ЖИЗНЬ КАК ПРИТЧА

О тайне наших заблуждений

Как сын попал в ловушку

Мы с моим сыном-шестиклассником, пусть его зовут Малыш, часто смотрим по телевизору разные научно-популярные передачи. В тот раз, о котором идет речь, ведущий рассказывал о теории относительности Альберта Эйнштейна и особенно подробно об одном из ее следствий – эффекте околосветовых скоростей. Со слов ведущего, как мы их поняли, разумеется, следовало, что время на космическом корабле, летящем со скоростью, близкой к скорости света, и на Земле течет по-разному. И если из двух братьев-близнецов один отправится в полет, а другой останется дома, то первый, вернувшись, рискует не застать своего брата в живых.

Нарисованная телеведущим картина настолько взволновала Малыша, что два последующих дня он только о «парадоксе близнецов» и говорил. Многочисленные рисунки, аппликации и даже, поделюсь одним подозрением, царапины на стенах нашего подъезда говорили о том же.

Он не верит, что это ловушка

И вот однажды прозвучал вопрос:

– Ну, что ты думаешь о «парадоксе близнецов»?

– А что здесь, собственно, думать, так, фантастика, – отмахнулся я, – сочинить ведь можно что угодно. Проверить, понимаешь, нельзя! Опыт ведь не поставишь. Хотя, конечно, подразнить свое воображение можно. Но не сейчас. Когда сделаешь уроки, поговорим.

– Почему же нельзя поставить такой опыт? – насторожился Малыш.

– Да ты сам пораскинь мозгами. Даже если бы мы смогли построить корабль, способный лететь со скоростью света, и отправили его в полет, то согласно «парадоксу близнецов» судить о его результатах стали бы скорее всего не мы. В земных же условиях ни один объект не сможет так быстро двигаться, это технически невозможно.

– А может быть, просто никто не задумывался над экспериментальным решением этой задачи, – парировал мое глубокомыслие Малыш. – Вот если бы ты был физиком…

Я отец как отец

На следующий день Малыш положил передо мной какой-то замысловатый рисунок. Я был вне себя: в тот день моя работа не ладилась. И в тот момент, когда отвращение к себе, кажется, стало чередоваться с проблесками озарения, все рухнуло.

– Папа, посмотри, земная модель ускорителя, машина времени, принципиальное решение, – коротко прокомментировал сын.

– Ничего не понимаю. Какая-то бочка. Бетономешалка, что ли?

– Сам ты бетономешалка. – Малыш был невозмутим. – Вот так смотри. Ведь главное – принцип, так? А принцип прост – юла. Если разгонять объект по прямой, то скорее всего ничего не получится, места не хватит. Но почему обязательно по прямой? Ведь можно же и вокруг своей оси. Главное же – скорость, близкая к скорости света, да? Я был озадачен и одновременно горд. Как такое простое, очевидное решение не пришло мне самому в голову?

– Молодец, – сказал я, – идея просто великолепная, поздравляю.

– Папа, а давай построим такую модель сами, – предложил Малыш. Я растерялся. Одно дело изредка обсуждать идею в общем плане, другое – посвящать этому отдельное время, искать всякие железки. Нет, я не то чтобы испугался, но тогда я был очень занят и, конечно же, тянул с ответом. Внезапно спасительная мысль молнией пронзила мое сознание: «Ты же не физик...»

– Ты знаешь, – сказал я, – в разработке твоего замечательного проекта из меня плохой советчик. Нет, я не отказываюсь помогать, но хорошо было бы кого-то из людей сведущих привлечь. Одноклассников. Еще лучше учителя физики. Поговори с ним.

В тот момент идея приглашения учителя физики мне самому казалась просто великолепной. Мое воображение рисовало корпящий над машиной времени класс, триумф школьной любознательности и даже, чем черт не шутит, не только школьной. Словом, перспектива во многих отношениях удачная.

Он учитель как учитель

Предложение показалось Малышу заманчивым, и назавтра, еще раз согласовав со мной детали предстоящего разговора, чуть ли не впервые за много лет он с желанием отправился в школу.

