Урок Солженицына
11 декабря Александру Исаевичу исполнилось бы 90 лет
Вспоминаю 11 августа: девять дней со дня ухода Александра Исаевича, панихида в Донском монастыре. Небо, маленький храм, старые клены и липы, и тут вдруг из ясного неба пролились капли дождя – слабые такие, теплые, будто детские…
Вернувшись домой, откопал в глубине забитых бумагами полок свою «солженицынскую» папку и обнаружил там материалы к «Прямой линии» «Комсомольской правды» (она состоялась в апреле 1996 года). В папке обнаружилась и страница с последними словами Александра Исаевича на той линии, обращенными к нам, журналистам.
Слова эти тогда не опубликовали. Вот фрагмент: «… Я просто счастлив, почему я и говорю: продолжаем-продолжаем, я нисколько не устал <…> Ужасна в наш век замороченность людей <…> Я призываю «Комсомольскую правду»: не сводите все к эстраде <…> давайте серьезные ответы…»
Александру Исаевичу было тогда уже 78 лет, но он три часа (без единого перерыва!) отвечал в редакции «КП» на звонки – и все на нерве, на пределе сосредоточенности, с полной самоотдачей. Стенограмма встречи заняла 73 машинописные страницы.
Помню, перед началом «Прямой линии» Александр Исаевич попросил, чтобы во время разговора с читателями у него были свободны руки и он мог бы не только говорить, но и делать пометки в блокноте. Вместо телефонной трубки мы предложили ему наушники. Благодаря им Александр Исаевич во время разговора энергично вел свою «бухгалтерию» по звонкам, что-то помечал карандашом, записывал.
Иногда разговор обрывался трескучими гудками, и Солженицын, покрепче вжимая наушники, недоуменно поднимал на нас глаза: «Не слышу… не слышу… пропал человек…»
Одна из печальных особенностей наших последних десятилетий была в том, что в России резко упала слышимость слова. Писатели и журналисты почувствовали это первыми и острее всего. Самая насущная идея, самая острая боль, самая пронзительная мысль частного человека, не связанного с интересами политики и финансов, глохнут без всякого сочувствия, гибнут без всякого отклика. Даже слово великих писателей падает в вату равнодушия, лени и душевной черствости. Пожалуй, и полное отвержение легче перенести, чем эти невидящие глаза и заткнутые уши…
В такой ситуации очерствения урок литературы обретает совершенно новое качество. Он становится последним шансом не потерять следующее поколение, сохранить в детях способность мыслить и страдать. И тут появление произведений Солженицына в школьной программе – как «скорая помощь».
Но сколько возникает трудностей! Начиная с того, что почти все написанное Солженицыным – на стыке истории и литературы. Это нравственная историософия, это что-то новое для нашей школы. Солженицын конфликтует с рамками урока и взрывает гладкую упорядоченность формулировок. Как учителю справиться с этим «взрывом»? Ведь, с одной стороны, можно все выплеснуть в эмоции, а с другой – урок за уроком превращать боль в условность, в параграф учебника.
Со своими сомнениями и вопросами мы решили обратиться к самому близкому Александру Исаевичу человеку – к Наталии Дмитриевне Солженицыной.