Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №21/2008
Третья тетрадь
Детный мир

МЕМУАРЫ ДЕТСТВА


Липовкина Татьяна

Тиран и его ангел

Небо на обоях

С двух лет, едва научившись держать кисточку в кулаке, моя сестра стала рисовать Небо.
Она рисовала его повсюду. Во всех альбомах, во всех тетрадках, на стенах во дворе и на обоях в коридоре. Небо было густо-лазоревое, клочковатое, выписанное с великолепной импрессионистской небрежностью. Это было древнее, первозданное Небо, возникшее вместе с началом времен и до сотворения Земли. Потому что никаких признаков земли на картинах моей сестры не наблюдалось. Только небо, нависающее лохматыми тревожными спиралями над вселенской пустотой. Оно было изумительным. Мне до сих пор жаль, что в коридоре переклеили обои.
Во всем прочем моя сестра была абсолютно земным человеком. То есть, конечно, она была ангелом, но очень ручным и домашним. Далеко не все ангелы в три, в четыре года бывают такими ручными  – далеко не все!.. Моя сестра была такой. Удивительно, но наши общие бабушка с дедушкой были до изумления несправедливы, самозабвенно полюбив меня одну, а на долю сестры оставив какие-то крохи с моего хамского барского стола. Может быть, отчасти потому, что я появилась на свет и попала к ним в руки несколькими годами раньше и у них уже сложился определенный стереотип внучки, которому моя сестра абсолютно не соответствовала. Я была толстым скандальным, капризным увальнем в грязных от слез очках и с вечно перекрученными колготками. Моя сестра лучилась оптимизмом, была расторопная, ловкая, и жуткие рубчатые колготки нашего детства сидели на ней, как чулки на Мэрилин Монро. Я ничего не умела делать, моя сестра умела делать все. Я была злопамятна, сварлива, истерична и скисала при малейшем жизненном затруднении. Сестра была великодушна, бодра, смешлива и знать не желала о том, что в жизни могут быть какие-то затруднения.
Пока я, набычившись, ревела над своей погибшей жизнью в углу дивана, она, как вихрь, носилась по комнатам, скакала на одной ножке и гоготала так, что могла рассмешить и мертвого. Я была упрямой и грубой, она – упрямой и нежной. Я была рассеянной неряхой и распустехой, она же в свои четыре года могла часами проверять, насколько симметрично подвернуты рукава ее кофты. Очень ярко помню, как однажды мы с ней, одетые в одинаковые белые в синий горошек платьица, гуляли по мокрому лугу. После этой прогулки я выглядела так, что мне в самый раз было бы играть какую-нибудь бедную малютку Нелл в один из худших периодов ее скитаний, а платье сестры сияло возмутительной крахмальной чистотой, как свадебное платье королевы. Как ей это удавалось, я не понимаю до сих пор.
И вот такую-то сестру бабушка с дедушкой любили меньше, чем меня! Представляете? Меня они называли любимой внученькой, а ее – сатаной. Это ее-то  – сатаной? Ангела, фею, ручного эльфа, на которого только посмотришь – и уже радость! Увы. Для них она была слишком шумной и слишком самостоятельной. Они звали ее сатаной и мартышкой. В отместку за это она нежно полюбила обезьян и в зоопарке подолгу брала у них мастер-класс по части умения строить рожи. Кое-какие навыки она сохранила до сих пор.

