НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Охота на незамеченных бабочек

Одни считают Стивена Левитта экономическим гением и предсказывают ему будущее нобелевского лауреата. Другие, наоборот, обвиняют его в том, что он подрывает основы экономики и моральные устои современного общества. На самом деле позиция Левитта состоит в одном: всегда есть что-то, чего мы не знаем. И именно это что-то может оказаться истиной.

Логика Воланда и вопросы Алисы

По всем прогнозам, с начала 1990-х годов в США ожидался небывалый всплеск преступности. Но кривая показателей внезапно резко пошла вниз. Среди причин явного чуда называли сильную экономику, улучшение работы полиции, ужесточение законов, более частые применения высшей меры наказания и многое другое. И только Стивен Левитт, преподаватель экономики из Чикагского университета, в 2001 году заявил: истинная причина состоит в том, что почти тридцать лет назад женщина по имени Норма Мак-Корви подала в суд и выиграла его…

Не только этот, но и другие сюжеты книги Стивена Д. Левитта и Стивена Дж. Дабнера «Фрикономика. Мнение экономиста-диссидента о неожиданных связях между событиями и явлениями» (М.: ООО «Издательский дом “Вильямс”», 2007) своими мотивациями сильно напоминают бессмертное «потому что Аннушка уже разлила масло». А решаемые вопросы формулируются вполне в духе знаменитой задачки о белке и письменном столе.

Вопрос провоцирует уже хотя бы само название книги. Почему «Фрикономика» и почему – «экономист-диссидент», если автор – признанный ученый, удостоенный звания лучшего молодого экономиста Америки, и сама книга вошла в респектабельнейший список бестселлеров «Нью-Йорк таймс» в 2005 году?

Тюбетейка и плюшевый мишка

За последние несколько десятилетий значение английского «freak» заметно расширилось. Первоначально это слово означало «уродец». Сегодня автор предисловия к русскому изданию книги Левитта, ни много ни мало министр экономического развития и торговли Герман Греф, дает такое толкование: «Фрик – это человек, который не вписывается в рамки стандартного мышления, который имеет дерзость оспорить то, что все вокруг канонизируют как непререкаемые авторитетные мнения, как ultimo ratio». В зазор между этими смысловыми полюсами умещается целая история интернациональной фрик-культуры, а вместе с ней – странные люди с немыслимым пирсингом и в экстравагантных одеждах, проходящие по разряду то ли чудаков, то ли юродивых. Означает ли это, что сегодня всякий, кто, по выражению Левитта, не попал в «ловушку элементарного мышления», обречен на ту же общественную роль, что и какой-нибудь персонаж, который носит шотландский килт, узбекскую тюбетейку и вместо серьги в ухе – плюшевого мишку? Это к вопросу о «диссиденте». О том, почему наш переводчик нашел именно такое соответствие определению «rogue», которое в названии оригинала означает «независимый», «неподконтрольный» и «отклоняющийся от нормы». Как будто языковая инерция сразу вывела на то, что неподконтрольность и непохожесть наказуемы… А уж для русского-то уха слово «диссидент» изначально звучит опасно и трагически.

Бабочка, которую не заметили

Применительно к методам Левитта принято вспоминать про бабочку, которая взмахнула крыльями в Айове, а закончилось все ураганом в Индонезии. Или про другую бабочку, из эры мезозоя, которую раздавил герой знаменитого рассказа Рэя Бредбери и тем самым изменил ход мировой истории.

Если следовать теории хаоса, мы живем в мире, где малые различия в стартовых условиях способны породить совершенно иные конечные результаты. Но при этом мы всерьез считаем, что разбираемся в жизни. Более того, разбираться в жизни с точки зрения обыденного сознания и означает – считать, что она состоит из механически повторяющихся одинаковых ситуаций, которые поэтому легко проконтролировать и предсказать. На самом деле «работа мира», по Левитту, неизмеримо таинственнее и сложнее. Поэтому «общепринятая точка зрения часто бывает неправильной», и «наибольшее влияние часто имеют отдаленные и почти неуловимые причины». Другими словами, остается только догадываться, сколько незамеченных бабочек в разных концах света каждую секунду взмахнуло крыльями.

Женщина, которая победила преступность

История, с которой начат этот разговор о Левитте, была самой непростой и мучительной в научной биографии автора «Фрикономики». Решение суда, который выиграла в 1973 году Норма Мак-Корви, стало юридическим прецедентом для легализации абортов на всей территории США. Вообще женщина, победившая американскую преступность 1990-х, вряд ли была добрым человеком или хотя бы добропорядочным членом общества. И победа ее была безрадостная. К двадцати одному году она уже отказалась от двух своих детей. Собственно, и от третьего ребенка, который родился, пока длилась судебная тяжба, Мак-Корви отказалась тоже. Жизненные обстоятельства, побудившие ее к этому, были самыми типичными – алкоголь, наркотики, отсутствие работы и средств к существованию. Но тогдашние американские законы не разрешали ей самой принять решение о рождении ребенка. А на нелегальный аборт у Мак-Корви просто не было денег… Тем не менее выигранный в начале 1970-х процесс привел к тому, что многие дети, которых не хотели рожать их матери, просто не родились и, следовательно, не выросли к концу двадцатого века. А здесь статистика неумолима: большинство преступников в прошлом – брошенные, нежеланные, нелюбимые дети, родители которых и не думали нести за них какую бы то ни было ответственность…

