ИМЯ И СЛОВО

Сергей Бочаров: У нас была великая филологическая эпоха...

Один из ведущих сотрудников Института мировой литературы РАН, Сергей Георгиевич Бочаров, на протяжении полувека пишет о русских классиках ХIХ века, о вечных сюжетах отечественной литературы. Многим учителям литературы знакомы его книги «Роман Л.Н. Толстого “Война и мир”», «О художественных мирах: Сервантес, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Достоевский, Толстой, Платонов», «Сюжеты русской литературы», «Филологические сюжеты».

На днях Сергей Георгиевич стал лауреатом литературной премии А.И. Солженицына. Жюри отметило его «за филологическое совершенство и артистизм в исследовании путей русской литературы, за отстаивание в научной прозе понимания слова как ключевой человеческой ценности».

– Чем отличается наша отечественная филология от всех других?

– Русская филология всегда была повышенно гуманитарной. Западная же под влиянием модной интертекстуальности (от лат. intertexto – «вплетать в ткань»; направление в лингвистике, согласно которому литературное произведение – это не результат творчества одного писателя, а завуалированная совокупность созданных ранее когда-то и кем-то текстов. – Д.Ш.) выстроила принципиально безличное пространство, которое теперь захватывает и нас. Я не отвергаю интертекстуальность, это наша филологическая реальность. Но для нашей филологии всегда были важны как общий текст литературы, так и авторские миры писателей.

– В одном из недавних выступлений вы назвали филологию нашим национальным делом. Это прозвучало неожиданно, если не вызывающе…

– Филология – это, конечно, профессия, специальность, но не только. Это еще гуманитарная сила. Сейчас на культурном поле преобладают интересы низшего порядка, и все-таки происходит какое-то отрезвление и осмысление. Во времена моей молодости, в конце 50-х – начале 60-х, филология тоже не была в моде. В почете были физики. Туда шли лучшие умственные силы, а лирики переживали комплекс неполноценности. А потом была сложная глухая пора, которую почему-то назвали «застоем». Но сейчас очевидно: это была великая филологическая эпоха! Сегодня филологический пейзаж стал намного мельче. У нас срезаны все вершины. В конце 2005 года ушли почти одновременно Александр Чудаков, Сергей Старостин, Владимир Топоров, Михаил Гаспаров, Елеазар Мелетинский… И все они пришли из той эпохи, они там состоялись. Разумеется, была идеология, которая давила, но была и энергия сопротивления, которая формировала личности.

– Мне близки слова Аверинцева о том, что филология – это школа понимания...

– Сергей Сергеевич Аверинцев написал об этом в своей гениальной энциклопедической статье еще в 70-х годах. И мы поняли это в очень широком смысле. Мы стали задумываться о разных других вещах – исторических, политических, о том, что случилось с Россией в ХХ веке. Я тоже понимаю филологию как понимающее прочтение. Не считаю себя ни историком литературы, ни теоретиком. Я – читатель особого такого склада. Я пытаюсь читать…

– Сегодня это равносильно тому, чтобы сказать: я – последний из могикан…

– Мы десятилетия жили в состоянии непрерывного чтения. Сейчас словесность вытесняется картинкой. Но я думаю, что это какие-то исторические волны, они сменяют друг друга… Ведь и в самой культуре какие-то пласты на время уходят в тень. Вот сейчас с Толстым что-то происходит. Ужасно активное достоевсковедение и очень тихое, почти не существующее толстоведение. Перестали писать о Толстом и читать его, я вижу, тоже меньше стали. Раскольников молодежи интереснее Пьера Безухова. Еще Лидия Яковлевна Гинзбург говорила, что по Достоевскому сознавать себя интереснее, но по Толстому – важнее.

– Что вы посоветуете перечитать из русской классики нашим читателям?

– Ну, прежде всего – Сергея Тимофеевича Аксакова. Особенно «Семейную хронику». Потом – Алексея Константиновича Толстого. Невероятно интересная была фигура. «Князя Серебряного» мы читали, а лирику его плохо знаем. А Константин Леонтьев, которым я много занимался еще в 70-е годы… Сейчас в Петербурге выходит собрание его сочинений – вы знаете?

– К стыду своему, не слышал.

– Ну что вы! Семь томов уже вышли прекрасных, там сильный аппарат, комментарии. Леонтьев выпал из истории русской литературы, а ведь его проза не слабее прозы Тургенева. У него великолепные мемуары – в традициях Герцена, Вяземского. Мы многих не дочитали. Вот того же Вяземского стоит перечитать, его «Записные книжки». Мне самому не хватает свободного чтения, чтобы почитать то, что хочется. Надо освободиться от тирании непрестанной работы, я мечтаю об этом.

– Вы получили премию одновременно с лингвистом Андреем Анатольевичем Зализняком. Вы знакомы?

– Мы мало знакомы лично, но литературно, по работам, я прекрасно знаю его. И оказаться вместе с ним, рядом – это очень ценно для меня. Важнейшим достижением Андрея Зализняка я считаю окончательное обоснование подлинности «Слова о полку Игореве». Сейчас вышла вторым изданием его блистательная работа «“Слово о полку Игореве“ глазами лингвиста». Андрей Анатольевич доказал, что язык, которым написано «Слово…», относится ко времени гораздо более древнему, чем те повести Куликовского цикла, к которым некоторые специалисты настойчиво пытались отнести и «Слово…». Этим поставлена наконец-то точка в спорах о подлинности, которые начались еще в пушкинское время. В решении же жюри я вижу признание филологии в ее старинной полноте языковедения и литературоведения.