ЗЕМЛЯ СТРАНСТВИЙ

Стамбульский блокнот

Городская прогулка – особый жанр. Она предполагает необязательность маршрута; ее впечатления чаще всего не связаны с событиями. С тобой случается то, что ты видишь.

Холмы. Мост через залив. Набережная. Море, корабли у причалов. Ветер. Стакан чая на пароме. Женский силуэт за стеклом кафе. Крепостные стены.

Каждая из точек, в которой остановился взгляд, может стать отправной для путешествия в другом измерении города, где карта и путеводитель уже ничего не значат.

Города на холмах предназначены для глаз. Холмы – застывшие мускульные усилия земли; тектоника работает на архитектуру, умножая ее эффект.

Город должен быть выше человека, и не ярусами домов, а восходящей кривизной улиц, иногда становящихся лестницами. Ходьба по такому городу уже есть повседневное усилие, к которому легко привыкаешь.

Ступени лучше тротуара, ведут ли они вниз или вверх; брусчатка лучше асфальта, и не потому, что старше.

* * *

В городе всегда есть вода – река, залив, море. Город не может заканчиваться последним домом, он должен смотреть куда-то, иначе зачем дома выше двух этажей?

Набережная – место кормежки голубей и кафе с полосатыми зонтиками – на самом деле отнюдь не праздное место. В городе должна быть эта каменная черта с заклепками причальных тумб, где человек может почувствовать себя на краю. Но это специально устроенный, безопасный край; испытательный стенд для человеческого духа.

Разумеется, море предпочтительнее реки. Когда видишь корабли у причалов – паромы, катера, яхты, – особенно выделяешь яхты. Парусник поражает продуманной красотой, тонкой и хитрой оснасткой, созданной для преодоления неизвестности – силами самой неизвестности. В нем как будто выражено все человеческое умение непротиворечиво взаимодействовать с жизнью; и глядя на сухогруз, похожий на всплывший утюг, проникаешься особой признательностью к тем, кто по-прежнему предпочитает паруса мотору.

* * *

Море не дает городу замкнуться; оно привносит в него главное – тягу к горизонту. Иногда кажется, что жители равнин, покорившие огромные пространства, были движимы одной этой тягой: выйти на край света. А край света не там, где кончаются карты, – он там, где можно остановиться и не пойти дальше, наконец увидев горизонт.

Море требует от человека умения жить, находя опору в самом себе; ниже палубы под ногами – бездна. Тогда и жизнь держит его, как вода держит хороших пловцов. Ты можешь об этом не знать, но город, где каждая вторая мостовая заканчивается причалом и причальными мостками, будет постоянно говорить тебе об этом.

* * *

Море дает еще одну чудесную вещь: ветер. Ветер стоит поблагодарить уже за то, что в городе не ставят рекламных щитов и растяжек – их валит и срывает, когда поднимается буря. В результате город свободен от самодовлеющего абсурда рекламы, пространство оставлено жителям, и никто не вырезает из него прямоугольник биллборда, чтобы с той же прямотой прямого угла сообщить прохожим, что в банке N проценты по вкладам выше. И если зимой морской климат гарантирует туманы и дожди, то их стоит претерпеть уже ради одной свободы от рекламы. Человек здесь чувствует себя человеком, а не объектом загонной охоты потусторонних сил, преследующих его, чтобы он подписал кредитный договор.

* * *

У каждого города свой напиток. В городе, о котором мы говорим, это чай. Кофе из здешних мест вам подадут и в других странах; такого чая – никогда.

Особенно хорошо пить его на пароме, где сигарета курится вдвое быстрее, чем на берегу, – табак выжигает ветер. Стюард пронесет дымящийся поднос и даст вам стакан – тюльпанчик, в котором будет обжигающий, кирпичного цвета напиток.

Но здешний чай хорош не тем, что он горячий. Его, похоже, действительно заваривают из стружки особых чайных кирпичей. Во всяком случае, когда ты делаешь глоток, очень ясно понимаешь, что пьешь именно чай – заварка такой крепости, что вяжет рот.

Чай этот не просто бодрит – он проникает во все поры твоего существа и что-то такое делает, что ты твердо чувствуешь: ты – здесь. Он собирает твои мысли из закоулков, в которых они блуждали, довоплощает тебя здесь и сейчас, целиком. Ты уже не можешь ни отвлечься, ни отрешиться – чай, как прибор GPS, спутниковый навигатор, определил точку твоего пребывания в пространстве. И будь добр – пребывай в ней.

