МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Три шага на газон

Неправильное золье

Мне подарили зеленое ведерко с желтой полоской по краю и много-много разноцветных формочек. Зеленое ведерко у меня уже есть. И тоже с желтой каемкой. Приношу его и рассматриваю оба ведерка вместе. У нового на дне ромашка нарисована, а у старого – ничего. Говорю маме:

– Совсем одинаковые, только… – и замолкаю. Хочу сказать: «дны» разные. Но чувствую, что это как-то неправильно. Языку неудобно. В голове завертелись слова: «день – дни, пень – пни, сон – сны...» Мне вдруг становится ужасно интересно.

– Подожди, – говорю, – мама, не подсказывай, хочу сама догадаться.

– Что не подсказывать? – удивляется мама.

– Да вот! – стучу по донышку. – Если одно – то дно, а если два? Сейчас-сейчас-cейчас скажу.

Мама одобрительно ждет, а я перечисляю нараспев, взобравшись к ней на колени:

– Рот – рты, кот – коты, ров – рвы, лед – льды. Ясненько-понятненько: если бы два было – дны или доны, то одно было бы не дно, а дон. Так?

– Так, – подтверждает мама, а я пою дальше:

– Окно – окна, стекло – стекла, зло… – а это как же? А, золья! Ведь дно – донья, а зло – золья, правильно?

– Донья – правильно, – говорит мама, – а золья – неправильно. Нет такого слова.

А мне почему-то нравится, что такого слова нет. Вдруг меня озаряет, и я кричу:

– Нельзя сказать: много зольев. Значит, зла много не бывает, да?

Экзамен для взрослых

У меня появилась новая подружка. Выдумщица и хохотушка. Ее мама купила себе новый кошелек. Старый хотела выбросить, но Наташка вовремя сообразила и забрала. Теперь у нас в руках был очень нужный предмет. Или, точнее, прибор. Мы решили провести опыт.

Мы прекрасно понимали, что затеваем рискованное дело, за которое по головке не погладят. Но мы хихикаем: «Чистый эксперимент – вот что это будет!»

Кошелек большой, рыжий и слегка потертый. Надорванный по шву, но со стороны не видно. Защелкивается рожками на металлических дужках. Солидный, заслуженный. Сразу бросается в глаза.

В школе в тот день нас отпустили на час раньше. Мы вернулись в свой двор, но по домам не пошли. Стали готовить свой эксперимент. Наташка порвала газетный лист на куски, а я достала из портфеля катушку белых ниток, которую припасла заранее. Лучше бы, конечно, черные, но я второпях не подумала.

– Не страшно, – говорит Наташка. – Ты оторви подлиннее, чтобы вдвое сложить, и потри подошвой. Будет что надо.

Отматываю метра четыре, складываю, скручиваю и топчусь на белой нитке. Она сразу становится никакого цвета. Абсолютно незаметная.

Наташка туго набивает кошелек газетными обрывками. Я крепко привязываю нитку к блестящим рожкам. Можно приступать.

Наш четырехэтажный дом построен квадратом, с аркой и металлическими воротами. Высовывать нос за ворота нам строжайше запрещено. Вообще-то запрет устарел, ведь мы уже шестиклассницы и в школу ходим сами. Но раз мамы его не отменяют, мы слушаемся.

Проводить опыт в собственном дворе, где все друг друга знают, слишком опасно. Поймают за ухо и отведут к родителям. Нам нужна улица, но чтобы за ворота не выходить.

Это очень даже совмещается. То парадное, которое сразу возле ворот, – сквозное. Одна дверь во двор, другая – на улицу. Ну не прямо на улицу, а на площадку, которая от улицы отделена всего лишь перилами. Выскочить на секундочку на эту площадку – не значит нарушить запрет.

Выскакиваем. Пристраиваем кошелек возле перил. Протаскиваем нитку через приоткрытую дверь. Кончик нитки Наташка наматывает на палец.

День яркий, солнечный. Сквозь пыльные стекла нам хорошо все видно, а нас с улицы разглядеть невозможно.

Интересно, кто первым схватит кошелек? Мы наготове. Чуть что, и наш контрольно-измерительный прибор ускачет от жадной руки.

