КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Поприщин и глобализация

Если жизнь (история? Бог? – каждый вправе выбрать свое) с нами действительно говорит, то говорит она в рифму. Всякое сбывшееся пророчество – эхо, повтор, созвучие, стишок Нострадамуса, отраженный в неверных зеркалах пространства и времени. Поэтому поиск сбывшихся пророчеств всегда превращается в поиск рифм. Какой бы текст в результате ни получился – монолог из высокой трагедии или детская считалочка… В конце концов, и сама способность человека мыслить основывается все на том же поиске совпадений и неожиданных созвучий. Эссе Евгения Абдуллаева – обо всем этом сразу. ...Когда писатели повторяют и продолжают друг друга, их можно поймать на цитате. Когда цитирует и рифмует сама жизнь, наше дело – только замечать и удивляться. И пытаться разгадать смысл проступившего на поверхности послания.

Наверное, очень не случайно то, что автор «Поприщина и глобализации» – поэт, литературный критик и философ. И еще замечательный прозаик, пишущий под псевдонимом Сухбат Афлатуни, что в переводе с арабского означает «диалоги Платона».

1.

Как известно, Поприщин страдал манией величия. Вначале он влюбился, потом ему явились говорящие собаки, наконец, прибыли испанцы и увезли в дом скорби.

На этом официальная биография Фердинанда – Поприщина заканчивается.

Начинается неофициальная.

И как у всех своевременно изолированных от общества пророков, эта неофициальная биография гораздо любопытнее.

2.

Первым выступил с пересмотром диагноза Достоевский. У Поприщина было не безумие, а – мечтание: «Людям праздным, непрактическим и не имеющим дел, право, простительно помечтать иногда о дальнейшем, если только мечтается. Мечтал же Поприщин об испанских делах... И как натурально!» (Дневник писателя).

Итак, Поприщин – мечтал. Запомним. Не случайно этот же глагол прошедшего времени, «мечтал», еще всплывет у Достоевского в «Братьях Карамазовых». И именно – в Легенде о Великом Инквизиторе. Который когда­то, до того как стать Инквизитором, «как великий идеалист мечтал о... гармонии». Великий идеалист, не найдя гармонии, о которой мечтал, становится великим инквизитором.

А кем становится у Достоевского «мечтающий о дальнейшем» Поприщин? Вероятно, тем, с кем беседует Инквизитор.

«Судя по всем вероятиям, догадываюсь: не попался ли я в руки инквизиции, и тот, которого я принял за канцлера, не есть ли сам великий инквизитор. Только я все не могу понять, как же мог король подвергнуться инквизиции» (Записки сумасшедшего). «Сегодня великий инквизитор пришел в мою комнату, но я, услышавши еще издали шаги его, спрятался под стул. Он, увидевши, что нет меня, начал звать» (Записки сумасшедшего).

Это – Гоголь. А вот Достоевский:

«...старик великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму... – Это ты? Ты? – Не получив ответа, быстро прибавляет...» (Братья Карамазовы).

Снова Гоголь:

«“Поприщин!” – я ни слова. Потом: “Аксентий Иванов! титулярный советник! дворянин!” Я все молчу. “Фердинанд VIII, король испанский!”... Великий инквизитор, однако же, ушел от меня разгневанный и грозя мне каким­то наказанием» (Записки сумасшедшего).

Достоевский:

«”Ибо если был, кто более всех заслужил наш костер, так это ты. Завтра сожгу тебя”» (Братья Карамазовы).

Словно один текст, подписанный по ошибке двумя разными фамилиями.

Можно только добавить, что действие Легенды о Великом Инквизиторе, как и «натуральных мечтаний» Поприщина, происходит в Испании. Впрочем, география второго пришествия Титулярного Советника не важна: «Испания есть у всякого петуха, и она у него находится под перьями».

3.

В те же восьмидесятые годы девятнадцатого века, когда Достоевский реабилитировал «мечтателей» в «Карамазовых» и «Записках писателя», произошло еще одно событие. И снова – не без параллелей с «казусом Поприщина».

В 1888 году сходит с ума Фридрих Ницше.

29 декабря он набрасывает письмо, в котором называет себя Princeps Turinorum – монархом Турина и по совместительству французским королем. «Я написал в порыве героическо-аристофановского высокомерия прокламацию ко всем европейским дворам с предложением уничтожить дом Гогенцоллернов».

«Они думали, что я напишу на самом кончике листа: столоначальник такой­то. Как бы не так! а я на самом главном месте, где подписывается директор департамента, черкнул: “Фердинанд VIII”» (Записки сумасшедшего).

Правда, в отличие от Поприщина Ницше не воображал себя испанским королем. В Германии хватало своих королей. В психиатрической «Испании» Йенского университета, куда помещают пациента Ницше, он объявляет себя Фридрихом-Вильгельмом IV. «14 июля. Принимает привратника за Бисмарка». Да, это был скорее всего именно Бисмарк, а не Инквизитор: времена менялись, инквизиция вместе с ее задутыми кострами ушла в прошлое.

Но для чего-то безумный Ницше все же рассылал открытки с подписью: «Распятый».

В отличие от метафорического оправдания Поприщина у Достоевского – как «мечтателя», «великого идеалиста» – у Ницше мы сталкиваемся с оправданием самого поприщинского типа – «героическо¬аристофановского высокомерия».

Когда в своем последнем предбезумном «Eссe Homo» Ницше пророчествовал: «...недалек тот день, когда я должен буду подвергнуть человечество испытанию более тяжкому, чем все те, каким оно подвергалось когда­либо» – он знал, что говорил. Уйдя из жизни в первый год двадцатого века, он оставил человечество с запасом своих бредовых пророчеств, выполнение которых растянулось на весь ХХ век.

