ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ АНТОЛОГИЯ

Заставить заговорить духовные стихии

Воспитание нравственности чаще всего сводится к обучению некоторым нормам человеческого общежития. В этом смысле нравственный человек – тот, кто не совершает дурных поступков, потому что усвоил соответствующие нравственные уроки, преподанные учителями, семьей, обществом. Однако его нравственность есть нечто внешнее по отношению к его существу – система общественных конвенций. Такая нравственность переменчива, зависима от культурных норм, от общественных настроений.
В предельном случае она может породить «партийную совесть» и другие квазинравственные образования, подменяющие нравственные начала в человеке. Но что это за начала, в какой связи они состоят с воспитанием?
«Есть в человеке нечто такое, что не подходит ни под одно из школьных подразделений души, – пишет Одоевский. – Что мы назовем условно, не зная лучшего выражения, нравственным инстинктом».
Заметим, Одоевский не утверждает здесь, подобно некоторым мыслителям, что человек изначально добр, он следует другой философской традиции, которая признает существование врожденных, или, говоря кантовским языком, априорных начал в человеке.
Такой оборот мысли не есть утверждение, что человек – существо заведомо нравственное и потому в общем-то никакое воспитание нравственности ему не нужно. Одоевский косвенно говорит о том, что нравственность, если она подлинна, имеет свои основания в себе самой, она не есть, как сказали бы психологи, интериоризация, то есть привнесение во внутренний мир человека чего-то внешнего.
Нравственность уже есть в человеке – но она может не случиться; в этом парадоксе заключено указание на необходимое действие воспитания и его цель: «заставить заговорить духовные стихии, с которыми мы родимся», как пишет Одоевский.

Для многих еще доныне кажется странною мысль, что лучшие учителя педагогии, самые справедливые судии преподавателя суть именно те дети, которых мы учим и, точнее сказать, у которых мы учимся; поползновение регламентировать педагогию, как канцелярию, еще соблазняет многих и многих. Оно и понятно: ведь в Китае же регламентирована и география, и история, и медицина; там географ или историк не должен знать о Европе ничего более того, что показано в книгах, за тысячу лет написанных; врач подвергается суду не за то, что уморил больного, а за то, что не следовал показаниям тысячелетней книги; китайцы и не могут иначе вообразить себе науку. Мы смеемся над китайцами, а в педагогии делаем почти то же.

…Есть слова, которые мы часто употребляем, не обращая внимания на их глубокое значение; мы говорим: «Это противно внутреннему чувству, этим возмущается человечество, этому сердце отказывается верить». Какое чувство породило эти выражения? Оно не есть следствие рассуждений, не есть следствие воспитания, – одним словом, не есть следствие разума. Вы видите казнь преступника; разум убеждает вас, что она необходима, но было бы противно внутреннему чувству не скорбеть о нем... Говорят: следствие понятий, полученных при воспитании. У индийского владельца родятся дети, они каждый день видят, что негры не люди, что их можно сечь ежеминутно; они привыкли к этому, но вдруг в одном из детей возбуждается жалость к сим несчастным. Откуда взялось это чувство?
Следственно, есть в человеке нечто такое, что не подходит ни под одно из школьных подразделений души, что не есть ни совесть, ни сердце, ни страсть, ни рассудок и что мы назовем условно, не зная лучшего выражения, нравственным инстинктом. В сем нравственном инстинкте, кажется, лежит основание всех наших знаний и чувствований; он отнюдь не одинаков у всех людей; всякий имеет его в разной степени; ближайшие степени понимают друг друга, отдаленные не понимают; мы нашими знаниями и действиями должны бы развить это чувство, но мы не замечаем его в чаду внешних предметов; мы следуем указаниям страстей, расчетов, систем. Может быть, оттого тщетно мы хотим построить наши Науки, Искусство, Общество, что не хотим знать этого естественного камертона.

…Способы развития духовного снаряда ребенка были предметом размышления многих глубоких педагогов, от Песталоцци до нашего времени. Необходимость ощущалась всеми; чувствовали, что чего-то недоставало во всех блистательных теориях, что в исполнении что-то не то. Мало-помалу достигли до следующих, по-видимому, весьма простых убеждений: что в педагогии много прекрасных теорий, но мало применяемых; что успех педагогии, как и всякой другой науки, зависит от долголетних рациональных, практических наблюдений; что в литературе педагогии еще мало таких наблюдений; что совершеннейшая метода педагогии есть та, которая представляет наиболее средств к наблюдениям за ходом духовного процесса в ребенке и научает самого учителя пользоваться своими наблюдениями.