Мой приятель предположил, что этот чай был изобретен как прекрасное средство от нирваны Востока. Его не прольешь, как вино, на узорные шальвары. Не знаю, соглашаться ли с ним; но понимаю, что капитаны всех судов, идущих сумасшедшими курсами в водах Пролива, избегают столкновения только потому, что рядом стоит первый помощник и подает им стаканы – тюльпанчики с чаем.

* * *

Запахи города – о них можно было бы написать роман. Те, что связаны с морем – водоросли, соль, рыба на рынках, – пришлось бы вычесть: море пахнет морем, оно дает крепкую терпкую основу этому бульону запахов, и только. Запахи ресторанных кухонь, которые порциями вбрасывают на улицу открывающиеся двери, делают город обжитым и уютным; это не мало, но и не много. Вероятно, есть гурманы, которые и с завязанными глазами, один раз втянув ноздрями воздух, определили бы свое местонахождение, но я к их числу не принадлежу.

Мне, увы, нравится запах табака. Это самый жилой запах, и даже больше. В нем словно сконцентрированы обонятельные коды самых крепких человеческих чувств. Каждая завитушка табачного дыма – чувственный и вспоминательный мотив; каждая затяжка – предвкушение желанной встречи.

Но, впрочем, табак любят не все. Тогда как насчет запаха жареных каштанов? Он горек, но в нем нет горечи горящей осенней листвы; его горечь умеренно сладкая. Он обладает особой способностью рассеиваться в воздухе, присутствовать в нем как обонятельная нота; он приглашает долго сидеть в кафе на открытом воздухе и вспоминать то, от чего ты уехал в этот город. Вспоминать без грусти, как было и как есть; так, как вспоминают, прежде чем забыть.

* * *

В городе вам должна встретиться одна – непременно одна! – женщина, которая обратит на себя ваше внимание. Заметьте, как точно зафиксирован в этой фразе поворот вашей головы, когда она пройдет мимо и сядет за столик через два от вашего.

Эта женщина станет для вас символом города; вы даже приметите, что она носит туфли на плоской подошве и, следовательно, местная – ни один каблук не выдерживает выщербин брусчатки, а женщина не может ходить, все время глядя под ноги.

Пока она будет пить кофе, вы успеете придумать жизнь, которая могла бы произойти с вами. Придумать – и остановить себя, чтобы ваша встреча действительно случилась; не та, которую вы выдумали, а та, которая происходит здесь и сейчас, в кафе, и закончится, когда сойдутся, как ножницы, стрелки часов на площади.

* * *

Почему-то мне кажется, что город – это там, где есть трамвай. Впрочем, у этой мысли существует свое объяснение – редко встретишь трамвай за городом, а вот автобусов там полно. Ради честности стоило бы рассмотреть еще и троллейбус, но что такое троллейбус, как не автобус с улитьими рогами?

Блестящие трамвайные рельсы – силовые линии города, рисунок его напряжений. Когда едешь в трамвае – ты едешь маршрутом города, служишь частицей его потока и можешь быть только благодарен, что твое направление совпало с этим маршрутом.

Трамвайные пути – городские орбиты, и нет ничего лучше для путешественника, чем попасть в эти орбиты и часами напролет ехать в трамвае: он не собьется с пути, поскольку маршрут его движения определяют не в трамвайном парке, и покажет все, что нужно, под тем, что нужен, углом зрения.

Другое преимущество трамвая – у него есть вагон. Вагон трамвая – два слова в точной сцепке. Вагон – правильная оболочка путешествующего, капсула для перемещений в пространстве. Хотя все, что отличает вагон от салона, – железные колеса внизу. Но именно железное колесо, предмет из ряда железных башмаков и железных посохов, означает настоящее приглашение к путешествию, хотя его длина и может быть не более пары остановок.

* * *

Еще у города обязательно должны быть стены. Они – тоже граница. Все что за стенами – уже не город; стены, во всяком случае, об этом отменно напоминают.

Город взят, если пали стены. В этом есть смысл больший, чем тот, что диктуется правилами военного искусства.

У Золотых ворот по одну сторону – ресторан и гостиница, по другую – барахолка. Торгуют чехлами для телефонов, испорченными кипятильниками, болтами, гайками, пустыми оправами для очков; вот обогреватель (пластик пожелтел от времени или курева), вот погнутый микроскоп, вот упаковка шприцев.

Потребители шприцев обосновались в самих стенах. Там дымят костры, меж провалившихся зубцов бродят странные фигуры, от которых несет трусостью и насилием.

У Золотых ворот тебя охватывает тоска. Море может само за себя постоять, оно «держит» даже сотни тел на пляжах, не теряя сдержанного достоинства. Архитектура проигрывает морю в этой способности – за нее должен постоять человек. Если человек утратил эту способность самостояния, то и стены разрушаются во второй раз, становятся из благородных руин – развалинами.