«А вдруг меня так и не спросят, как их учить?»

Все лето посвятила работе с учебниками и методичками: в июне прошла в Москве курсы развивающего обучения, и мой новый первый класс будет учиться по-другому. А сердцем я все еще с теми двенадцатью ребятами из коррекционного класса, с которыми мы проучились/прожили свои первые четыре года в школе. Я как учитель, они – как ученики.

Да, я смогла их подготовить, и на итоговой контрольной все получили четверки и пятерки, но я так и не разобралась в том, как мне удалось научить детей, которые имеют кучу причин быть необучаемыми!

Четыре года назад я шла на встречу с ними, предполагая самое худшее: не справлюсь! Все ребята прошли через комиссию, диагнозы сложные, у некоторых – направление в школу VIII вида, а сама я только со студенческой скамьи. Тогда я так себя настроила: терять мне нечего, либо я их вытащу, либо нет. Главное – надо работать. Правильно, неправильно – но работать в полную силу.

Наш самый первый день я плохо помню. Только то, как я звоню им в колокольчик на первый урок. У нас в школе такая традиция: дети уходят с линейки на урок под колокольчик, который звенит в руке их учителя. Помню первый урок: рисовали дом, где мы живем. Уровень детей был сразу виден: кто-то первый раз карандаш в руках держит, кто-то спрашивает, как дом рисовать, а некоторые не знают, с кем они живут и как их зовут. Я знала, что в мой класс отобраны дети с проблемами, но не до такой же степени! Некоторые просто не умели разговаривать. Но как-то сразу у нас получилось договориться, и такого ни разу не было, чтобы кто-то не слушался. Мы в первую очередь приняли знаки согласия/несогласия: стали плюсы и минусы на пальцах показывать. Где буква неверная, где цифра. И они уже не на меня ориентируются, а друг на друга. Георгий отвечает, а они ему пальчиками: «Ты неправильно говоришь».

Были две девочки-цыганки, сестры, им в первом классе было 9 и 10 лет. Совсем ничего не знали и не умели. Когда я писала записки родителям, они говорили: «Зачем вы пишете, у нас никто дома читать не умеет». Девочек забрали после второго класса, как только они читать и писать научились. Жаль, у обеих острая память, ум живой. С синтаксическим разбором у нас именно Лаванда справлялась быстро и качественно, даже если попадались нестандартные предложения.

Грузинский мальчик Георгий по-русски говорил очень плохо, значение многих слов не понимал: в детский сад он не ходил. И характер: кивну ему – работает, не киваю – ждет, когда посмотрю на него. Было и так, что ручка летела по классу: буква у него не получалась. Я поднимаю ручку и пишу с ним: «Какая замечательная, а дальше будет еще лучше, вот смотри, глаз нельзя отвести, пиши следующую».

У Леши настолько заниженная самооценка, что он вообще в школу не хотел идти: «Я ничего не знаю, не умею, что там буду делать?» Родители уговорили его «пойти посмотреть на 1 сентября», обманом оставили в классе, но проблема-то не ушла. Когда у него что-то не получалось, с парты летело все – и так далеко, как только можно. Книжки и тетрадки его сама подбирала, хвалила при малейшей возможности, и вот он у нас на четверки закончил. Логика у него потрясающая, а память такая, что достаточно раз сказать.

Кристина пришла в середине первого класса: бабушка сдала ее в приют, а папа забрал. Восемь с половиной лет, а ни писать, ни читать не умеет. Теперь у нее лучшие оценки в классе: старательная, аккуратная. Одна беда: чуть сложность – паника: «Нет, я не знаю!» Говорю: «Соберись, это что, а это как, а сколько тут нулей? Вот и все понятно». Очень боится неудач, и ее надо постоянно подхваливать. А что делать – котенок и тот имеет свой характер, а уж ребенок!

Все-таки загадка: почему получилось? Думаю так: потому что всегда ориентировала детей на высокую планку: «Хорошо, но этого мало. И этого. Берем больше, поднимаемся выше!» Как-то к нам пришла комиссия (я участвовала в конкурсе «Учитель года») – люди не могли поверить, что это особые дети. Но кто может определить возможности ребенка, тем более дозу информации, которую они способны усвоить? Нерешаемые задачи, о которых можно только что-то говорить, очень нужны. Они дают возможность не останавливаться в развитии, видеть горизонты, а это и значит учиться, быть в пути. Ну представьте, если мать будет говорить с младенцем только о том, что он может понять…

Я с самого начала относилась к ним как к нормальным, любимым, способным. Испытывала огромное доверие к ним. Придумала для них серию уроков по развитию речи про времена года. Слайды, музыка, стихи – моя огромная подготовка, и они видят это, буквально оживают, и те, кто молчит на уроках с оценками, тут выдают сочинения-шедевры. У всех, оказывается, поэтическое сознание, все хотят сказать, обрадовать меня. В этом году снега в городе не было всю зиму! Я нарисовала дерево на ватмане и попросила сделать его «зимним». Появился «словесный снег», разные ассоциации с зимой, писали на снежинках, на звездах, на снежках – красота. А где им еще употребить слова, которые дома не произносятся?

Только к концу четвертого года поняла, кто что в себе скрывает, – из их прощального письма. Они пишут: «Любимая учительница» – а ведь меня любить ученики не обязаны! Это уважать себя мне приходилось их учить. Всеми своими поступками укреплять авторитет учителя. Говорят, нельзя кричать. Очень даже иногда нужно громко крикнуть: быть естественным надо и не молчать, когда что-то большое случается.

И вот теперь они пишут, как приедут ко мне впятером, когда окажутся в армии (это мальчики), как случайно увидят меня в городе (девочки), – все про то, что в своей будущей жизни они где-то со мной обязательно пересекутся.

Удивительная профессия, если подумать: с чего мы начинали и чем закончили? Первый-то год я кое-как вытянула: они все могли делать то, что положено по программе. А вот весь второй класс – сплошное отчаяние. Каждый день начинался так, как будто они родились заново: ничего не помнят, не знают. И я думала: все напрасно, сколько сил вложено, да будет ли результат? Но урок шел за уроком, день за днем. В каждодневной работе я не замечала, как одно перетекает в другое, и о том, что идет какое-то необходимое накопление, я даже не догадывалась. Но в третьем классе, в самом начале, их вдруг прорвало. Прогресс был стремительным. А в четвертом – настоящий взлет.

Давно ли они ничего не понимали, слов не слышали? Шнурки им завязывала, коленки зеленкой мазала. А теперь для понимания им взгляда достаточно, паузы. Я узнаю их настроение по цвету глаз. Знаю, какой будет у нас день – голубой или серый. Чувствую, какие именно нужны слова для Алеши и для Кристины, – это разные слова. И очень переживаю: а вдруг меня так и не спросят, как их учить? Нет сомнения, учителя-предметники в нашей школе – опытные специалисты. Я не о том. Отпускать тяжело. Сколько сил затрачено на то, чтобы они могли работать с любым учителем, слушали бы друг друга, заботились об учителе, оценивали бы свой труд адекватно. И все это есть. Но будут ли их новые учителя оптимистично настроены на работу в этом классе? И еще: разделяют ли они мое педагогическое кредо: «Главное качество учителя – ответственность за судьбу ребенка»? Ну не стала бы я их вытягивать – пошли бы в спецшколу, а она совсем другую дорогу человеку определяет.

…Я очень старалась, чтобы они могли учиться без меня! Но не знаю, смогу ли я обойтись без них.