ПРЕДСТАВЛЕНА КОНЦЕПЦИЯ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ РОССИИ (1905 - 1945)

Новейшая история второй свежести

В соответствии с концепцией, представленной журналистам этим летом, будут созданы книга для учителя и учебник – так, как это уже делалось годом ранее, когда речь шла о периоде с 1945 года до наших дней. Напомним, что учебники и пособия по истории России, которые готовит специально собранный авторский коллектив, де-юре являются лишь одной из предметных «линеек», к тому же пока незавершенной.
Но де-факто именно эти книги разными способами продвигаются властью как верно освещающие историю России. Первое их обсуждение в прошлом году состоялось на встрече В.Путина с учителями, организация обсуждений в регионах проводилась на государственные средства.
Поэтому, говоря о новой концепции (http://history.standart. edu.ru/), мы фактически говорим о новой государственной идеологии в отношении прошлого. В ней власть всегда права. Просто в силу того, что она – власть.

 

Школа исторической адвокатуры

То, что мы видим в концепции, на первый взгляд странная, парадоксальная идеология: идеология без идеологии.
«Авторы отказываются от концепции тоталитаризма как объясняющей события в СССР 30-х и последующих годов, – записано в преамбуле. – Основное внимание учащихся предполагается сконцентрировать на объяснении мотивов и логики действий власти».
Эта на первый взгляд нейтральная фраза вводит нас в искаженное смысловое пространство. Искаженное потому, что любая власть – если государством управляют не временщики – всегда действует в логике необходимости. Собственно, об этом же говорят авторы, объясняя выбранную ими терминологию: «Термин «модернизация» в настоящее время является приемлемым в силу своей нейтральности и универсальности, поскольку он не включает в себя характеристику цивилизационных особенностей обществ, а просто говорит о необходимости совершенствования их материальной базы. Каким путем – уже дело другое».
Почему мы говорим об искаженном смысловом пространстве? Потому что логика необходимости – это внутренняя, имманентная логика действий власти. И применяя ее как объяснение истории, мы становимся на позиции власти, следуем ее мотивам, теряя самое драгоценное для историка – отдельность, обособленность точки зрения по отношению к тому, о чем он пишет.
В суде – если рассматривать его как место, где выносятся суждения, – есть четыре позиции: адвокат, прокурор, присяжные, судья. И некая, пусть и относительная, объективность возникает только из разности точек зрения. Нам же предлагают судить о прошлом только с одной позиции. И увы, если иметь в виду преступления, совершенные властями страны против собственного народа, – это позиция адвоката.
Только в той парадигме, которая нам предлагается, адвокату нет нужды ничего доказывать, собирать оправдательные свидетельства. Он должен объяснить лишь необходимость действий подзащитного – с его же, подзащитного, точки зрения.
Отсюда возникают вот такие пассажи:
«…Сплошная коллективизация стала лишь иным, альтернативным способом решения задачи получения средств для индустриализации, которую не смог решить нэп. Да, она была ломкой сельской жизни. Но иного варианта решения стоявших задач (в том числе и нэповского) просто не существовало».
Человека, который считал, что «иного варианта не существовало», звали Иосиф Виссарионович Сталин. Николай Бухарин, например, считал иначе, выступая против ускоренной коллективизации. Он предлагал другой путь, при котором кооперация и общественный сектор постепенно вытесняли бы индивидуальное хозяйство.
Бухарин заработал обвинение в «правом уклоне», был выведен из состава Политбюро, впоследствии исключен из партии, арестован и расстрелян.
Авторы концепции объясняют и это:
«…популярными в партийной бюрократии были идеи «правых» (Бухарина и К0), с которыми нужно было вести не только идейную, но и политическую борьбу. Сталин не знал, от кого именно можно ожидать удара, поэтому с его стороны последовал удар по всем известным группам и течениям, а также по всем, кто не был его безусловным единомышленником и союзником».
Это снова логика самого Сталина. Но учебник истории – если это учебник истории, а не краткий курс ВКП(б) – не может быть написан с точки зрения тех, чьи действия в нем анализируются.

