КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

«Делить славу и опасность»

Отроческую клятву Герцена и Огарева на Воробьевых горах можно было бы представить в юмористическом ключе, если бы они не сохранили верность этой клятве в течение всей жизни.
Судите сами. Вот, прервав затянувшееся молчание, пятнадцатилетний Герцен предложил читать Шиллера: «Меня удивляло сходство наших вкусов; он знал на память гораздо больше, чем я, и знал именно те места, которые мне так нравились; мы сложили книгу и выпытывали, так сказать, друг в друге симпатию».
Дело обычное – Шиллером тогда «болела» вся молодежь. Никакого уникального совпадения, никакого «химического» сродства тут еще нет. Важнее другое: оба юноши настроены радикально, и от шиллеровской цитаты «чтоб город освободить от тирана» легко переходят к 14 декабря и Николаю I.
Но и это еще не было гарантией дружбы. Многие сердца воспламенялись тогда от революционных идей, да потом угасли и стали биться ровно. Отдай эти слова какому-нибудь Репетилову, и они прозвучат выспренней риторикой: «Мы уважали в себе наше будущее, мы смотрели друг на друга, как на сосуды избранные, предназначенные».
Описывая клятву, Герцен и сам пытается взглянуть на нее как бы со стороны: «Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а между тем через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее, она была свято искренней, это доказала вся жизнь наша».
Сегодняшние подростки не изъясняются, конечно, языком Шиллера, у них другой замес: цитаты из фильмов или песенных хитов, англизированный или интернетовский жаргон. Но суть дела от этого не меняется. Важно, что это свой язык. И так же, как во времена Герцена, «этот жаргон возмужалости, эта перемена психического голоса очень откровенны» и естественны, добавим, для «возраста теоретического знания и практического невежества».
Простуженный баритон агрессии готов сорваться на фальцет восторженности и заранее этого стыдится. Уверен, что в этой непонятной, порой раздражающей нас стилистике и сегодня часто выражают себя проникновенные чувства, которые требуют уединения с тем, кто этим языком владеет. Останется ли человек верен этой высоте, больше, на мой взгляд, зависит от человека, а не от времени. Наивно предполагать, что тридцатые–пятидесятые годы XIX века больше способствовали этому, чем начало века XXI. «Странная вещь, – писал Герцен, – что почти все наши грезы оканчивались Сибирью или казнью и почти никогда – торжеством. Неужели это русский склад фантазии или отражение Петербурга с пятью виселицами и каторжной работой на юном поколении?»
Но ссылка и эмиграция были, может быть, не самым страшным испытанием дружбы. Семейные драмы вообще бывают посильнее исторических. Герцен умалчивает в своей книге о том, что между ним и женой Огарева случился роман, который закончился созданием новой семьи. Эта история не вписывалась в сюжет «Былого и дум», трудно было подобрать для нее слова и аргументы почитателю Шиллера. Но мы знаем, что и это испытание дружбу, в которой они поклялись подростками, не сломало. Каким было бы сравнение дружбы и любви, напиши Герцен об этом «кружении сердца», можно только гадать.

* * *
Скорее всего не каторга и не эмиграция, но испытания ждут дружбу и сегодня. Главное из них – изменившийся уклад, перемена во времени, которая носит отнюдь не только стилистический характер. Страшные, похожие на медицинские термины слова – «отчуждение», «разобщенность», «некоммуникабельность», которыми социологи характеризовали когда-то капиталистическое общество, теперь в полной мере относятся и к нам.
Люди часто переезжают, меняют место работы, устойчивость личных связей ослабевает, они становятся стандартными и эфемерными. Семья и соседство, которые были когда-то промежуточной средой, мостиками, соединяющими человека и общество, в значительной мере утратили свое обаяние и силу.
С ускорением темпа жизни, а также с осознанием того, что человек не просто член рода, но неповторимая индивидуальность, которой предстоит реализовать себя на вполне ограниченном отрезке времени, пришло понимание значимости времени. Вместе с этим возникла новая форма зависимости – зависимость от времени. «Идея необратимости времени, – пишет Игорь Кон, – тесно связана с мотивом достижения и с принципом оценки человека по заслугам. С другой стороны, время, мыслимое как нечто вещественное, что можно «потерять», отчуждается от индивида, навязывает ему свой ритм, заставляет спешить, тем самым увеличивая степень несвободы…»
Когда время для всех шло одинаково, невозможно было представить, например, чтобы хозяева тяготились гостями. Теперь, когда время – цена достижения, отдых и гостеприимство перестали быть частью ритуала жизни равно значимого с другими. Банкет и тусовки совсем другое дело. Там не дружеское застолье, а общение с нужными людьми.
Раньше круг общения был ограничен, сегодня человека угнетает избыточность общения. Особенно это заметно в городах с высокой плотностью населения. Мы стремимся дистанцироваться, выбрать уединенное место в метро, в кафе, в читальном зале библиотеки.
Казалось бы, такая избыточность анонимного общения и стремление к обособленности должны свести потребность в дружбе к минимуму, сделать ее навсегда неактуальной. Но это не так. Избыточность случайных, деловых, функциональных контактов не только не гасит потребность в более близких, личностных отношениях, но стимулирует ее, делает особенно ценной.
За повседневной помощью люди чаще обращаются к соседям или родственникам. Но при этом отношения с друзьями остаются на первом месте. Их существование согревает душу уверенностью, что нам всегда есть с кем поделиться и к кому обратиться за помощью в самую трудную минуту. Дружба представляет собой потенциальную ценность, является как бы гарантом долговременной эмоциональной устойчивости. И конечно, переживая стресс или депрессию, мы обращаемся к другу, а не к соседу.
Частота общений перестала быть непременным спутником дружбы. В силу того что живем мы в разных ритмах, желание увидеться часто не совпадает у друзей. Впрочем, эта ежедневная потребность и всегда была свойственна в основном юности, в самую горячую пору зарождения дружбы. «Через месяц, – вспоминал Герцен, – мы не могли провести двух дней, чтобы не увидеться или не написать письмо». С годами эта потребность проходит, что вовсе не говорит об охлаждении. Мы в определенном возрасте больше сосредотачиваемся на своем, на внутреннем. После интенсивного общения с миром, накопления, жизни взаймы наступает время осмысления накопленного и возвращения долга.
Тут, мне кажется, такой еще парадокс: редкие отношения, живущие больше возможностью, чем реальностью, приближают дружбу к состоянию идеала, начисто освобождают ее от суеты и корысти. Дружба превращается в сущностный акт общения. А поговорить о том о сем всегда найдется с кем.

