КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Парадоксы патриотизма

Патриотизм – чувство само по себе противоречивое. Достаточно вспомнить строку Блока из поэмы «Возмездие»: «И страсть, и ненависть к отчизне». Но часто за патриотизм выдают еще и всякую агрессивность, рожденную мнимым чувством национального превосходства. Это поверхностное пламя не затрагивает глубин души, однако в умелых руках политических костровых и такой огонек способен спалить мир.

Против такого идеологического патриотизма, который власть использует в своих целях, и выступал Лев Толстой, видя в этом искусственное возрождение едва ли не первобытных нравов, когда человек другого племени воспринимался как варвар, враг. «Благодаря облегчению средств сообщения, – писал Толстой, – единству промышленности, торговли, искусств и знаний люди нашего времени до такой степени связаны между собою, что опасность завоеваний, убийств, насилий со стороны соседних народов уже совершенно исчезла, и все народы (народы, а не правительства) живут между собой в мирных, взаимно друг другу выгодных, дружеских торговых, промышленных, умственных сношениях, нарушать которые им нет никакого ни смысла, ни надобности. И потому, казалось бы, отжившее чувство патриотизма должно было бы как излишнее и несовместимое с вошедшим в жизнь сознанием братства людей разных народностей все более и более уничтожаться и совершенно исчезнуть. А между тем совершается обратное: вредное и отжитое чувство это не только продолжает существовать, но все более и более разгорается».
Удивительным пророческим свойством обладают иногда слова тех, кого мы называем классиками. Все это как будто написано не сто лет назад Толстым, в эпоху первых паровозов и новорожденного электричества, а сегодня, когда мир обвязан газовыми и нефтяными трубами, функционируют международные университеты, а скорость передачи письма сократилась до нескольких секунд.
Классик умел посмотреть в суть событий и удивиться тому, к чему большая часть человечества давно привыкла. Например, к всеобщей воинской повинности: «Правящие классы германские разожгли патриотизм своих народных масс до такой степени, что был предложен народу во второй половине XIX века закон, по которому все люди без исключения должны были быть солдатами; все сыновья, мужья, отцы, ученые, святые должны обучаться убийству и быть покорными рабами первого высшего чина и быть беспрекословно готовыми на убийство тех, кого им велят убивать…» Чем все это закончилось через полвека, мы хорошо знаем.

* * *
Под патриотизмом обычно понимают любовь к родине. Но давайте зададимся простым вопросом: найдется ли на свете хотя бы один человек, который лишен этого чувства? Убежден, что такого человека нет. Чувство родины вплетается в состав всех наших, в том числе самых интимных, переживаний.
Родина предполагает чувство дома. Фронтовые поэты именно в боли о доме, в памяти о доме искали опору для поддержания патриотических настроений. Вспомните: «Враги сожгли родную хату…», «Если дорог тебе твой дом…».
Из чего состоят воспоминания о доме? Перечислить это невозможно, каждый человек пропитан ими. Пейзаж за окном, язык, который перенимался от взрослых с таким усладительным трудом, еда, запахи, руки и глаза матери. Это лицо первой возлюбленной, которое тоже вписано в какой-то пейзаж или интерьер, окружено каким-нибудь кружевным домотканым воротничком и от него уже неотделимо. Игрушки и одежда, дружбы и драки, мяч на пустыре, ягоды в саду, первый огонь, первые ушибы, переломы и бинты; песни именно эти, этот друг, эта учительница, этот радиоголос. Сны, одиночество, тоска с желтыми глазами совы-ночника, страхи и внезапный прилив счастья.
То есть не одно только счастье, разумеется, не идиллия. Потому-то у Блока: «И страсть, и ненависть к отчизне». Но все это твое, ты сам, твой химический синтез. Пребывать же в состоянии ненависти к себе хоть сколько-нибудь длительное время человек, исключая клинические состояния, не способен.

* * *
Политики всегда обращаются к естественным, природным чувствам человека, но при этом злонамеренно дают им ложное направление, узурпируют, присваивая государственный статус. Повышение мнимое и небескорыстное. Теперь ты свое интимное, личное, бесконтрольное переживание принужден натягивать на государственный стандарт, оно как бы уже не совсем твое, нечто вроде обязанности, и если что-то не соответствует, значит, ты не настоящий патриот. Так появляются разнообразные партии патриотов, которые считают себя единственно настоящими, но все остальные люди почему-то берут слово «патриот» по отношению к ним в кавычки.
В детстве мы все любим соревноваться и боремся за первенство. Кто сильнее? И вот уже локти на столе или бой на кулачках. Вопрос о том, кто в классе красивее, выясняется путем устного опроса или же с помощью статистически непогрешимых предпочтений. Кто умнее? Тот, кто быстрее решит задачку. У кого лучше память? Хитроумных способов выяснить это миллион. Но я что-то не припомню ни одного спора о том, кто больше любит. Предмет подставьте сами – от соседской девочки до родины. Но не помню. Глуповатость такой постановки вопроса чувствуют все. Кроме «патриотов». Те любят больше.