…Cпросят меня: в чем состоит главная задача при развитии духовного снаряда в человеке? Отвечаю: заставить заговорить те стихии духовные, с которыми мы родимся, которые даже в грудном младенце проявляются в виде бессознательных побуждений, бессвязных мыслей и из которых впоследствии образуется то, что довольно неточно называется врожденными понятиями, но которых гораздо более, нежели как обыкновенно полагают; навести ученика на ту дорогу, по которой он от бессознательных понятий может постепенно дойти до сознательных; то, что неопределенно представляется его душе, выразить определенным словом и связать то, что детскому уму представляется разрозненным, не имеющим между собою никакого отношения.

…Три пути действовать на ребенка: разумное убеждение, нравственное влияние, эстетическая гармонизация. Наказания­ми никакого ребенка не исправите; зло тем прикроется и только; вы прибавите ему новый порок – лицемерие. Кому недоступно убеждение (дело труднейшее), на того можно подействовать нравственным влиянием; ребенок вам уступит, потому что этого желаете вы, по любви к вам; не добились вы любви от ребенка, старайтесь развить его эстетическою гармонизациею – музыкою, картинами, стихами.
Все это трудно, но единственный путь к спасению. Часто забывают в деле педагогии, что тут два деятеля: ученик и наставник; всегда обращают вни­мание лишь на ученика, предполагая, что наставник должен быть всегда совершенство, тогда как большею частью приходится учить учителя.
Ребенок часто недоступен убеждению оттого, что вы не умеете убедить его, потому что вы не довольно умны, не довольно учены для этого: ибо великую ученость надобно иметь для того, чтобы объяснить ребенку существование самого известного предмета, о котором вы думаете, что его знаете, а между тем имеете в нем самые неопределенные понятия, которые недостаточны для ребенка. Вы не следовали логической последовательности, вы пропустили целый ряд силлогизмов, вы остановились на тысяче лишних, которые не вместились в памяти вашего ученика и лишь смешали его понятия.
Говоря о чести, о правде, действительно ли вы честны и правдивы? Если нет, то вы вашими словами обманете взрослого человека, но не обманете живое, девственное, духовное чувство ребенка; не слова ваши будет он слушать, но ваш взор, ваш дух, который обладает вами.
Об эстетическом влиянии и говорить нечего; если ваша собственная душа недоступна поэзии, вы не расположите к ней душу вашего питомца; ваша музыка будет для него шум более или менее вредный; ваша картина – пестрая бумага; ваши стихи, ваш рассказ нечто для него постороннее. Будьте сами и человеком, и младенцем, для того чтобы учить ребенка. Выбирая книгу для чтения с ребенком, не беритесь судить о ней сами, посмотрите, занимает ли она ребенка, который перед вами, завлекает ли его любопытство, впивается ли в его душу? Если так – книга хорошая, какая бы она ни была – хоть философский трактат, хоть календарь; если нет – она никуда не годится, просто дребедень.

…Я оценил вполне важность моей разносторонности знаний, когда, по обстоятельствам жизни, мне пришлось заниматься детьми. Дети были лучшими моими учителями, и за то до сих пор сохранил я к ним глубокую привязанность и благодарность. Дети показали мне всю скудость моей науки. Стоило поговорить с ними несколько дней сряду, вызвать их вопросы, чтобы убедиться, как часто мы вовсе не знаем того, чему, как нам кажется, мы выучились превосходно.
Дитя – отъявленный энциклопедист: подавайте ему лошадь всю, как она есть, не дробя предмета искусственно, но представляя ее в живой цельности, – в том вся задача педагогии. Чтобы удовлетворить этому строгому, неумолимому требованию, мало отрывочных, так сказать, литературных, или неправильно называемых общих знаний, а надобно, как говорят французы, «трудиться собственными руками», и только тогда можно говорить с детьми языком, для них понятным.
…Если с таким самоотвержением нисходить в подробности, творить особые науки, то лишь для того, чтобы найти точку соединения между венами и артериями человеческого разума. Пока еще не образовалась наука общечеловеческая, необходимо, чтобы каждый человек, отбросив схоластические пеленки, образовал для себя, для круга своей деятельности, соразмерно пространству своего разумения, свою особую науку – науку безыменную, которую нельзя подвести ни под какую условную рубрику.

---

Владимир Одоевский (1803 или 1804—1869)

Русский писатель, философ, педагог, музыкальный критик. Автор ряда учебников, многочисленных методических сочинений и наставлений, основоположник российского классического образования.