КНИГА НА ПОЛКУ

Илья Мечников: Этюды оптимизма

Как странно иногда складываются наши отношения с книгой. Перечитал недавно «Этюды оптимизма» И.И.Мечникова. Помню, в юности эта книга произвела на меня впечатление, сравнимое с впечатлением от первой грозы, вызвала то, что обычно называют бодростью духа. Перечитывал и долго не мог понять, чем эта книга меня когда-то зацепила и почему я аплодировал тому, на что теперь откликаюсь недоумением и усмешкой?

Конечно, я знал, что к книгам, полюбившимся в юности, возвращаться рискованно. Порой и невозможно точно сказать – ты изменился или она устарела? Случается, что спустя годы ты только-только до нее дорос. В любом случае в этой новой встрече присутствует момент неузнавания.
Но такое происходит чаще с текстами художественными, а тут речь о книге ученого, нобелевского лауреата. Век назад она имела грандиозный успех на Западе и в России, несколько раз кряду переиздавалась.
Советское издание вышло в 60-е годы прошлого века, во времена «оттепели». В годы перестройки книгу также поторопились издать одной из первых. Может быть, работают какие-то политические мотивы, подумал я. Но нет, автор то и дело высказывает сожаление, что молодежь вместо упорного овладения «положительным знанием» ищет пути общественного переустройства и хочет осчастливить человечество. Это калечит судьбы и вызывает глубокие разочарования. Обнаруживая себя посреди разрушений, человек жалуется на отсутствие смысла жизни, уходит в скепсис или ищет поддержки в религии, а все это вместе приводит к учащающимся случаям самоубийств. Мне эти соображения вряд ли были тогда близки, заряд переустройства был еще не совсем израсходован.
Мечников страстный апологет науки, видит в ней спасение едва ли не от всех бед. Сегодня, пожалуй, и школьник заметит в этом преувеличение, и обсуждаем мы совсем другое: сумеет ли человечество разумно распорядиться открытиями ученых?
Но вот рассуждение, которое звучит, увы, трагически современно: «Несмотря на столь свойственную русским людям любовь к теоретизированию, наука в России переживает продолжительный и тяжелый кризис». И сто лет назад, оказывается, молодые ученые ехали повышать квалификацию за границу, да там и оставались. А я думал, что «утечка мозгов» – проблема сравнительно новая.
И все же: не эти ведь открытия потрясли меня когда-то.

* * *
Вдруг я понял: Мечников – это Базаров. «Отцы и дети» вышли в свет, когда Илье Ильичу было 16 лет. А он уж и до того проявлял невероятную по отношению к природе любознательность. В 12-летнем возрасте достал у студентов микроскоп, чтобы разобраться в строении инфузорий. Так все сошлось, отсюда и публицистический пафос, который свойствен далеко не всем ученым.
В юности мы склонны к радикальным решениям не только в силу темперамента, но и по причине их кажущейся простоты. Поэзия разума в какой-то момент становится ближе, чем собственно поэзия. С наслаждением мы разоблачаем ее в самих себе, полагая при этом, что уличаем человечество в старомодности или притворстве: «Как это ни печалит неисправимых идеалистов, но жизнь, основанная на разумных данных, становится менее поэтичной и живописной. Разбойники поэтичнее охранителей порядка, и соломенные крыши живописнее железных и цинковых; тем не менее и разбойники, и соломенные крыши становятся все более редкими». Разумеется, к моменту прочтения Мечникова мне были ближе соломенные крыши и разбойники, но я тут же предал их в пользу энергичного разума. К тому же такой отказ от туманной поэтичности очень взрослит.
Как не поверить при этом в простое решение, которое предлагает гений: для того чтобы жить долго, надо пить простоквашу. Потом ученый, конечно, не раз протестовал против такого вульгарного понимания его идей. В действительности нужно принимать «чистые молочнокислые культуры в прокипяченном молоке или в стерилизованном солодовом отваре». Ну хорошо, как скажете: в прокипяченном, так в прокипяченном.
Так же как Базаров, Мечников, пусть и с оговорками, любит отождествлять явления, происходящие в обществе, с явлениями природы. Естественно-научное объяснение душевного состояния или поэтических максим сегодня кажется забавным. Фразу из дневника Гете «Я не создан для этого мира» Мечников комментирует так: «Эти слова очень многозначительны для эпохи, когда еще не имели точного понятия о приспособлении организмов и характера к внешним условиям». Таким образом, во времена написания книги эти «точные понятия» уже были. Жалко, что любознательный Блок и жадный до жизни Есенин оказались не в курсе.
Но в юности, повторяю, на меня больше действовали пафос кардинального пересмотра человеческого существования, смелый взгляд в глаза авторитетам и бестрепетное свержение истин. Христос сказал: «Не печитесь о том, что будете есть и пить; ни о своем теле, чем будете одеты. Жизнь не важнее ли пищи и тело – одежды?» Ученый откомментировал: «Так как очень долго гигиена находилась на весьма низкой степени развития, то совершенно естественно, что она не могла занять должного места в человеческой жизни».
Мечников серьезно излагает бытовые или научные теории о продолжительности жизни животных и в такой же спокойной манере отвергает их. Это производит впечатление. На протяжении одной главки читатель бывает несколько раз соблазнен и тут же отвергнут.
Так, например, было предположение, что зародышевая жизнь и период роста пропорциональны долговечности. Продолжительность жизни в пять или семь раз дольше периода роста. Дальнейшие наблюдения, однако, опровергли эти расчеты. Лошадь достигает полной зрелости в четыре года, а живет в десять раз больше. Овца, напротив, только в пять лет меняет зубы, а в десять уже теряет их и начинает стареть. Зародышевая жизнь гуся длится всего 30 дней, а продолжительность его жизни равна 80 и даже 100 годам.
Также отвергает Мечников связь между размерами животного и продолжительностью жизни. Да, слон – самое крупное животное и живет дольше других, но как тогда объяснить продолжительность жизни попугаев и черепах?
Еще одна связь: между плодовитостью и продолжительностью жизни. Для продолжения рода необходимо, чтобы потомство при родителях могло достичь зрелости и размножаться в свою очередь. Возьмем, к примеру, орлов. Они кладут яйца один раз в год и выводят всего по два, а иногда и по одному птенцу. Другие хищники нередко уничтожают яйца, а птенцы гибнут от холодов. Разумеется, вид давно бы исчез, если бы не был долговечен. Напротив, мыши, крысы и кролики живут сравнительно недолго, что вполне возмещается громадным количеством их потомства.
Вы уже поверили? Я тоже. Однако снова в дело вмешались попугаи. Они откладывают яйца два-три раза в год, сразу по 6 или 9 яиц, а живут при этом бесстыдно долго.
Все это любопытно, читается с интересом, интрига набирает скорость и кладет виражи, вот-вот откроется тайна твоего собственного будущего.