Обретение роли

Я остро, хотя и бессознательно ощущала то, что она обделена бабушки-дедушкиной любовью, и, как могла, стремилась хоть как-то ей это компенсировать. Если бы все было наоборот, я, возможно, и ревновала бы, но при сложившихся обстоятельствах я чувствовала себя обязанной оказать ей покровительство и защиту. Разумеется, небескорыстно. Уже тогда я каким-то уголком сознания понимала, что это поможет мне получить над ней власть. Полную и безраздельную. И я стала ее Благородным Гением.
Это была красивая и упоительная роль. Я заступалась за нее, выгораживала перед взрослыми и даже брала на себя некоторые ее грехи. Стоило бабушке обратиться к ней с какой-нибудь вполне миролюбивой речью, как я, сверкая очами, хватала сестру за плечи и поворачивала ее к бабушке задом, к себе передом. Сестра смотрела на меня снизу вверх, сияя простодушной благодарностью. Она любила меня просто так, без всяких расчетов. Просто любила  – и все.
Чтобы закрепить в подданных чувство обожания, тиран обязан принимать кое-какие меры. Я знала, какие именно. К тому времени я уже умела читать книжки и прочитала их немало, сестра же использовала книжки в основном затем, чтобы безжалостно вырезать из них картинки с принцессами и потом играть в этих бумажных принцесс на маленьком столике, расписанном под хохлому. Но для таких игр нужны партнеры, а главное – сюжеты. Это большое заблуждение – думать, что каждый, кому взбредет в голову, может вот так вот запросто сесть и сочинить сюжет. На самом деле это может далеко не каждый. Я могла. Этим я обеспечила себе незаменимость в играх с сестрой на долгие годы. Мои фантазии ее увлекали и завораживали. Иногда она пробовали им сопротивляться и придумывать по-своему, но быстро запутывалась и уставала, а я твердой рукой направляла историю в нужное мне русло. Тем более что принцессой всегда была она, а у принцессы во всех играх самая пассивная роль и никакого права голоса.
– Я не знаю, за кого мне выходи-и-ть… Ты посмотри, посмотри, что ты нарисовала! Какие же это женихи?
– Почему не женихи? Каких еще тебе надо женихов?
– Они же одинаковые! Я знаю, ты сперва одного вырезала, а потом другого обвела по этому…
– И ничего не обвела! Не знаешь – и молчи! И ничуть они не одинаковые!
– Одинаковые! Только один в валенках, а другой в ботинках. Вот и все.
– Тебе надо выходить за того, который в валенках. Мы же договорились.
– А я не хочу в валенках! Мне, может, ботинки больше нравятся!
– Зато который в ботинках – он просто принц, каких дополна, а который в валенках – он партизан и герой войны!
– А я не хочу за партизана! Я же прин-
цесса, значит, надо за принца…
– Ах так! Ну и ладно. Тогда я больше не буду играть. Выходи сама за кого хочешь. Хоть за китайца.
– Сама выходи за китайца! Поняла?
– А ты вообще за немца. И этот принц  – он, кстати, немец! Поняла?
Сестра сопела, сраженная таким поворотом дела. Мы уже отпраздновали тридцатилетие Победы, но по-прежнему немцы воплощали для нас все самое нехорошее в этом мире. Конечно, связать судьбу с немцем было немыслимо – приходилось соглашаться на партизана в валенках. Так или иначе, но все всегда выходило по-моему.

