Русская тема
8 сентября завершилась XXI Московская международная книжная выставка-ярмарка
Московская международная книжная выставка-ярмарка, как всякая ярмарка, так пестра, всеядна и многоголоса, что проследить в ней какой-то общий сюжет или хотя бы уловить несколько ведущих тенденций обычно бывает крайне сложно. На посетителя обрушивается все разом: и философские трактаты, и сборники диет, и «Кремлевские жены», и «Бобруйские жизнелюбы». Оглушенный, он вращается в круговороте читающей публики, выхватывая из обступившей его книжной вакханалии случайные, разрозненные впечатления.
Я для того все это описываю, чтобы подчеркнуть разительный контраст с нынешней выставкой. Нет, диеты и астрологи никуда не делись. И толпа, и зазывалы, и очереди за автографами юмористов – все осталось на своих местах. Но главная, руководящая мысль (хочется сказать почему-то – «линия партии») прочитывалась в этот раз на редкость четко и прямолинейно. Под тяжестью ее ломились книжные прилавки, о ней говорили на мастер-классах и «круглых столах», она обступала буквально со всех сто-
рон – властно и настойчиво. Как и положено патриотизму.
Львиная доля всех выпущенных в этом году книг посвящена русской теме в тех или иных ее вариациях. Не побоюсь показаться снобом, но лично для меня большинство этих изданий (от «Настольной книги по патриотическому воспитанию школьников» с памятником Минину и Пожарскому на обложке до трудов академика Чудинова, доказывающих, что праязык, из которого вышли все остальные, – это русский) объединяет одно: их как-то неловко брать в руки.
Сейчас слово «патриотизм», хорошее в общем-то слово, настолько скомпрометировано, что, произнося его в приличной компании, приходится стыдливо уточнять: «здоровый». Так вот, на книжной ярмарке он был явно нездоровый. Наглый, пышущий неуемным и неумным оптимизмом, оголтелый и чванливый.
Изобилие всего русского – не только в наименованиях отдельных книг, но и в названиях целых издательств – невольно смущало глаз. «Русский путь», «Русский век», «Русский мир»… шли бесконечной чередою. И отовсюду доносились гордые, ликующие и победоносные интонации, очень органичные, кстати, в имперском антураже ВДНХ.
Единственным местом, где слово «Россия» произносилось совсем с другой интонацией, был «круглый стол», посвященный Солженицыну. Начался он проникновенным, глубоким и вдумчивым выступлением литературоведа Людмилы Сараскиной, автора прижизненной биографии Александра Исаевича.
Однако вскоре обсуждение соскользнуло в другую крайность – тотального и тоже не очень-то обоснованного пессимизма. Выступавшие хором хоронили Россию, говорили (неловко обыгрывая название «Бодался теленок с дубом»), что «дуб овладел Отечеством» и что никакой надежды у нас нет... Честно признаюсь: слушать эти заупокойные речи было так же тягостно, как и те бодрые пионерские речевки.
Справедливости ради стоит сказать, что среди вала патриотической книжной продукции попадались иногда и некоторые достойные вещи. Например, издательство «Терра» выпустило серию переизданий классической военной прозы: Бондарев, Васильев, Бакланов, Владимов, Быков, а также «Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина и «Война и люди» Василия Пескова. Кстати, цена почти благотворительная: сто рублей.
И самое главное. Была на выставке одна книга о России, которая перевешивала весь пафосный официоз вместе взятый. Не только потому, что весу в ней – несколько килограммов. Но и потому, что она вся – от и до – настоящая.
Это выпущенная издательством «АСТ» книга замечательного фотографа и журналиста Юрия Роста. Называется она «Групповой портрет на фоне века». В ней собрано 250 фотографий, охватывающих временной отрезок с 1947-го по 2007 год. О каждом человеке, попавшем в его объектив, Юрий Рост написал небольшой очерк. Среди героев книги как знаменитос-
ти – Андрей Сахаров, Марина Неелова, Сергей Юрский, так и простые люди, истории которых в одной рецензии были названы не житейскими, но житийными. Очень точное слово.
Вот, например, десять братьев Лысенко. Во время войны они все ушли на фронт. И все десять вернулись живыми и невредимыми. Случай, наверное, уникальный. У их матери, Марии Лысенко, всего было 17 детей – десять сыновей и семь дочерей. После очерка Юрия Роста на каком-то небольшом заводике рабочие по собственному почину отлили Марии Лысенко памятник и поставили на холме рядом с ее родной деревней. За спиной памятника дети Марии посадили десять дубов и семь ив.
На следующей странице – совсем другая военная судьба. Рядовой Алексей Богданов из Каргополя пошел воевать в 40 лет, имея четверых юных сыновей. И все его сыновья погибли при обороне тех городов, которые он освобождал.
А вот сосланный в сибирскую деревеньку ученый-самоучка Анатолий Витальевич Дьяков. В своей гелиометеорологической обсерватории имени Камилла Фламариона (так он называл маленький сарай, в котором работал) он изобрел способ предсказывать погоду по всему земному шару с высокой точностью на несколько лет вперед. Дьяков ходил по деревне в бабочке и рассылал телеграммы правительствам разных стран, если их ждали стихийные бедствия.
«Была, например, такая смешная история, – рассказывает Юрий Рост. – В августе он послал предупреждение во Францию, что в декабре их ждут морозы. И французское географическое общество вежливо, но с иронией ему ответило, что, спасибо, мы уже покупаем теплые пальто. И когда в декабре Францию парализовало: обледенели провода, прекратилось движение – они ему написали телеграмму совершенно другого свойства. Они написали: уважаемый коллега, каким методом вы пользуетесь? И приняли его во французское географическое общество».
Истории из книги Юрия Роста можно пересказывать бесконечно. Свое, бессловесное, но не менее убедительное повествование ведут и фотографии. Видно, как меняются взгляды людей, выражения их лиц – от эпохи к эпохе. И кучер послевоенной одесской таратайки, в которую впряжен седой, ветхий пони по имени Королева Марго, смотрит в камеру совсем не так, как, например, пинежские плотники 90-х, которым выдали зарплату «Вискасом»...
«Групповой портрет на фоне века» стал победителем конкурса «Книга года». Хотя мне кажется, что для фотолетописи Юрия Роста «книга года» – слишком узкое определение. Книга века – это да. Ну или хотя бы полувека.