* * *
Основной пафос «Этюдов оптимизма» можно выразить одним словом – «ортобиоз». В переводе значит «правильная жизнь». Мечников уверен, что сознание неизбежности смерти есть зло поправимое, и именно благодаря науке. «Более чем вероятно, что она научит жить сообразно принципам ортобиоза и доведет жизнь до момента наступления инстинкта естественной смерти, когда не будет страха перед неизбежностью конца».
Призыв к умеренной и правильной жизни не может, конечно, вызвать у юноши ничего, кроме отторжения. С другой стороны, в обещании, что ты проживешь до 150 лет, есть что-то сказочное, привкус романтического максимализма. С таким человеком хочется поговорить, особенно если в ходе разговора понимаешь, что перед тобой не долдон.
Вот этого последнего об Илье Ильиче никак не скажешь. Он может убеждать, что злоупотребление кофе препятствует долголетию, но одновременно честно расскажет, как встретил столетнюю старуху, у которой всю жизнь на маленьком огне стоял кофейник. Он изумляется творческому долголетию Гете, но не скрывает, что тот выпивал в день две бутылки вина и от «мозгового переутомления» до преклонных лет искал утешения у молоденьких девушек. Ах, если бы не вино, если бы не вино, прожил бы еще дольше!
Сам Мечников прожил жизнь страстную, отличался крайней впечатлительностью и нервозностью. Часто страдал бессонницей, мешало отсутствие полной темноты, лай собак или перемена обстановки. Любил театр и музыку, но не любил ходить на трагедии, потому что неудержимо плакал. Наукой он увлекся, как я уже говорил, в малолетнем возрасте, а в университете защищал от властей беспокойных студентов и выступал против привлечения профессоров к работе по принципу политической благонадежности. После смерти первой жены 29-летний Илья влюбился в 16-летнюю гимназистку и добился от родителей согласия на свадьбу до окончания Ольгой гимназии. Нет, с таким человеком об умеренной жизни отчего же не поговорить?
Вопрос в другом: является ли долголе-
тие такой уж высокой целью? Это подвергали сомнению многие, в том числе известный психиатр В.М.Бехтерев: «Ведь это значило бы сказать, что трудолюбивая, умеренная и долгая жизнь по правилам гигиены есть цель, к которой должны стремиться как к конечному идеалу. Но разве мы не знаем тысячи примеров, когда люди, прожившие короткий век, оставили после себя духовное наследство, которое несравненно по ценности с тем, что оставляют люди, живущие долгий век?»
Бехтерев не заметил в книге Мечникова главного, как не заметил его при первом чтении и я. Об этом главном строгий ученый обмолвился только однажды, рассказывая о смерти своего старшего брата Ивана Ильича, которая, как он пишет, «послужила темой для знаменитой повести Толстого».
Брату было 45 лет, и мысль о смерти долго страшила его. Но в конце он примирился, говоря себе, что так как все должны умереть, то «в сущности, между смертью в 45 лет или позднее – лишь одна количественная разница». Эта мысль, конечно, облегчила страдания, и все же, по мнению Ильи Ильича, старший брат был не прав. В разные возрасты чувство жизни очень различно, после 45 лет человек испытывает много ощущений, раньше неизвестных ему. «Душевная эволюция в старости совершает значительный шаг вперед. Даже не принимая гипотезы инстинкта естественной смерти, завершающего нормальную жизнь, нельзя отрицать того, что молодость только подготовительная ступень и что лишь в известном возрасте душа достигает своего полного развития. Признание это должно составлять основной принцип науки жизни…»
А ведь и то, как знать? Люди наблюдают вокруг себя немощных и больных стариков и оттого боятся старости. Хорошо еще не убивают стариков, как это водилось у некоторых народов. Но чувства угнетения и страха тоже не замечательны. Мы почти ничего не знаем о душевном состоянии старых людей и о том, какой они видят жизнь, что в ней поняли сверх нашего молодого понимания. Молодой человек заведомо представляет, что ничего, кроме скучных поучений, идеализации былых времен или, напротив, героизации перенесенных страданий, от старика ждать не приходится. О существенном люди и вообще-то мало между собой говорят. Об этом могло бы поведать искусство, но все старики в литературе написаны молодыми авторами. До творческой, полноценной старости, которая могла бы рассказать о себе, мало кто доживал. Может быть, именно в наши дни это и становится возможным. И тогда обидно было бы обокрасть самих себя, прожить неполную жизнь, не узнать, какие смыслы в ней открываются, когда в юношеском понимании смысла уже не ищут.