«Мое влияние на него ничтожно...»

Известно, что поэт Василий Андреевич Жуковский был наставником великого князя Александра Николаевича. Составил для него «План учения», рассчитанный на 12 лет, и осуществлял его.
Дневники Жуковского содержат немало педагогических зарисовок и размышлений, мы приводим фрагменты дневника 1834 года. Будущему царю было тогда 16 лет.

Июня 4, 1834. Вторник. Арсеньев (историк и географ, профессор Петербургского университета, преподававший наследнику русскую историю и статистику. – Ред.). О ратном деле до Петра. Во время лекций великий князь слушал с каким-то холодным недовольным невниманием, я спросил о причине оного; ответ был уклонительный. Должно об этом переговорить после. Я напомнил ему, что он должен бояться предубеждений.
После обеда он поспешил уехать. Наша жизнь раздроблена совершенно. Мое влияние на него ничтожно. Бываю и могу быть с ним только в часы учебные; во все другие я ему чужой. Отчего это? Не нужно ли бывать с ним чаще? Но когда? Только во время прогулок? Во всякое другое время или уроки, или занятия для уроков. Все же свободное время принадлежит не ему. Я для него только представитель скуки. А сколько помехи во всем остальном. Посреди каких идей обыкновенно кружится бедная голова его и дремлет его сердце! Что же делать, чтобы иметь более хорошего на него действия? Чем произвести с ним свычку?

Июня 5. Середа. Был разговор о Екатерине. Во время чтения, при котором присутствовал Паткуль (товарищ для учебных занятий цесаревича. – Ред.), великий князь забылся: он, лежа, протянул ноги и положил их на колени Паткуля. Я взглянул на эти ноги; великий князь почувствовал неприличие и переменил положение. Правило: не подвергайте тех, кто вас окружает, чему-либо такому, что может их унизить; вы их оскорбляете и отдаляете от себя. Превосходство должно заключаться не в том, чтобы давать чувствовать другим их ничтожество, но в том, чтобы внушать им вашим присутствием чувство вашего и их достоинства. Лучше, чтобы вам повиновались свободные люди, нежели рабы. Для последних вы только господин, который держит их в узде, которому повинуются потому, что он могуществен, но втайне ненавидят, потому что его власть унизительна и потому что она переходит за пределы права.
Великий князь недослушал чтения; это было неприлично. Чтение не могло долго продолжаться. Если бы он дал мне его докончить, то доказал, что слушал с удовольствием. Такого рода принуждение необходимо: не подобно привыкать употреблять других только для себя, надобно к ним иметь внимание. А ко мне и подавно. Избави Бог от привычки видеть одного себя центром всего и считать других только принадлежностию, искать собственного удовольствия и собственной выгоды, не заботясь о том, что это стоит для других: в этом есть самовольство, эгоизм, весьма унизительный для души и весьма для нее вредный.

Июня 7. Пятница. Я дал совет великому князю... записывать в особенную книжку все те вопросы касательно государственного управления и России, которые надлежит разрешить подробнее со временем или на которые надлежит обратить большее внимание для улучшения, изменения или учреждения.
L’individu agit par principe, la masse par impulsion: личность действует по принципу, масса – импульсивно.

Июня 9. Воскресенье. Вечер во дворце. Маленький бал.
Нынче на бале императрица послала великого князя вальсировать. Он вальсирует дурно оттого, что, чувствуя свою неловкость, до сих пор не имел над собою довольно сил, чтобы победить эту неловкость и выучиться вальсировать как должно. Будучи принужден вальсировать и чувствуя, как смешно быть неловким, он в первый раз вальсировал порядочно, потому что взял над собою верх и себя к тому принудил. Самолюбие помогло.
Все это можно отнести к его учению. Он учится весьма небрежно; собственные занятия идут весьма вяло, то есть такие собственные занятия, коих от него требуют и коих избежать нельзя; но собственных произвольных занятий и не требуй. Ум его спит, и не знаю, что может пробудить его? Иной скажет, что у него нет ума или что он имеет весьма ограниченный ум, и это будет несправедливо. То же, что неловкость в вальсах. Придет минута, в которую будет необходимо действовать умом. Но удастся ли это так, как вальс? Не думаю. А самолюбие пробудится, и ему будет тогда жестоко больно. И хорошо бы, когда бы только кончилось одним огорчением самолюбия. А угрызение совести? А раскаяние? А чувство своей неспособности перед другими, которыми надобно руководствовать? А чувство, что делаешь свое дело не так, как следует, и пр. и пр.

Июня 10. Понедельник. Чтение Геерена (немецкий историк, профессор философии и истории, автор работ по истории и праву. – Ред.). Лекция началась получасом позже оттого, что императрица взяла великого князя с собой. Вот что замечательно: великий князь никогда не найдет средства отговориться, когда ему кто бы то ни было помешает приняться в назначенный час за свое дело. А кажется, просто бы сказать: нельзя! время за дело. Зато всегда есть готовая отговорка для того, когда спросишь: для чего вы опоздали? Теперь эта расточительность на время вредит успеху ученья и в то же время обращается в привычку. После, обратясь в привычку, она будет вредна царскому делу, которое сверх того и потому уже не будет столь успешно, что теперь делом юношеских лет занимались лениво. Что бы кто ни говорил, а пословица: дело мастера боится – есть глубокая мудрость. Мастером быть нельзя, не знав ремесла своего. И дровосеку надобно знать топор свой и уметь владеть им. Он может сказать: выучусь рубить, когда рубить начну. Да сколько же деревьев перекрошишь понапрасну; а чего доброго и еще себе руку перерубишь.
Я слышал слово: les gens d’esprit ne valent rien. По-французски еще это сказать можно в ином случае. Но попробуй перевести на русский: умные люди никуда не годятся. Кто же годится? Дураки? Умники – это другое дело. Но умничать не значит быть умным, а только портить ум.

Июля 15. Воскресенье. Сказать великому князю о неприличности того, что при малейшем признаке болезни он пугается и жалуется.

Краткое послесловие. В 1838 году Александр Николаевич отправляется в большой заграничный вояж, который, по замыслу Жуковского, должен был официально подвести черту под годами ученичества великого князя. По свидетельствам внимательного и желчного наблюдателя маркиза де Кюстина, цесаревич предстал Западу таким: «Выражение его взгляда – доброта. Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека прекрасно воспитанного... образец государя из всех, когда-либо мною виденных».