НЕЗАДАННАЯ ТЕМА

Возраст вопросов о смысле

В воспитании, как и в любых человеческих отношениях, ошибки неизбежны, их нельзя предусмотреть, от них невозможно застраховаться. Одни из них – как царапины – быстро проходят, не оставляя следов. Другие на первый взгляд тоже кажутся чем-то незначительным: так, мелкая трещинка. Но с годами эта трещинка вырастает в пропасть, с берегов которой друг друга уже не дозваться.
Главная ошибка заключается в том, что взрослые не хотят говорить с ребенком о самом важном: о добре и зле, о жизни и смерти. Ссылки на возраст: «Он слишком мал, чтобы понимать» – не более чем отговорки. Если ребенок спрашивает – значит, он дорос, дозрел до таких вопросов.

Мы говорили только о смысле жизни. Просто болтать считалось стыдным. Надо было именно разговаривать. Всегда по-настоящему, предельно, с отдачей всего себя. Поэтому и можно было стать настоящими друзьями за один вечер, за один такой разговор. Сейчас все эти молниеносные дружбы кажутся смешными и невозможными, но лишь потому, что мы разучились так разговаривать друг с другом.
В 15 лет поиск смысла стоял перед нами не как философская проблема, а как вопрос жизни и смерти, буквально, без всяких преувеличений. Все эти разговоры были реальны – как смерть. И – в перспективе смерти – беспощадно честны.
Наша неотесанная, острая детская категоричность, неудобная всем, особенно нам самим, затупилась со временем, как нож. Стесывание острых углов принято называть взрослением и даже мудростью.
Но, утратив категоричность, мы измельчали, всплыли на поверхность жизни. Нам, конечно, полегчало. Но и мы – полегчали. «Ты взвешен на весах и найден слишком легким».
Мы незаметно, безболезненно стали частью того, что было невозможно принять.
Категоричность – осуждающее слово. Лукавое взрослое слово, бумажная ширма. Если его убрать, то выйдет совсем другое: честность. В 15 лет мы были беспощадно, безоглядно и беззащитно честны.
Честность всегда кажется категоричной, суровой. Она требует всех сил, всего человека. Нельзя быть наполовину честным, по воскресеньям честным, нельзя даже чуть-чуть соврать: либо все, либо ничего – категоричность заложена в самой ее природе. Честность не дает поблажек, от нее нельзя отдохнуть, развеяться, уйти в отпуск. И большинство устает.
«Устает» – говорю я сейчас, в 15 лет мы выразились бы жестче: «ломается, предает себя». И это тоже приобретение зрелости: милость к падшим взамен юношеского толкания падающих.
Взрослых, утруждающих себя поиском смысла, совсем немного. В результате это нормальное человеческое состояние принято считать болезнью роста, то есть делом прошлым, неважным.
Такие взрослые очень одиноки. Более одиноки, чем подростки, у которых все-таки есть сверстники-собеседники для разговоров «о главном», как мы это называли в 15 лет.
Мне кажется, естественный путь таких взрослых – к детям. Не для того, конечно, чтобы скрасить свое одиночество – этот вид одиночества неизлечим, да и не требует облегчения. И тем более не для объяснения смысла – чужой опыт еще никому не пошел впрок. Но эти люди – не заснувшие, продолжающие спрашивать и искать, допытываться и сомневаться – одним своим существованием способны убедить подростка, что будущее возможно.
15 лет – возраст отчаяния, когда кажется, что будущего нет. Потому что будущее, которое предлагает взрослый мир
(«работа–деньги–карьера»), неприемлемо. Появление взрослого, живущего по иным законам, – это весть о возможности другого будущего. Весть, которая для многих может оказаться спасительной. Опять же в абсолютно буквальном, физическом значении этого слова.
Такой взрослый может заронить в головы подростков одну важную мысль. Мысль, которую они по своей нетерпеливости, конечно же, не примут: в 15 лет истина нужна здесь и сейчас, а не когда-то после.
И все-таки очень нужно, чтобы кто-нибудь сказал: вы не найдете ответов сегодня, и даже в этом году (для подростка, живущего в медленном детском времени, год равносилен вечности), и впереди еще много-много таких безответных лет (о, ужас!).
Но это не значит, что не надо искать! Пусть поиск кажется безнадежным. По-настоящему безнадежным все станет, только если перестать, остановиться. Предать себя.
Потому что это на самом деле предательство. Но такие сильные слова – вы когда-нибудь тоже поймете – применимы только к себе. О других лучше сказать: устали. И это, кстати, не мелочь, а часть того самого смысла.
Подростки, конечно, будут яростно спорить. Но семя надежды все-таки в них упадет. И это может изменить их судьбу, едва заметно сдвинуть их дальнейшую траекторию. От разрушения – к созиданию, от себя  – к другим, от ложного взросления (огрубения и отупения) – к истинному росту.
Как важно подростку хоть раз в жизни поговорить «о главном» не только со сверстниками, находящимися в той же точке, а с человеком, который через это уже прошел. Точнее, не прошел – тот, кто идет, в пути до самой смерти, – но и не остановился, не убежал на полпути, не сдался.
Беда, что не часто встречается детям такой взрослый. Нам вот в 15 лет не встретился. И это именно беда – здесь более мягких слов не нужно.
Да и сами мы. Те, кто выжил (буквально, буквально), те, кто вырос. Кем мы стали? И разве теперь вопрос о смысле жизни вызывает у нас что-нибудь, кроме снисходительной усмешки? Не потому, что найден ответ. Не ответ мы узнали, а множество способов уйти от вопроса – вот и вся наша взрослая мудрость!
Недаром в 15 лет мы так презирали взрослых. Это была естественная реакция. Это бы-
ло еще не затертое жизнью знание о подлинном масштабе человека. Мы знали, что наше призвание, наш смысл, то, ради чего мы пришли на свет, вовсе не «работа–деньги–карьера». И сопротивлялись этой огромной вездесущей лжи как могли. Яростно, не жалея живота своего. И вообще никого не жалея.
А теперь? Мы успокоились? Повзрослели? Поиски смысла сделались нам смешны? Или нам просто не до них, ведь – сами знаете – «работа–деньги–карьера»…
Но скоро круг замкнется. И уже наши дети окажутся лицом к лицу с теми же страшными вопросами. Сумеем ли мы им хоть чем-то помочь? Те, какими мы стали,  – вряд ли.
Чтобы помочь, надо вспомнить – хоть это до сих пор тяжело и больно, – что было с нами в наши 15 лет.