МЕСТО, ХРАНЯЩЕЕ ПАМЯТЬ

«Ты не думай, что вещи, сделанные человеком, не плачут от горя»

Мы были с тобой одни

в нашем большом,

светлом доме. А за окнами давно

уже стояла ноябрьская тьма…

Ю.П.Казаков. «Свечечка»

Только недавно, в августе, мы писали о прекрасном русском писателе Юрии Павловиче Казакове – в этом году ему исполнилось бы восемьдесят лет. Писателя вот уже четверть века нет с нами, но все эти годы люди ехали в Абрамцево, где он жил, чтобы увидеть его дом, хотя бы только постоять на его крыльце, подышать воздухом этого дивного и таинственного места.

И вот черная весть: 14 ноября в Абрамцеве сгорел дом Юрия Павловича Казакова. Пожарные констатировали поджог. Кто-то средь бела дня подобрался к дому со стороны леса, облил деревянные стены бензином и подпалил недрогнувшей рукой. Деревянный дом, двадцать пять лет сберегавшийся вдовой и сыном писателя, сгорел в одночасье – быстрее, чем восковая свеча.

Горек ноябрь для русской литературы.

* * *

В тот же вечер я беседовал с Тамарой Михайловной, вдовой писателя, пытался хоть как-то утешить. Вот что она рассказала:

– 20 октября я с сыном Алешей приехала в Абрамцево и заболела там, «скорую» даже вызывали. На две недели мне прописали постельный режим. Но лежать я не умею. Было еще довольно тепло, и Алеша вымыл окна, а я перестирала и перегладила занавески. Думаю: скоро в Литинституте конференция, посвященная Юре, и вдруг люди захотят посетить Абрамцево, поклониться Юриному дому. И мы все прибрали. Перед отъездом мы кормушек для птиц навешали, семечек туда насыпали. Сейчас вот вспоминаю «Прощание с Матёрой» Валентина Распутина – помните, как там старуха Дарья избу свою обряжала перед тем, как в деревню пожогщики пришли?.. Когда мы уезжали, в доме оставался наш друг – художник-реставратор (специалист по керамике Врубеля, он нашел уникальный способ реставрации его майолики), человек в силу своей профессии и характера крайне аккуратный, внимательный. Утром он к одиннадцати отправился на работу в музей-заповедник «Абрамцево», а где-то после полудня мне позвонила работница соседней дачи: «Ваш дом горит как свечка!» Я не сомневаюсь, что это поджог. Кто-то решил, что такие бедные люди, как мы с сыном, не должны иметь такой участок. Еще в 1994 году, когда нас не было в Абрамцеве, в дом заходили какие-то темные люди, ничего не взяли. Они приезжали на двух машинах, как потом оказалось – угнанных. После этого случая мы решили передать большую часть участка в дар Троице-Сергиевой лавре, что и было сделано… Сейчас наши родственники поехали в Абрамцево. Может, им удастся найти металлическую кроватку – в ней рос Юра, а потом наш сын Алеша. Может, крестик найдут – там была крестильная рубашка Юры…

Какой-то страшный сон, от которого хочется скорее пробудиться.

* * *

В те дни, когда шесть лет назад я гостил в доме Казакова, стояла июльская жара, но близкий лес и старые стены хранили спасительную тень. Было огромным наслаждением просто бродить по уютным комнатам, скрипеть прохладными половицами, благоговейно касаться старого шкафа, кресла с гнутыми подлокотниками, потускневшей глади письменного стола – того самого, за которым работал Юрий Павлович. Касаться и вспоминать строки из «Свечечки». Даже, может, и не строки, а эту неповторимую казаковскую интонацию: «Ты не думай, малыш, что дома и вещи, сделанные человеком, ничего не знают и не помнят, что они не живут, не радуются, не играют в восторге или не плачут от горя. Как все-таки мало мы знаем о них и как порою равнодушны к ним и даже насмешливы…»

А во дворе среди высокого цветущего иван-чая бегали мои дочки и с ними – маленький беленький Ваня, сын иконописца Володи Демидова, который тоже в то время гостил в Абрамцеве. Все двадцать пять лет, прошедшие с ухода Юрия Павловича, дом никогда не пустовал. Тут всегда находили приют писатели, художники, реставраторы, просто добрые и бедные люди.

А на крыльце висела клетка с канарейкой. На веревке сушились детские футболки. Тут же лежал дамский зонтик – допотопных времен, с деревянной ореховой ручкой.

Утром солнце будто внезапно подбиралось к стоящему среди темного елового леса дому и проливалось столь щедро, что казалось: дом, распахнув ставни, сияет от радости, и это от него самого идет солнечный свет.

Всего один день и одну ночь я жил в доме Казакова. Отчего же он был так дорог мне, отчего мне до слез его жаль? А верно оттого, что хоть я и был в нем недолго, но он-то во мне жил многие годы – наверное, с тех пор, как, попав в учебку, я отыскал в полковой библиотеке казаковский том «Поедемте в Лопшеньгу» и таскал его в своей новенькой командирской сумке полтора месяца. К тому времени там, в книге, почти все мне было знакомо, и достаточно было заглянуть на любую страницу, выхватить глазами лишь несколько строк – и весь рассказ вставал в памяти. И я тут же всеми своими чувствами отлетал из казармы домой, к маме; и это давало душе радостную неуязвимость на несколько минут или даже часов.

Вот так, незаметно и тихо, мой отчий дом (а он представлял собой две комнаты на первом этаже свердловской хрущевки) вобрал в себя абрамцевский дом Казакова, они слились, сдружились, как матрешки. И знаю, что так было у многих читателей Казакова – они и не мечтали побывать в Абрамцеве, но их таинственно согревала мысль, что где-то на радонежской святой земле стоит этот дощатый милый дом и светит по вечерам желтыми окошками.