* * *
Как только человек осознал себя личностью неповторимой и уникальной, он сразу остро почувствовал свое одиночество. Если верить этим жалобам, которые искусство транслирует уже не одно столетие, человечество состоит исключительно из одиноких людей.
Вы наверняка видели хотя бы одну передачу на ТВ, посвященную памяти того или иного артиста. Их демонстрируют едва ли не каждый день. Артист незаметно превратился у нас в главную фигуру общества. Так вот, я не помню ни одной передачи, в которой рано или поздно кто-нибудь не произнес, привычно напустив на глаза печаль: «И еще, мне кажется, он был очень одиноким человеком».
О ком это говорится? О человеке, за жизнью которого следили миллионы, который вызывал у них восторг, любовь и поклонение. Кто говорит? Самые близкие коллеги и друзья, которых после смерти героя оказалось на удивление много. Тут одно из двух: либо это обман, риторический штамп, за которым стоит представление о том, что гений непременно одинок, либо все участники передачи были отчаянно плохими друзьями.
Нам, однако, важнее понять другое: что люди понимают под словом «одиночество»?
В каком-то предельном смысле человек, конечно, одинок. И тогда действительно особенно одинок художник, поскольку свою главную жизнь в творчестве ни с кем разделить не может. Но писатель, живописец или музыкант всеми силами стремятся к такому одиночеству, мне не приходилось слышать или читать, чтобы кто-нибудь из них сетовал.
В любых отношениях, будь то даже любовь или дружба, человек не может сказаться полностью, потому что любой способ сообщения заведомо несовершенен по отношению к его внутреннему миру, который и есть одиночество. Искусство пытается заполнить этот пробел, перелететь через пропасть, разделяющую внешнее и внутреннее, но и оно только отчасти утоляет жажду непосредственного выражения себя и мечту о полном понимании. Платон считал, что уже появление письменности подрывает индивидуальность, поскольку посредниками в общении и получении знания становятся «посторонние знаки».
Но что письменность (хотя странно было бы представить историю человечества без письма)? Сам себе человек не пишет писем, между тем он одинок и наедине с собой, потому что до конца не может понять себя. У него нет иного инструмента познания, кроме собственного ума, а возможности ума ограничены, и из всех тайн Вселенной человек является наименее проницаемой.
Наконец, ни с кем нельзя разделить собственную смерть. Тут уж не метафорическое – буквальное одиночество.
Все так. Трагическое миропонимание, быть может, единственное достойное или, скажем иначе, честное отношение к жизни. Вот только (невольно напрашивается каламбур) обязательно ли делать из него трагедию? Люди с трагическим сознанием не бывают пессимистами. Напротив, именно они чаще всего открыты, жизнерадостны, деятельны. Пессимисты требуют у жизни обещанного, забывая, что жизнь ничего не обещала, обещали только их собственные амбициозные фантазии. Люди, помнящие о трагичности жизни, благодарны ей за то, что она дает. И дружба здесь – один из самых роскошных и полезных даров. Без нее одиночество стало бы кромешным, невыносимым. Экзюпери определял друга как человека, к которому «я могу войти, не надевая никакого мундира, не исповедуя никакого Корана и не отрекаясь ни от чего, что принадлежит моей внутренней родине. Рядом с тобой, – писал он, – мне нет надобности ни каяться, ни оправдываться, ни доказывать… И я благодарен тебе за то, что ты принимаешь меня со всем, что есть во мне».
Если вам повезло и у вас есть такой друг, то уже как-то неловко чувствовать себя несчастливым.

---

*Статья первая – «ПС» №16