Мы все предусмотрели. Если обозленный прохожий ринется к нам в парадное, мы успеем выбежать в другую дверь и спрятаться в подворотне.

Первой останавливается нарядная дама с собачкой. Затаив дыхание, ждем. Дама потопталась. Зыркнула глазами туда-сюда. Двинулась к перилам. Протянула руку. Наташка тут же дернула за нитку. Кошелек впрыгнул к нам в дверь.

Дама застыла на месте. Мы хохочем во все горло. Ей слышно. Она краснеет, как помидор, подхватывает свою болонку и бежит прочь.

Вторым в ловушку попадается солидный дядька с портфелем.

Заметил кошелек. Остановился. Знакомо позыркал по сторонам. Мелкими шажками приблизился к нашему кошельку.

Но тут из ворот вышла женщина. Сейчас она тоже увидит кошелек! Дядька резко повернулся и спиной прижался к перилам. Женщина прошла, ничего не заметив, а дядька, не меняя позы, сунул руку за спину, нащупывая находку.

Теперь нитка намотана на мой палец. Слежу во все глаза. Вот, пора. Ррраз! Потрясенный дядька подпрыгивает на месте. Мы хохочем и на всякий случай убегаем во двор.

Переждав пять минут и отсмеявшись, возвращаемся, чтобы продолжить эксперимент – экзамен для взрослых. Они проваливают его один за другим. Плохо, двойка!

Мы чувствуем себя хозяевами ситуации. Не все же взрослым распоряжаться и командовать!

Мы не боимся, что в ловушку попадутся наши собственные родители. Мы почему-то уверены, что они не станут воровато шарить глазами по сторонам и подкрадываться мелкими шажками.

В нашу ловушку попались еще двое. Но пятый оказался ловкач, и кошелька мы лишились. Этот парень сначала тоже зыркал и подкрадывался, но потом развернулся и прошел мимо. Исчез из нашего поля зрения.

Вновь возник вдруг через полминутки. Развив спринтерскую скорость, цапнул кошелек. Мы дернули за нитку, но она оборвалась, и парень умчался с добычей.

Контрольно-измерительного прибора было жалко. Но с потерей нас примирила такая картинка: вот он жадно лезет в кошелек и… обнаруживает лишь клочки старой газеты.

Еще несколько дней мы с Наташкой говорили только о том, что надо бы повторить эксперимент. Но сначала никак не могли раздобыть подходящий кошелек. А потом эта затея нам разонравилась.

Вот тебе!

Мы с девчонками возвращаемся домой из школы. Дорога близкая: мимо сквера. Он отделен от улицы широкой и низкой бетонной оградой, на которой через каждые десять шагов торчат шары чуть побольше футбольного мяча. Мы, понятно, не по тротуару идем, а бежим по ограде, перепрыгивая через шары.

День теплый. Настроение на «пять». Сквер нарядный такой: трава зеленая, деревья ярко-желтые. А этот куст я первая заметила. Его листья настоящего фиолетового цвета, и несколько веток – багровые:

– Смотрите! Надо же! Вот это да!

– Красивые закладки получатся, – говорит Лариска.

– Только их нужно не утюгом гладить, а прямо в книжке высушить, а то цвет потеряют, – предупреждает Вика.

– Если через газету, то можно, – не соглашается Тамара.

– Сейчас принесу вам листочков, – заявляю я. – Заказывайте, кому каких.

– И таких, и таких! – кричат девчонки.

До куста метра три-четыре, но едва я спрыгиваю на газон и делаю первый шаг, будто стальная стрела подъемного крана хватает меня за воротник.

Стрела оказывается крепкой рукой длинного дядьки. Он выволакивает меня с газона, встряхивает, как мешок, и разворачивает лицом к себе.

Верхняя пуговица пальто у меня отрывается и катится. Вика догоняет ее и поднимает. Дядька кричит, свекольно наливаясь кровью:

– Фамилия? Номер школы? Класс? Имя классного руководителя? Ты у меня получишь двойку по поведению!

Я чувствую себя виноватой. Конечно, по газонам ходить нельзя. Но мы же только хотели немножко листиков на закладки. Я бы осторожно. Да и все равно осень. Листья осыплются.