Когда результаты исследования были опубликованы, на Левитта и его соавтора Джона Донохью обрушился общественный гнев. Возмущены были либералы и консерваторы, атеисты и верующие, хотя авторы не выступали ни в поддержку абортов, ни за ограничение прав женщин. Исследование Левитта и Донохью доказывало другое: преступность можно было бы легко усмирить, «предоставив лучшие условия тем детям, которые в будущем больше всего рискуют стать преступниками». То есть, если говорить о финансировании, то гораздо эффективнее в деле борьбы с преступностью оказываются вложения не в полицию или тюрьмы, а в специальные программы по поддержке таких «социально неблагополучных» детей…

Начальники, которые воровали бублики

Многим противникам Левитта тогда казалось, что он неполиткорректно повел себя в отношении бедных (пьющих, наркозависимых, безработных и т. д.). Однако богатых (благополучных, высокопоставленных) в другом исследовании Левитт обидел не меньше, занявшись проблемами «офисной преступности» – преступлениями так называемых «белых воротничков», высокооплачиваемых сотрудников крупных компаний. Когда Левитт исследовал взаимосвязь преступности и демографии, он имел дело со статистикой грабежей, убийств, насилия, всего того, что фиксируется в полицейских отчетах и, таким образом, поддается аналитической обработке. Статистики же в области «офисных преступлений» почти не существовало. Не потому, что интеллектуальные мошенники и состоятельные виртуальные воры такая уж редкость. Просто представление о бедности и социальном неблагополучии как единственной питательной среде для преступности для Левитта – все тот же обыденный миф. Одно из немногочисленных, но очень интересных исследований в этой сфере, на которое он опирается в своей книге, – эксперимент, поставленный Полом Фельдманом. Бывший экономист-аналитик ВМФ США, оказавшись без работы, занялся простейшим бизнесом – стал поставлять бублики в офисы различных компаний и учреждений. Принцип торговли был такой: ближе к обеденному перерыву Фельдман привозил блюдо с бубликами и оставлял его на весь рабочий день, так что каждый мог взять бублик и положить на его место монетку, а вечером оставалось только забрать блюдо с выручкой и несъеденными бубликами. Очень скоро обнаружилась закономерность. Обычно в любом большом офисе иерархия подтверждается пространственно: внизу – простые клерки, этажом выше – менеджеры среднего звена, наверху – большое начальство. Оказалось, что убытки продавца-экспериментатора возрастали прямо пропорционально порядковому номеру этажа. Наиболее порядочными оказывались простые сотрудники больших компаний или компании маленькие. Чаще всего «забывали» заплатить люди «с самого верха». Причем вряд ли начальник, укравший бублик, осознавал свою «забывчивость» как воровство. Предположение Левитта на этот счет окончательно выходит за рамки экономики куда-то в сферы социологии и культурологии, затрагивая тему пресловутого «социального лифта»: не могла ли именно склонность к жульничеству быть тем, что сделало этих людей руководителями? И какие стимулы повлияли на их поведение?

ЕГЭ и учительница из Окленда

При этом среди множества цифр, которыми оперирует автор «Фрикономики», есть одна, которую очень хочется привести. Цифра эта странная и невероятная. Но тем не менее: похоже, Фельдману удалось вывести процентное соотношение количества честных людей и всего общества. Так вот: честных людей, по Фельдману и Левитту, большинство. Не абсолютное, но очень значительное. 87 процентов. И если пример с бубликами покажется слишком примитивным для разговора о высоких нравственных ценностях, вот еще одна корреляция из исследования Фельдмана: более честными в ситуации с бубликами неизменно оказывались те офисы, где сотрудникам нравились их начальники и их работа. Кстати, там не было и разрыва между этажами…

Тогда, спрашивается, что заставляет того или иного представителя значительного большинства присоединяться к таинственным тринадцати процентам закоренелых жуликов? Все те же незамеченные бабочки, которые машут крыльями там, где нам и не снилось. То есть, не просчитанные изначально факторы влияния и стимулы. Пример, который подробно рассматривает Левитт, для русского читателя покажется до боли знакомым. Наша нынешняя одержимость идеей тестирования, начиная с ЕГЭ и заканчивая итоговыми контрольными в школах, отчасти понятна: хочется объективности в этом царстве субъективного и предвзятого – а образование всегда было таким царством. Это слишком человеческая, слишком немеханистичная область жизни. Ту же понятную цель изначально преследовала и американская система образования, определяя с помощью итоговых тестов уровень успеваемости учеников. Все изменилось с того момента, когда в 2002 году президент Буш подписал закон «Ни одного отстающего ребенка». Впрочем, и до этого с середины 1990-х во многих школах результаты итогового тестирования стали способом своеобразной аттестации для школ и учителей. Школы, плохо справившиеся с тестами, могли лишить федерального финансирования, а «провинившиеся» учителя становились кандидатами на увольнение. Наоборот, те, у кого результаты были высокими, могли рассчитывать на поощрение. Штат Калифорния ввел премии в размере 25 тысяч долларов для учителей, обеспечивших хорошую успеваемость. То есть, пишет Левитт, школа столкнулась с невиданными ранее стимулами. Но привело это не к фантастическому росту образованности юных американцев, а к расцвету учительского жульничества, как добровольного, так и вынужденного. Дошло до того, что наиболее простодушные педагоги просто стали писать ответы на тесты на доске и просить учеников, чтобы они их заучили наизусть, как поступила одна учительница из Окленда. В результате примерно четверть книги Левитта посвящена увлеченному анализу возможностей мошенничества в школьных тестах. И это не случайно. Азарт охотника подсказывает: в колонках цифр, помимо очевидной информации, всегда прячутся разгадки того, почему последствия могут оказаться вовсе не теми, которых ждем…