Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №1/2008
Четвертая тетрадь
Идеи. Судьбы. Времена

ДОМАШНИЙ АРХИВ


Шеваров Дмитрий

Леонид Владимирский: «Пиноккио слишком своеобразен, чтобы быть придуманным…»

В последнем номере прошлого года мы опубликовали начало беседы с патриархом отечественной книжной графики Леонидом Викторовичем Владимирским. Сегодня – окончание беседы

Леонид Викторович недавно переехал из столицы, где родился в 1920 году, в подмосковный город Долгопрудный. Первое, о чем он спросил своих новых соседей: «Где у вас тут детская библиотека?» По счастью, она оказалась неподалеку. 87-летний почти ослепший художник и его жена Светлана Алексеевна Ковальская (кстати, тоже художница) тут же отправились в библиотеку, захватив с собой подарки – новые издания «Золотого ключика», «Волшебника Изумрудного города», «Приключений Петрушки», «Путешествия Голубой стрелы» (все эти чудесные книги были в разные годы проиллюстрированы Владимирским). А еще Леонид Викторович взял с собой Буратино. На всех встречах с детьми деревянный человечек сидит на коленях у мастера, иногда помахивая колпачком. Кстати, этот знакомый нам с детства колпачок – белый с красными полосками – Владимирский придумал еще в 1953 году.

В начале нашего разговора художник рассказал нам о необычной истории своей фамилии, о своем детстве, о приключениях во дворе, об увлечении марками, а еще выяснилось, что Леонид Викторович учился в знаменитой 110-й школе – пожалуй, лучшей школе Москвы довоенной эпохи.

– Когда я рассказал о нашей с вами встрече Сигурду Оттовичу Шмидту – знаменитому ныне историку, педагогу и просветителю, учившемуся тоже в 110-й школе, он сразу воскликнул: «Ну как же я могу не помнить Леку Владимирского, он был длинный такой, как баскетболист, в очках…»

– Сигурд учился на два года младше, я его по тем годам не очень помню, поскольку старшие редко обращают внимание на младших. Да к тому же наши ребята не входили в элиту. В каждой параллели был класс «А», где учились дети военачальников и партийных руководителей, а я был в «Д», там были ребята попроще.

– Куда вы пошли после школы?

– Отец мне сказал, что стихи и рисование – это хорошо, но это будет твое увлечение на досуге, а надо иметь солидную профессию. Я хотел в архитектурный, на что отец сказал: «Ну куда тебе…» Он был невысокого мнения о моих способностях. И я пошел в строительный институт. Успел окончить три курса, но тут война…

– Расскажите, пожалуйста, о своей судьбе в ту пору.

– Мне про мою войну надо бы молчать. Я уж сколько раз старался забыть и не вспоминать. Многие мои ровесники погибли, многие вернулись настоящими героями, не чета мне. Ну, учился я на третьем курсе строительного института. В августе 1941-го нас отправили в Нахабино на курсы Военно-инженерной академии. Выдали нам форму курсантов.

В злополучный день шестнадцатого октября мы своим ходом маршировали в Москву. Ночью добрались до здания академии, спали там прямо на полу. А утром семнадцатого майор Ферапонтов сказал: «Вооружать мы вас не будем. Все равно против танка с винтовкой не попрешь. Вам дадут бутылки…» Мы: «Ха-ха, бутылки!..» Посмеялись. Пришли грузовики, выдали нам бутылки с зажигательной смесью. И вот так, без винтовок, а с этими бутылками нас собирались везти на передовую. Но тут оказалось, что ночью собирался Совет Обороны и вышел приказ: слушателям академии – доучиваться, не трогать их. И нас сразу – на вокзал, в эшелон и в Среднюю Азию.

Окончил курсы, присвоили лейтенанта, стал я заместителем начальника штаба саперного батальона – что тут такого?.. Готовилось тогда форсирование Днепра. И вот оставался один день до отправки, я как раз дежурил по штабу. Вдруг появляется новый командир, спрашивает, где мой комбат. Он дома, говорю я, прощается с женой, завтра выступаем. А вы кто такой, спрашивает он. Ну, я докладываю. Он говорит: «Можете отправляться в резерв». – «Почему в резерв?» – «А я своего зама привез». Я так обиделся – мы ведь понтоны уже погрузили, все приготовили. Потом узнал: вся наша саперная бригада погибла в той операции. Потом я строил тыловые пути, дороги, мосты ремонтировал.

Думал успеть на войну с Японией. Командировали сопровождать вагоны со взрывчаткой. Но в последний момент меня не взяли, а эти вагоны где-то на подходе к Дальнему Востоку взорвались…

По молодости казалось: одна случайность, другая, третья… Только теперь, оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, кого надо благодарить.

– И кого же?

– Богородицу. Она уж два века – заступница нашей семьи. Я вам рассказывал в начале нашей беседы, как это отразилось в моей фамилии…

– После войны вы уже не вернулись в строительный институт?

– Нет, вернулся и очень хотел доучиться. Мне было уже двадцать пять лет. Но тут произошла еще одна неслучайная случайность. Как-то мы гуляли с приятелем по Москве и зашли во ВГИК, просто посмотреть. Тут к нам подошел человек, увидел, что я еще в форме военной, и спрашивает: «Вы на какой факультет пришли поступать?» Я замялся. Он говорит: «Поступайте к нам на художественный». И я сдал экзамены, и меня приняли.

– Почему наша школа иллюстрации так ценится во всем мире?

– Наши художники – добрые. Как-то я спросил одного искусствоведа, сколько мне лет, если судить по моим работам. Он говорит: «Не больше девяти». Владимир Перцев, Борис Диодоров, Николай Устинов, Ника Гольц… Все они – дети по возрасту души. Это в нашем деле главное.

– Недавно информагентства облетело невероятное сообщение из Италии: найдена могила Пиноккио – того самого, который в сказке Алексея Толстого (написанной по мотивам книжки итальянского писателя Карло Коллоди) зовется Буратино. Оказалось, что за веселыми приключениями бесшабашного соснового мальчишки стоит трагическая судьба реального человека.

– Да, я слышал о нем. Его звали Пиноккио Санчес. Будучи очень маленького роста, он стал барабанщиком в наполеоновской армии. Служил и воевал пятнадцать лет. Домой вернулся беспомощным калекой и вскоре бы умер, если бы не изобретательный врач Карло Бестульджи. Он сделал для Пиноккио протезы рук и ног и даже деревянную вставку носа. После этого бывший барабанщик нашел себя в ярмарочном театре, где играл много лет.

В том, что у Пиноккио и папы Карло были реальные прототипы, я почему-то никогда не сомневался. Может, потому, что Буратино рисовал с маленькой дочки, а папу Карло – со своего дедушки. И он потом ходил по Тверскому бульвару и очень радовался, когда дети его спрашивали: «Вы папа Карло?», а взрослые интересовались: «Вы снимались в кино?» И он важно так, с достоинством отвечал: «Нет, только в книжке…»

Пиноккио слишком своеобразен, чтобы быть придуманным. У него же такой острый, чисто итальянский характер. И по всему понятно, что уж если он попадет на войну, то будет там именно барабанщиком.

Рейтинг@Mail.ru