Бесчеловечная история

«Объяснение мотивов и логики действий власти» действительно пронизывает всю концепцию. Есть такая рубрика в бизнес-изданиях: «история успеха». Но для бизнеса помимо собственно успеха есть еще и критерий эффективности, вопрос цены, заплаченной за получение результата.
Если же говорить о нашей теме, то в истории цену всегда платит народ. Эта цена  – трагедии, неслучившиеся судьбы, все то, включая жизнь, от чего люди отказались или чего были лишены ради достижения разделяемых ими или навязанных им целей.
Вот только история, представленная как «модернизация» по необходимости, изложенная от имени власти, не содержит в себе человеческого измерения. Внутри такой системы есть только один способ оценки: удалось или нет то, что было задумано.
Была реальная необходимость преодолеть индустриальное отставание? Была. Преодолели? Преодолели. Нужен был развитой военно-промышенный комплекс в обстановке назревающей войны? Нужен. Создали? Создали.
То, что мы видим в концепции, можно назвать бесчеловечной историей. Такая история не может научить ничему, кроме того, что цель оправдывает средства. Потому что обратный тезис возможен только в кантовской формулировке: человек не может быть средством. Если человека нет, он вычтен, цель оправдывает средства всегда.
Поэтому становятся возможными такие формулировки:
«...Важно показать, что Сталин действовал в конкретно-исторической ситуации, действовал (как управленец) вполне рационально – как охранитель системы, как последовательный сторонник преобразования страны в индустриальное общество...»
И дальше: «…С приходом к руководству НКВД Л.П.Берия, пусть и не в прежних масштабах, но террор был поставлен на службу задачам индустриального развития: по разнарядкам НКВД обеспечивались плановые аресты инженеров и специалистов, необходимых для решения оборонных и иных задач на Дальнем Востоке, в Сибири. Террор превращался в прагматичный инструмент решения народно-хозяйственных задач. Оправдания и объяснения этому, конечно, нет. Однако репрессии выполняли и функцию устрашения для тех, кто нерадиво работал».
Фраза «Оправдания и объяснения этому, конечно, нет» – лукавство. Одно то, что репрессии можно назвать «прагматичным инструментом», и есть их оправдание.

Отрицание памяти

Память – это язык. Память нельзя уничтожить, предварительно не устроив «чистку» языка, не создав иной семантики разговора о прошлом. Впрочем, что-то принципиально другое создавать нужно не всегда. Иногда достаточно взять словарь той лукавой политологии, которая в нынешней России служит камуфляжем реальности, и применить его к истории. «Прагматичный», «модернизация» – слова именно из этого языка.
Мало того что с такой подменой из истории исчезает человеческое измерение, она перестает быть гуманитарной наукой. Язык этой политологии таков, что в нем отсутствуют по-настоящему содержательные понятия: только проекты, модернизации, процессы и функции. Описанная с помощью этих терминов, история становится бессодержательной.
Авторы говорят, что задача концепции  – «воспитать гражданина – патриота России».
Те, кто создает новые учебники истории и кто их поддерживает, представляют патриота верным сыном государства. Нам доводилось слышать суждения вроде: «Это как в семье. Пусть она дурна, но это моя семья, и ее нельзя очернять».
Но у нас уже была братская семья народов СССР, был и «Отец народов». А еще раньше был царь-батюшка, и в этом смысле понятен тезис авторов концепции: «Одной из главнейших задач учебника должны стать стирание искусственной границы между до- и послереволюционной историей России, демонстрация непрерывности и преемственности ее исторического пути».
Преемственность налицо, в том числе и во времени сегодняшнем. Если возвращается риторика патернализма, значит, на нее есть спрос.
Но можно либо взять на себя труд показать, что возможно другое отношение к истории, в котором существуют человек и его ответственность за собственную жизнь в историческом времени, либо описать историю как сферу властной необходимости, где человек лишен возможности поступка, свободы выбора.
Эту возможность и эту свободу в публичном пространстве нашей истории отстаивали, утверждали своей жизнью конкретные люди. Один из них – Александр Исаевич Солженицын.
Обнародование концепции совпало с его кончиной. Наверное, есть те, на ком не буквальным образом что-то держится в мире. Они уходят – и словно становится одной степенью прочности меньше, становится возможным то, что при их жизни не могло произойти.
Та концепция российской истории, которую мы видим, могла появиться только сейчас, когда ушли люди, чье слово было памятью нашей страны.
Авторы концепции стараются представить российскую историю первой половины ХХ века как «построение индустриального общества некапиталистического типа». Но вся концепция, со всеми ее фигурами умолчания, и есть лучшее свидетельство иной, трагической истории России.
Только в стране, уже прошедшей историческую школу самозабвения, может появиться такой документ. Это не взгляд в прошлое  – это взгляд из прошлого. Оно не прожито и не понято и потому возвращается в день сегодняшний.