По моим правилам

Иногда мы оставляли бумажных героев и сами перевоплощались в принцев,
принцесс и партизан. У сестры для этих целей была юбка, сделанная из китайской шелковой наволочки, и длинная, до пят, коса, сплетенная из ниток мулине. Я подарила ей свой обруч для волос с прикрепленной к нему брошью со стеклянными камушками. Шикарная была диадема, и уступать ее было жаль, но я понимала, что тиран обязан поддерживать в народе верноподданнические настроения. Из этих же соображений я сделала для нее дивные сапфировые сережки из синих шариков с приклеенными к ним ниточками, за которые их можно было навешивать сверху на уши. Шарик при этом оказывался под самой мочкой и качался, и светился, как настоящая серьга, и сестра моя светилась вместе с ним.
Пару раз сестра великодушно предлагала побыть Принцессой и мне. Но я вздыхала с деланной скорбью и возвращала ей диадему:
– Какая же я Принцесса, если я в очках? И глаз заклеен.
Сестра сострадательно морщилась, понимая неотразимость этого аргумента. Ей в голову не могло прийти, что роль Принцессы меня просто-напросто ничуть не привлекала. Сама она была в упоении от этой роли и царственно носилась по комнатам, подбирая обернутую вокруг бедер королевскую наволочку, расшитую хризантемами. Из-под наволочки торчали напрочь сбитые коленки. Ни одна
принцесса в мире не имела до такой степени сбитых коленок, как моя сестра. Потому что она фактически не умела ходить, а проснувшись, сразу, с места, начинала бежать сломя голову и останавливалась только к вечеру, когда надо было ложиться спать. Если ее хотели наказать, то даже не ставили в угол, а просто куда-нибудь ставили. Постоять. Минут на пять, не больше,  – родители же не звери.
Все детство она была вынуждена любить то, что любила я. Когда мне однажды попалась в руки тощенькая книжонка в желтой обложке под названием «Храбрый Персей», я впервые по-настоящему потеряла голову от любви. Я бурно целовала в ней картинки с изображением Персея, а моя верная, покорная сестра каждый вечер, который мы проводили вместе, просила, чтобы я рассказала ей «про Медузу горгону». До сих пор подозреваю, что она это делала исключительно для того, чтобы доставить мне удовольствие. Я рассказывала, подпрыгивая от возбуждения на раскладушке так, что раскладушка иногда сама собой складывалась подо мной, а я в упоении не сразу это замечала. Сестра лежала на диване напротив, упершись подбородком в подушки, и торшер золотил ее сосредоточенный нос и сдвинутые светлые брови. Когда же нас с нею впервые отвели в Планетарий и показали созвездия Персея и Андромеды, я, не сдерживая чувств, визжала от восторга, а она, уцепившись за мою руку горячими пальцами, старательно визжала вместе со мной.
– Ну что, будем играть в Персея? – однажды предложила ей я.
– Ага, – ответила она, заранее расцветая от предвкушения. Сюжетные ролевые игры настолько занимали ее, что ей было почти все равно, во что именно играть.
– Ты, конечно же, будешь Андромеда.
– Нет, – ответила она, по-прежнему мечтательно улыбаясь. – Я буду Медуза горгона.
– Ты что – ку-ку? Она же злая, она людей в камень превращала…
– Нет, – сказала сестра. – Она их не превращала. Они сами. Просто у нее взгляд был такой, что они все превращались. Но она не виновата была…
– Как не виновата?
– Очень просто. Ты же меня на той неделе насморком заразила? Заразила! Но ты же не нарочно. И она – не нарочно. Просто у нее лицо такое было.. волшебное. Что все каменели, как на нее посмотрят. А в зеркале колдовство уже не действовало. Поэтому Персей смотрел, когда бился, в этот самый зеркальный щит. Но он не видел как следует, какое у нее лицо… Бьется, бьется, а потом – бац! – голову ей как отрубит! А потом смотрит – а она така-а-я красавица, оказывается… Только он не из-за щита ее победил. Просто она ему поддалась. Потому что влюбилась.

Главное – не потерять голову

Я слушала ее с холодком в груди. Оказывается, она тоже умела придумывать сюжеты. В самом деле, кто сказал, что жертвы Медузы каменели именно от ужаса? Они же все равно потом не могли рассказать, отчего каменели! Может, наоборот, от восторга? Может, лицо Медузы было вовсе не безобразным, а наоборот  – невыносимо прекрасным? Такой немыслимой красоты, что соприкосновения с ней не дано было выдержать ни человеку, ни даже морскому чудищу. И голову она потеряла не просто так, а от любви к Персею! Я же вот потеряла… Сестра смотрела на меня и улыбалась, и косы-змеи из ниток мулине уже вились вокруг ее немыслимо прекрасного лица с круглыми, кое-где тронутыми вареньем щеками и облупленным носом.
С того дня мы постепенно сделались соавторами в наших играх. Но свою власть над сестрой я не утрачивала еще долго. По крайней мере мне так казалось. И даже когда она во время моих бурных выяснений отношений с родителями радостно советовала им: «Заприте ее в чулан!» – я не обижалась. Я понимала, что подданным иногда приятно видеть своего тирана униженным – от этого они еще крепче к нему привязываются. Впрочем, наверное, до конца я этого не понимала, но чувствовала своим подлым диктаторским подсознанием. И какой смысл был волноваться или сердиться? Все равно она была моя, что бы она там ни говорила и что бы ни делала.

Рейтинг@Mail.ru