ДОМАШНИЙ АРХИВ

Разговоры с окраины

Если собираетесь кого-нибудь полюбить, научитесь сначала прощать.

А.Вампилов. Из записных книжек

В этом году Александру Вампилову исполнилось бы семьдесят. Ровно половину этих лет его нет с нами. Тридцать пять лет назад он погиб.

Для всякого, кто видел спектакли и фильмы по вампиловским пьесам, кто пережил их и навсегда оставил в душе, для того даты, связанные с Вампиловым, – это не сухие отметины литературного календаря. Это зарубки на сердце поколения. Это повод для грустной и тревожной оглядки окрест.

«Прощание в июне», «Старший сын», «Утиная охота», «Прошлым летом в Чулимске»… – эти пьесы, написанные много лет назад совсем молодым драматургом, и сегодня идут в столичных и провинциальных театрах. Без них русский театр так же немыслим, как без Островского и Чехова.

Но не в этом загадка. Загадка в том, что Вампиловым был ухвачен не быт народа, а его бытие, что-то такое глубокое и подспудное, что неподвластно переменам строя. Загадка в том, что пьесы Вампилова идут на сцене нашей судьбы. Как бесконечно терпеливый режиссер, жизнь ставит и ставит его пьесы, и мы по мере способностей играем в них то эпизодические, а то и главные роли. Впрочем, у Вампилова – все главные. Нет проходных героев, нет проходных реплик.

В «Старшем сыне», в финале, когда открылся обман студентов (помните, какой страшный розыгрыш они устроили просто из-за того, что им негде было переночевать в чужом городке), Сарафанов неожиданно говорит: «То, что случилось, – все это ничего не меняет…»

Только сейчас, когда вокруг нас и с нами самими случились тысячи еще более чудовищных обманов, мы можем оценить духовную высоту неудачливого саксофониста. Тебя обманули, да что там – растоптали! – а ты в ответ: это ничего не меняет. Я, как и прежде, верю людям, верю в любовь, верю, что все мы – братья и сестры…

Кто же теперь для нас Андрей Григорьевич Сарафанов? Блаженный, святой? Куда, с какими героями русской литературы его поместить?..

Обо всем этом я невольно думал осенним вечером, работая у открытого окна и слушая, как с уходом солнца оживает окраина маленького районного городка.

Здесь все, как везде по России. Одни дома покрепче, повыше, их называют тут не коттеджами, а «хоромами». Другие потемнели от старости и завалились набок. Так и жители – одни втиснулись в новую жизнь, ездят работать в Москву, или завели торговлю, или промышляют чем-то темным и хитрым. А жители плохоньких домов – те или старики совсем, или махнули рукой на умчавшуюся электричку рыночной экономики. Проворонили, чего теперь.

Обитателям хоромов некогда, они «крутятся». Когда не крутятся, то включают громкую музыку и жарят шашлыки за своими заборами. А вот «прежний» народ, ни в чем не преуспевший и везде опоздавший, по вечерам выходит на улицу, на уцелевшую лавочку под моим окном, и долго-долго, до первых звезд, судачит о прожитом дне.

– Ходила за грибами, все ноги оттопала. Все места обошла – и свои, и чужие – пусто. А багульник пахнет – аж дурно мне. Думала домой поворачивать, как вдруг – поляна с белыми. Ну, штук сорок, не меньше. Я так обрадовалась, а домой принесла – все сорок червивые! Почему мне так не везет? И в любви, и в грибах…

– И зачем мы вчера с тобой телевизор уселись смотреть – ты не знаешь?.. И я не знаю. Думали, про любовь, а там страх пошел. Выключить бы, а как связанный сидишь и смотришь – тьфу!

Подходит старичок с велосипедом, объявляет:

– У Власовой брагу не пейте, она потравная. На прошлой неделе выпил, пошел в лес. Очухался через два дня, слышу – петухи. По петухам и вышел к дому. А ежели бы не петухи…

– Чем без толку болтать, сядь вон да напиши письмо Онищенке – он и разберется.

К старушке приехал внук Антон, он с Северного флота, контрактник. На рукаве расстегнутого черного кителя – нашивка с Андреевским флагом. Его спрашивают про будущие выборы: кого, мол, там планируют в президенты. Смолит сигаретку, отмахивается: «Я политикой не интересуюсь, в дебаты не вникаю, читаю Вову и слушаю…»

– Вова – это кто? – недоуменно спрашивает дядя Саша.

– Кто-кто? У нас один Вова – Путин.

Дядя Саша восхищенно крякает: вот как нынче молодежь-то с вождями – на короткой ноге. Расспрашивает дальше:

– Ну а надеяться-то можно на вас? Если завтра в поход, если завтра война, прости, Господи…

Женщины заругались на дядю Сашу, но он цыкнул:

– Молчите, бабы, дайте парню сказать. У нас же мужской разговор…

Антон начинает вслух прикидывать:

– Ну на кого надежда? На «Адмирала Кузнецова». На подлодки. Если весь американский флот на наш Северный флот навалится, то часа два продержимся…

– Как это – два?! Ты чего, сынок, говоришь… – Изумленный дядя Саша пытается всмотреться в глаза собеседника сквозь толстенные линзы мутных очков.

– Так ведь за два часа и мы кое-что выпустим. Им мало не покажется, не волнуйтесь.

В разговор врезается девичий голос:

– Чей это котенок у магазина? Смотрите, какой рыжий и уши – прямо локаторы, а не уши. Дядя Саша, это не у вас потерялся? Вы же плохо видите…

– Да нет у меня котят, доча. Я сам как котенок.

Быстро темнеет, все расходятся, и на лавочке остается один дядя Саша. Я выхожу на улицу, чтобы проводить его до дома, он живет через дорогу. Дядя Саша не сразу признает меня:

– Ты кто, я тебя не вижу… А-а, ты Любин зять? А я Сашка… Отчество? Да я просто Сашка-слепой. Тебе, наверное, сказывали мою беду? Вот два раза в Калинин возили, хрусталик меняли, не помогло. Недавно у меня жена умерла, слышал?.. Вот остался один и слепой – каково?

Он берет меня под руку, и мы идем в дымных сумерках. Говорят, где-то горят торфяники. За нами бежит рыжий котенок.