«Дети пляшут и поют как соловьи»

С Валентином Дмитриевичем мы познакомились во дворе у Чуковского. В тот летний день в Переделкине открывали после ремонта музей великого сказочника, и около дачи Корнея Ивановича собрались гости. Знаменитые поэты читали свои стихи о Чуковском. Детям было жарко и скучно. Им хотелось бегать за бабочками и лазать по деревьям.
Когда очередь выступать дошла до Валентина Дмитриевича, он прочитал короткое стихотворение, а потом сказал: «Айда!..» – и махнул рукой. Взрослые не сразу поняли значение этого жеста, а дети сразу облепили Берестова и веселым роем отправились в сосновый лес. Туда, где в 1960-е годы Корней Чуковский устраивал свои знаменитые костры.
Мы с дочкой шли под соснами за светло-серой курткой Берестова, над нами упоительно пели птицы, и мне очень хотелось сказать Валентину Дмитриевичу что-то очень важное и нежное.
Он неслышно шел впереди по мягкой сосновой хвое, а важные слова у меня не находились. То есть они звучали в памяти, но это были его, Берестова, слова:

Любили тебя без особых причин
За то, что ты – внук,
За то, что ты – сын,
За то, что малыш,
За то, что растешь,
За то, что на папу и маму похож.
И эта любовь до конца твоих дней
Останется тайной опорой твоей.

…Так и не удалось мне сказать Валентину Дмитриевичу что-то особенное. Запыхавшись, он сел на бревнышко. И вот тут мы с дочкой не растерялись и сели рядом, и успели сказать Валентину Дмитриевичу, что нам очень сильно, просто ужасно нравятся его стихи. Классик детской литературы так смущенно и радостно посмотрел на нас через толстые стекла очков, как будто никто раньше не хвалил его стихов. Валентин Дмитриевич даже немножко покраснел.
Какое счастье – у нас с собой была чудесная книжка Берестова «Первый листопад». Дочка развернула ее, и Валентин Дмитриевич написал: «Милой Асеньке в чудесный день в доме Чуковского на добрую память от автора. В.Берестов. 3 июня 1996 года. Дети пляшут, и поют соловьи».
Тогда еще не была опубликована автобиографическая проза Берестова, и последняя фраза о том, что «дети пляшут, и поют соловьи», показалась мне лишь радостным моментальным снимком с нату-
ры. А для Валентина Дмитриевича в этом, как я сейчас понимаю, был образ рая, утвердившийся в его сознании еще с отрочества, с дней эвакуации в Среднюю Азию.
После встречи в Переделкине я несколько раз говорил с Валентином Дмитриевичем по телефону, потом мы виделись на вечере Новеллы Николаевны Матвеевой, а потом он вдруг умер – для всех неожиданно. И это до сих пор кажется мне враньем.

Я болен. Родные в тревоге
От всех этих жарких простуд.
Мои всемогущие боги
Кого-то на помощь зовут.
Их лица белее бумаги,
А я раскраснелся в жару.
Как видно, не знают бедняги,
Что я никогда не умру.

Сейчас мне вспомнились строки о Вале Берестове, которые в 1942 году написал К.И.Чуковский в комиссию помощи эвакуированным детям: «Этот 14-летний хилый подросток обладает талантом огромного диапазона… Его стихи классичны в лучшем смысле этого слова… Его нравственный облик внушает уважение всем, кто соприкасается с ним». Эти поразительные слова о голодном ташкентском мальчишке напоминают слог тех характеристик, какие давали своим питомцам педагоги Царскосельского лицея.
Какой урок для нас в этих строчках Чуковского! Очевидно, что кроме высшей математики есть высшая педагогика. Педагогика любви.