Молчу. И девчонки онемели. Мне приходит в голову, что если всем вместе броситься сейчас врассыпную, он, может, и не догонит. Но если догонит, хуже будет.

– Хуже будет! – грозно говорит дядька, как будто подслушав мои мысли. – Отвечай немедленно, хулиганка!

Даже и не пытаюсь оправдываться. Называю фамилию, школу, класс, имя Веры Ивановны и только потом соображаю, что можно было бы и соврать. Но в тот момент у меня не получилось бы. Это ж надо мигом сообразить, правдоподобно выдумать и смотреть честными глазами. А у меня ноги приросли к земле, хотя дядька больше не держит.

Он достает блокнот и требует:

– Повтори!

Убито повторяю. Он записывает и оборачивается к девчонкам:

– А теперь вы!

Но тут мы все словно оживаем и кидаемся убегать. Мчимся, боясь оглянуться. Пулей через дорогу, стрелой в проходной двор, вихрем в соседний переулок. Вроде не гонится. Прячемся за трансформаторной будкой. Не можем отдышаться.

– Да он спятил! – шепчет Лариска и крутит пальцем у виска.

– Не бойся, не станет он сообщать в школу, – утешает Тамарка.

– Делать ему, что ли, больше нечего, – подтверждает Вика и, спохватившись, отдает мне пуговицу.

Зачем-то пытаюсь приладить ее на старое место и вижу, что она выдралась «с мясом». Ой, как нехорошо! Попросить бабушку пришить нечаянно оторвавшуюся пуговицу – это одно, а показать разорванный ворот – совсем другое. Как я ей объясню?

Всхлипываю.

– Так! Пошли все ко мне, – командует Лариска.– У меня дома никого нет. Зашьем как-нибудь.

Зашиваем вчетвером. Но получается именно «как-нибудь». Вернувшись домой, вешаю пальто под мамин плащ. Может, не заметят?

Бабушка внимательно присматривается ко мне и спрашивает, что случилось, но я ною, что голова болит. Она укладывает меня в постель, и я неожиданно засыпаю, хотя уже сто лет не сплю днем.

Просыпаюсь в другом настроении. Девчонки правы: обойдется. Это же чушь несусветная, чтобы взрослый дядька – а ему все тридцать, а может, и пятьдесят – пошел сообщать в школу о шестикласснице, шагнувшей на газон. Да зачем ему это надо?

Но на следующий день на первой же перемене Вера Ивановна подзывает меня и просит рассказать, что случилось вчера по дороге домой, зачем я топтала траву и правда ли, что хотела оборвать цветы с клумбы.

Значит, зашел все-таки в школу и нажаловался, наябедничал! Взрослые – они такие, все заодно. Сейчас меня убьет Вера Ивановна, а потом еще раз убьют дома. Еле-еле выговариваю:

– Не рвала я никаких цветов. Это он порвал мне пальто. Он меня тащил. Девочки все видели. Он какой-то ненормальный.

Не успев подумать, что говорить такое слово про взрослого опасно, вдруг неожиданно для себя кричу:

– Псих, псих, псих ненормальный!

Будь что будет! Все равно пропадать.

Но Вера Ивановна качает головой и успокаивает меня. Объясняет, что я, конечно, провинилась, но и прохожий был не прав. У меня слезы бегут.

– Все, забыли, – говорит Вера Ивановна. – По газонам не ходи, а сходи, пожалуйста, за мелом.

Плетусь в учительскую на ватных ногах. Спасена! Но я ничего не забыла. Месть моя будет ужасна. Я отомщу дядьке завтра же, перед тем как у нас в половине восьмого физра начнется.

Даже так: мы отомстим все вместе. Шепчусь с Лариской, Викой и Тамаркой. Готовим заговор.

На следующее утро я просыпаюсь по первому маминому слову. Собираюсь в школу так быстро, как никогда в жизни. Мы встречаемся с девчонками и бежим на то самое место. Еще темно. Прохожих не видно. Мы перепрыгиваем через ограду. Мы изо всех сил топчем газон и злобно обрываем листья с куста.

– Вот тебе, вот тебе, вот тебе!