы и подмигивали нам. «А что это вы там делаете, а?» – спрашивали они глуповато-заискивающе, и будущее знакомство уже повисало в воздухе.
Но именно в этот момент в палату врывалась разъяренная воспитательница Галина Яковлевна, с грохотом закрывала фрамугу и читала получасовую нотацию о том, как стыдно девочкам знакомиться через окно. И вообще эти, длинноволосые, все дураки и хулиганы. Их надо сдать в милицию на пятнадцать суток и обрить!
Но мы чувствовали какую-то солидарность с этими изгоями. Мы ведь тоже были особенные, не такие, как все. Их длинные волосы и аляповатые рубашки вместе с нашими перешитыми больничными пижамами и транзисторами, спрятанными под кроватью, были отличительными признаками людей, идущих по дороге свободы. Такая странная дорога без конечной цели…

О пользе мини-юбок

Ну вот мы и закончили восьмой класс. Вчера был экзамен по математике. Алка из первого отделения, у которой родители работают в гороно, достала варианты контрольной. Мы с Иркой всю ночь решали их, решения написали авторучкой на ногах, а потом сдули. Хорошо, что нам разрешили надеть на экзамен свои платья. А потом был праздник, мы дарили учителям и врачам цветы, и меня поцеловал сам главврач!
Хорошо, что тогда была мода на мини-юбки. И спасибо администрации больницы, которая, неумолимая в своих многочисленных запретах, вдруг выказала неумеренную доброту, пожалев «больных детей» и позволив им переодеться в нормальную одежду. Чтобы они могли почувствовать себя людьми, наконец. И нормально списать, как все обычные дети.
…Мы сидим в последний раз на наших любимых широченных подоконниках и поем хором. Закат из розоватого становится красным, и уже несутся из парка первые нотки джаза. А мы не замечаем ни заката, ни музыки, мы поем. «Спустилась ночь над засыпающими кленами, плыла луна над засыпающей рекой…» Завтра нам всем разъезжаться по домам. Долой пижамы, да здравствует настоящая жизнь! Но нам почему-то грустно. И жалко расставаться даже с медсестрой Татьяной и ведьмой Галиной Яковлевной. Мы не привыкли жить в том огромном мире, где почти все разрешено, где не за что бороться и не нужно ни от кого прятаться. Наверное, нам там просто неинтересно. Там все как у всех и нет тайны, нет романтики закрытых окон и запертых решеток, колбасы в тапочках и костылей вместо гитар.
...Галка вчера уехала в свой Воскресенск. Какое у нее было платье красивое – голубое-голубое! А мне завтра привезут красные брюки и клетчатую тунику. В июле поеду в лагерь на Черное море. Как мне не хочется домой, кто бы знал…