Вместо предисловия

Замысел этой антологии возник из размышлений о нашем времени; о том, в какой мере его вообще можно в историческом смысле назвать временем, то есть связным полем ценностей и смыслов.
Мы живем в нулевые годы, и это не просто игра слов и цифр. Говорят, что время сейчас обернулось вспять. Но, может быть, мы наблюдаем не обратный отсчет, а исчезновение времени как культурной субстанции, как воздуха культуры.
Главная примета нынешней эпохи  – опрощение, обытовление общественной, личной, политической жизни. Кажется, после «ложных зорь», пережитых в ХХ веке, мы вообще утратили способность проникаться идеями, способность пытаться жить по смыслу.
Такая защитная реакция понятна  – мы все знаем, чего стоила людям идейность ХХ века. Но все-таки без обращения к чему-то, что выводит в надбытовое пространство, не построить даже нормальной обыденной жизни  – она окажется пустотелой.
Конечно, в политике смыслы и ценности можно заменить проектами и акциями, в общественной жизни – рекламными ценностями, и эти мороки сознания продержатся довольно долго. Но есть те области, где подобная подмена, вольная или невольная, обнаруживается очень скоро. И первая из них  – педагогика.
Сегодня мы видим неуверенность, из которой проистекают требования, чтобы государство обозначило приоритеты воспитания. Одни находятся в поиске эффективных воспитательных технологий, другие обращаются к «проверенному опыту» советских времен. Фраза «развал системы воспитания» стала общим местом газетных статей. Все ищут новых смыслов воспитания.
Но у воспитания не может быть новых смыслов. Они могут возникать наново, однако новыми их назвать нельзя. И весь вопрос не в приобретении этих смыслов где-то вовне, вопрос – в нас самих.
…Это особая антология; у нее нет задачи, так сказать, исторически-просветительской: в XVI веке о воспитании и педагогике думали то-то и то-то, а в XIX – то-то и то-то. Главным критерием отбора текстов была их созвучность друг другу, сонаправленность мысли, уход от того, что в этих текстах обусловлено эпохой. Можно сказать, что мы постарались выявить, собрать воедино то, что в педагогике безусловно. Множество исследований посвящено тому, чем отличаются друг от друга разные педагогические идеи, разные воспитательные системы; мы же попытались увидеть то, в чем они сходятся.
Но этот замысел не удался бы, если бы и в самом деле не существовало того общего на все времена пространства мысли, где размышления разных людей перекликаются меж собой не потому, что один продолжает культурную традицию другого, а потому, что оба мыслят ясно, точно, додумывая мысль до конца; «в пулю сажают вторую пулю», как писал Пастернак.
Наша антология – попытка восстановить достоинство воспитания и педагогики. И отнюдь не перечнем имен: дескать, посмотрите, какие люди отметились в этой области. Мы не случайно взяли для антологии тексты как известных педагогов, так и знаменитых философов, психологов, поэтов. Это еще один способ доказать, что нет педагогики как замкнутой системы знания  – есть педагогическая мысль, не знающая профессиональных и временных границ.
«Одна из грубейших ошибок – считать, что педагогика – наука о ребенке, а не о человеке» – эти слова Януша Корчака мы не случайно выбрали в эпиграф к антологии. Мы хотим возвратить педагогике ее значение науки о человеке, показать, что в своих основаниях она исходит из предельных вопросов о человеческом бытии; показать, что в ней есть цельность и глубина, без проникновения в которые воспитание не может быть воспитанием.
То, что происходит в педагогике сейчас, напрямую связано с распадом времени, с утратой цельности сферы смыслов. А возникающую пустоту заполняют книжки с приметными названиями вроде «50 способов воспитать ребенка» и технически отточенные методики воспитания, не требующие от воспитателя ничего, кроме следования этой методике.
Может быть, поэтому сегодня каждый, кто имеет дело с детьми, каждый, кто может назвать себя воспитателем, каждый, кто не готов пользоваться «пятьюдесятью способами» и готовыми методиками, потому что видит в них вещи, никак не связанные с воспитанием человеческого в человеке, оказывается в одиночестве. Это не одиночество в быту, в жизни  – это одиночество в намерении жить по смыслам.
Но, может быть, это одиночество кажущееся; «не с ближним твоя беседа»,  говорил Мераб Мамардашвили. И может быть, кому-то наша антология даст эту возможность – возможность беседы «не с ближним», беседы поверх времен, которая укрепляет человека и подтверждает, что все, опосредованное во времени, носящее в себе его приметы и родимые пятна, ложно, как бы шумно оно ни предъявляло свою безальтернативность.
Выбор, альтернатива есть всегда. Но если взрослый человек выбирает «быть на стороне ребенка», для него начинается особый путь – путь, в котором есть неотменимые этапы, незамещаемые понимания. Воспитание, педагогика  – очень строгие вещи, они предъявляют безусловные требования к тому, что за человек воспитатель, как он живет, чем дышит, о чем мыслит. «Так получается, а так – нет», – писал Симон Соловейчик.
Но может быть, с признания непреложности этих границ, с признания абсолютности ценностей, лежащих в основе воспитания, и начинается восстановление достоинства педагогики как науки о человеке; о человеке – без деления на воспитателей и воспитуемых.