* * *
Крайнее проявление государственного патриотизма приобретает непременно националистическую окраску и превращается в шовинизм. Вот тут-то и идут в ход аргументы о национальной миссии (Россия только и делала на протяжении всей истории, что спасала мир), об особом пути, о суверенной демократии и превосходстве одной нации над другой. Заканчивается это обычно кровью.
Точно, на мой взгляд, определил разницу между националистами и патриотами писатель Александр Мелихов: первые считают, что их страна уже сейчас прекрасна, вторые хотят помочь ей стать прекрасной. Одни видят причину наших бед в происках внешних и внутренних врагов, другие – в собственном несовершенстве.
Иногда пафосные патриоты готовы даже открыть глаза и увидеть собственные изъяны. Куда же деться? Но… Вот знаменитые некогда стихи Хомякова:

В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной
И лени мертвой и позорной
И всякой мерзости полна.
О, недостойная избранья,
Ты избрана…

Василий Розанов спустя десятилетия комментировал эти строки так: «Ну, и всякий успокаивается, если «избрана»! Что за дело до слагаемых, если итог благополучен! Дело в том, что, конечно, «избрана» не сорвалось бы как пророчество будущего с языка у человека, если бы весь перечень «грехов» выше не был сделан так себе, лишь для того, чтобы не слишком уже сладко показалось заключение, – да, наконец, чтобы ему просто поверили!»
Да, «избрана» здесь ключевое слово. Оно-то и приводит в конце к агрессивному кличу, не предполагающему уже никаких сомнений:

Держи стяг Божий крепкой дланью,
Рази мечом – то Божий меч.

Тут нам и надо настроить правильно ухо, вернее, душу, чтобы понять, где правда, а где умильность, идущая рука об руку с нетерпимостью по отношению к чужим. Тот же Василий Васильевич Розанов: «Схема порицаний лишь отвлеченно жила во всех славянофилах; и это вовсе не то, что «незримые слезы», до которых Гоголь дошел через свои рассказы. От «перечня» Хомякова никому больно не стало… А вот Гоголь понаписал всем адреса. Понаписал все приметы. То же сделал позднее Щедрин. А об «избрании России» умалчивали… И вот придвинулась Россия к кое-каким школишкам, к кое-какой медицине; придвинулась от обличителей с перцем и уксусом; а от обличителей с сахаром – ровно никуда не придвинулась. Так и пошла генерация добра на Руси: от желчи, кислоты, горечи».

* * *
Возражение на последнюю реплику Розанова просится с языка. Уж мы ли не проели себе все внутренности кислотой и самоуничижением?
Однако давайте не обманываться. Вопрос не в том, слишком ли мы хороши или безнадежно мерзки, а в отсутствии воли к свободному творчеству. Те, кто любит повторять: «У нас всегда так было и будет», и те, кто кричит о суверенной демократии, особом пути и лучшей в мире стране, одинаково передергивают, одинаково безответственны и отвлекают при этом демагогией от дела. Все проще и сложнее, как и должно быть.
В искусстве человек стремится к совершенству, в жизни ищет родное. Любовь деятельна, восхваления или же вялый пессимизм – пассивны. Конечно, легче переписать историю страны, нежели создать условия, при которых судья будет выносить справедливые приговоры. Предания услаждают душу, правда режет глаза.
Лояльность в политике вообще не имеет никакого отношения к патриотизму. Как, впрочем, сам патриотизм никак не связан с политикой. И тут мне хочется привести еще один пример, вполне хрестоматийный – в школе наизусть заучивали. Стихотворение Михаила Лермонтова «Родина». Вот первая строфа:

Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Странность этой любви в том и заключается, что она вне рассудка. Дальше Лермонтов подчеркивает это еще раз: «Но я люблю – за что, не знаю сам…» Ни военная слава его не волнует (то есть не является причиной любви), ни, как бы сегодня сказали, стабильность и благополучие, ни даже романтические предания, из которых теперь пытаются соткать новые учебники истории.
А что же волнует, за что любит? Как присмотришься, чистый пустяк. Одни пейзажи. Холодное молчание степей, колыхание безбрежных лесов, разливы рек…

Проселочным путем люблю скакать
в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая
о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.

Вот, собственно, все это и наблюдает герой стихотворения «с отрадой, многим незнакомой».
Последнее лермонтовское четверостишие в ранние годы перестройки было запрещено, его изъяли из хрестоматий. Было время антиалкогольной кампании:

И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужиков.

Политиков было не убедить в том, что стихи эти вовсе не являются пропагандой пьянства. В патриотизме Лермонтову было отказано. К тому же было известно, что русский народ спаивает еврейская мафия и споспешествующие им «акулы», а тут мужички, похоже, пьют самогон собственного изготовления. Непорядок.
Власти нужен был только тот поэт, который пострадал от самодержавия и клеймил пороки прежнего строя:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Пороки, увы, не остались в прошлом, дали новые побеги, власть цветет и крепчает. Придорожных гостиниц стало, слава Богу, побольше, хотя дороги все те же. Помните у Ильфа: радио уже есть, а счастья нет. Но любовь такая консервативная штука – ни от счастья не зависит, ни от благолепия, ни от дорог, ни от компьютеров, ни тем более от государственного устройства. Как объяснить вышесидящим, чтобы хоть ее-то не трогали?
Не слушают. Всякое неподконтрольное чувство им подозрительно. Чтобы покончить с ним, готовы и «чету белеющих берез» в виде качественной древесины сплавить куда-нибудь в Финляндию. Вполне, как мы наблюдаем, успешно.