Самым немудреным из них, кстати, было следующее пророчество­признание: «Для моего интернационального движения я нуждаюсь во всем еврейском крупном капитале».

Нет, речь шла не о масонском заговоре – всего лишь об издании «Антихриста» на семи европейских языках тиражом в семь миллионов экземпляров. Что и было осуществлено в ХХ веке, и даже без экспроприации «всего еврейского крупного капитала».

И «Записки сумасшедшего» также издавались в ХХ веке, и тираж был не меньше. Все же сбываться они стали, похоже, столетием позже пророчеств Ницще. А именно в районе года, которым Поприщин датировал свое «просветление» – 2000.

«Год 2000 апреля 43 числа. Сегодняшний день – есть день величайшего торжества! ...Теперь передо мною все открыто. Теперь я вижу все как на ладони».

4.

Что же открыто было Поприщиным в 2000 году?

Рискну предположить: в 2000 году безумный Поприщин увидел глобализацию.

Доказательства?

Во­первых, скорость передвижения, небывалая для XIX века и вполне реальная для 2000 года.

«Итак, я в Испании, и это случилось так скоро, что я едва мог очнуться. Сегодня поутру явились ко мне депутаты испанские, и я вместе с ними сел в карету. Мне показалась странною необыкновенная скорость. Мы ехали так шибко, что через полчаса достигли испанских границ. Впрочем, теперь во всей Европе чугунные дороги и пароходы ездят чрезвычайно скоро».

Конечно, за полчаса даже в 2000-м из Петербурга до «испанских границ» разве что на сверхзвуковом самолете долетишь. Однако тенденция напророчествована вполне профессионально: скорость. Скорость как результат европейского «прогресса».

Послушаем одного из теоретиков глобализации. «Определяющим мерилом системы глобализации является скорость – скорость торговли, путешествий, коммуникаций и новшеств», – пишет Томас Фридман, автор политологического бестселлера 1990-х «The Lexus and the Olive Tree». Не ссылаясь, естественно, на Поприщина.

Впрочем, не один Поприщин пророчествовал под стук чугунных дорог.

«Спешат, гремят, стучат и торопятся для блага, говорят, человечества!» Это снова Достоевский, «Идиот».

Выгодное отличие сегодняшних «глобализаторов» от «прогрессистов» XIX века хотя бы в том, что, прославляя скорость (торговли, путешествий и др.), они не приплетают к этому благо человечества.

Хотя какое благо глобализация может нести человечеству, если сама «глобализация – это причудливый продукт 90-х годов, причем изготовленный в Америке», как пишет в своей статье «Глобализация и американская мощь» У.Кеннет.

У Достоевского, который слова «глобализация» не знал, эта идея звучит так:

«Дело в том, что наш европеизм... – это все та ж луна, которую делает все тот же хромой бочар...» (Дневник писателя).

Луна и хромой бочар – это из «сивиллиных книг» все того же Поприщина:

«Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается... Делает ее хромой бочар, и видно, что дурак, никакого понятия не имеет о луне. Он положил смоляной канат и часть деревянного масла; и оттого по всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос».

Такова поприщинская глобализация: «необыкновенная скорость» и «по всей земле вонь страшная». Экология то есть.

5.

И разумеется – «исламский фактор».

«...под язычком находится маленький пузырек и в нем небольшой червячок величиною с булавочную головку, и это все делает какой­то цирюльник, который живет на Гороховой. Я не помню, как его зовут, но достоверно известно, что он, вместе с одною повивальною бабкою, хочет по всему свету распространить магометанство, и оттого уже, говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета» (Записки сумасшедшего).

Вначале – о Франции.

«Франция на сегодняшний день является европейской страной с самым большим мусульманским населением, более трех миллионов», – пишет, опять-таки не ссылаясь на Поприщина, политолог Дж.Нильсен. И добавляет: «Всего в Западной Европе сегодня насчитывается от восьми до десяти миллионов человек, являющихся в определенном смысле мусульманами... Нельзя представить, чтобы общины, почти вдвое превышающие население Дании, сосредоточенные в больших городах, с сильными семейными, общинными и культурными связями вне Европы, не влияли бы на европейскую внешнюю политику».

Итак, говоря вашингтонско-голливудским языком, под язык вводятся микрочипы («пузырек с червячком»), и делает это все, например, Бен Ладен. Почему он «цирюльник» – понятно: кровь пускает и с бородами дело имеет.

Можно при желании расшифровать и «повивальную бабку» с «Гороховой».

Вообще все «Записки сумасшедшего» можно читать как Нострадамуса. Хотите про «китайскую экспансию»? Пожалуйста: «Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай».

Про проблемы с разделом Каспия? – и об этом есть: «Люди воображают, что человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря».

Единственное, что пока не удалось расшифровать: «А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?»

Что там, кстати, сейчас в Алжире?

6.

Вообще­то о сумасшедших писать бессмысленно.

О Поприщине захотелось написать только потому, что из заурядной роли пациента и не менее заурядной – литературного героя он умудрился вырваться в смежную с филологией и психопатологией область. В политологию. В футурологию. Бог весть куда.

Иными словами, о безумии Поприщина лучше всего сказать словами Шекспира: Though this be madness, yet there is method in’t. «Хотя это и безумие, в нем есть метод».

Или метод и есть результат безумия, результат просмотренного нами восстания поприщиных, пожалованных «сию же секунду» генеральством?

Ведь если из шинели Акакия Акакиевича вышла вся русская литература, то что должно было родиться из перешитого в королевскую мантию мундира Поприщина?

«Ай! ай! ничего, ничего... молчание».