* * *

Все, кто когда-либо писал о Юрии Казакове, непременно писали и о его абрамцевском доме. Казаков и этот дом, поставленный в глухом углу дачного поселка Академии наук, были неотделимы.

Из очерка «Волшебные дни» Виктора Лихоносова: «…Мы сидели на его даче в Абрамцеве – с той стороны дома, где веранда возвышалась над огородом, полдня покрытым тенью усадебного леса. Уже что-то сверчало в таинственной траве, с каждой минутой усадьба и окрестности становились темнее, древнее, и в баньке, казалось, поселился кто-то сказочно страшный. На московской земле прервался на миг небесный свет, и душа сразу сближалась с теми, кто проживал тут в раздолье и двести, и триста, и шестьсот лет назад. А где-то, может неподалеку, стихало сейчас у кого-то дыхание, кто-то вскрикнул, заплакал; мы же на веранде, возгревая в себе разные чувства, уповали в забывчивости на долгоденствие. Вечер, лес, ничто не болит, и мы радуемся… Как всплывут вечера в Абрамцеве, прогулки вдоль Яснушки, парижские книги на казаковской этажерке, заправленный в машинку листочек с началом воспоминаний о поездке в Париж…

Он, кажется, мстил судьбе за то, что в детстве у него не было на Арбате даже двора, и потому он так вцепился в огороженный абрамцевский лес, в усадьбу свою, жил там месяцами и приглашал всех к себе: «…у меня даже в баньке, старичок, можно писать “Войну и мир”».

Казаков многое открыл своим современникам: русский Север, русскую деревню (с его рассказов и началась деревенская проза), но, возможно, самое главное его художественное открытие – Дом. Он впервые после Л.Толстого вернул в нашу литературу тему Отчего Дома как сокровенного космоса русской души. Как спасительного острова.

Сейчас мы вновь достаем с полки «Войну и мир» – перечитывать некогда, но хотя бы перелистать, нырнуть на несколько минут в атмосферу дома Ростовых. Телевидение ставит это себе в заслугу – вот прошел новый заграничный сериал по «Войне и миру», вот был повтор непревзойденной эпопеи Сергея Бондарчука… Но все это внешние поводы, а истина-то в том, что мы просто устали шагать по духовному бездорожью. Мы устали от сквозняков.

Как писал погибший в Соловецком лагере поэт Владимир Кемецкий:

И нас из нелюдимых комнат,

Быть может, скоро позовут

В незабываемый, знакомый,

Давно обещанный уют…

Вспоминает известный московский библиограф Вячеслав Мешков:«Было у Юрия Казакова под Абрамцевом любимое место… На пологом холме, на опушке, под ветвями дубов и берез цветут ромашки, иван-да-марья, кукушкины слезы. Рядом поле – овсяное или клеверное в разные годы. Поле небольшое, словно лесное озерко с вырезанными берегами… За полем – зеленые кроны лип над прудом, чуть левее – крыши маленькой деревеньки. А за ней, над ольховой низиной, в которой струится Яснушка, простираются голубые лесные дали – холмистый, ручьистый край, древнерусская радонежская земля… Описание именно этого места есть в рассказе Казакова ”Во сне ты горько плакал…”»

* * *

Похоже, именно он, Юрий Казаков, умерший на закате брежневской эпохи, открывается теперь как самый современный писатель, самый чуткий к тому, что происходит с нами.

«…И ты уедешь когда-нибудь из отчего дома, и долго будешь в отлучке, и так много увидишь, в таких землях побываешь, станешь совсем другим человеком, много добра и зла узнаешь…

Но вот настанет время, ты вернешься в старый свой дом, вот поднимешься на крыльцо, и сердце твое забьется, в горле ты почувствуешь комок, и глаза у тебя защиплет, и услышишь ты трепетные шаги старой уже твоей матери, – а меня тогда, скорей всего, уже и не будет на этом свете, – и дом примет тебя. Он обвеет тебя знакомыми со младенчества запахами, комнаты его улыбнутся тебе, каждое окно будет манить тебя к себе, и в буфете звякнет любимая тобой прежде чашка, и часы особенно звонко пробьют счастливый миг, и дом откроется перед тобою: «Вот мой чердак, вот мои комнаты, вот коридор, где любил ты прятаться… А помнишь ты эти обои, а видишь ты вбитый когда-то тобою в стену гвоздь? Ах, я рад, что ты опять здесь, ничего, что ты теперь такой большой, прости меня, я рос давно, когда строился, а теперь я просто живу, но я помню тебя, я люблю тебя, поживи во мне, возвратись в свое детство!» – вот что скажет тебе твой дом…» (Ю.П.Казаков. «Свечечка»)

Из беседы с Тамарой Михайловной Казаковой:

– Я молюсь, чтобы открылся духовный смысл происшедшего. Нам недоступно это пока. Но, может быть, так приходит новая ступень памяти, которая соединит многих людей? Вот сегодня уже десятки людей мне звонили и выражали горячее желание помочь в восстановлении дома…

* * *

«…Слово сильно, когда крикнешь: бей! А если ты слабым голосом скажешь: любите друг друга?! Сколько мы этих слов говорили! И что же? Говорить снова – скажешь ты, и скажу я. Правильно, милый, и мы, а не мы, так еще кто-то будет говорить, пока останутся на земле хоть двое…»

Из письма Юрия Казакова Виктору Лихоносову. Абрамцево, 3 октября 1970 года.