О том, что произошло дальше, многоопытные читатели уже, наверное, догадались. Не буду далее длить интригу. Все было именно так, как вы подумали. Малыш вернулся домой из школы несколько позже обычного. Молчаливо проскользнул в свою комнату и затих. Я вошел к нему, но по тому, как болезненно он реагировал на мое присутствие, я понял, что пока лучше ни о чем не спрашивать. Надо будет, сам расскажет.

Прошло несколько дней. В один из вечеров за чаем я поинтересовался судьбой проекта, и он, отвечая мне, сухо и зло сказал, что проект дурацкий и что, прежде чем сочинять всякую чепуху, следует усвоить школьный курс физики. И тогда, добавил он, явно подражая чьему-то незнакомому мне голосу, всякие нелепые мысли просто не найдут места в образованной голове. Больше к этой теме мы не возвращались. Никогда.

К вопросу о ловушках воображения

С тех пор прошло много лет. Я уже, кажется, забыл об этом эпизоде, когда история, рассказанная в электричке случайным попутчиком, вернула его, включая все мелкие подробности наших с Малышом диалогов. А дорожная повесть была такой.

В маленьком провинциальном городке доживал свой век на куцую пенсию одинокий Старик. И была у него заветная цель – перестроить заброшенный, стоящий рядом с подобным ему домом, покосившийся сарай. Такое предприятие даже человеку относительно состоятельному – дело непростое, не говоря уже о нищем, почти слепом Старике. Окружающие никак не могли взять в толк: зачем в преддверии «лучшего из миров» затевать столь грандиозные перемены. Лучше бы купил себе валенки, а еще лучше – пару бутылок молока. Кто и что с этим перестроенным сараем будет делать? К чему вся затея, если горемычный строитель не только не воспользуется результатами своего творчества, но даже не сможет их увидеть? Старческие фантазии, да и только. А Старик, не обращая внимания на пересуды, собирал рубли, отказывая себе в молоке и валенках, навязчиво обсуждал со всеми встречными и поперечными нюансы строительного замысла, договаривался и передоговаривался с рабочими, закупал строительные и «горюче-смазочные» материалы. Словом, забот хватало, время шло. Он жил этим много лет, ушли в мир иной многие из его критиков, а Старик все готовился, все планировал строительство. А перестройку почему-то не начинал.

Но нашлись-таки доброжелательные люди, денег подбросили, строителей и общественность мобилизовали, словом, помогли старику. Соорудили сарай. «А дальше что?» – спросите вы. А дальше ничего не было. Старик просто умер.

Это вовсе не ловушки

Такие вот «мелкие случаи из частной жизни», как любил говорить сатирик, заслуживают ли они того, чтобы тратить на них нашу энергию размышлений? Не лучше ли побыстрее забыть, пройти мимо, бросив на прощание: «Что наша жизнь? Кладбище иллюзий». Но почему-то мы не можем так просто пройти. Некоторые подобные «истории» обладают специфической валентностью, не отпускают нас, всецело владеют нашими умами в часы бессонницы. Есть в этих «особых» случаях «особая» событийность. То, что преобразует явления, индивидуализирует их, делая неповторимыми, активными, требовательными по отношению к нам.

Я всматриваюсь в обе эти незатейливые истории и вижу (или мне только кажется?) некий объединяющий их момент. Назовем его «смыслопорождением». И Малыш, и Старик, каждый по-своему, смогли или по крайней мере попытались как-то преобразовать безысходную в противном случае экзистенциальную ситуацию. Малыш – принудительность и отчужденность школы. Старик – бесперспективность и заброшенность старости. «Машина времени» и «Сарай» – это разные имена по сути своей одного и того же человеческого усилия – создания культурной формы, локального смысла той социальной ситуации, в которой люди оказались. Причем смысла особого, позволяющего продуктивно перерабатывать сложившиеся условия, вынося за скобки ранее доминировавшие или отсутствовавшие вовсе определения.

Поэтика поступка

К активности Малыша и Старика есть смысл присмотреться еще и потому, что в ней присутствует некая загадка, разгадать которую, как это можно было наблюдать по реакциям окружающих, сразу не удается. И близкие, и далекие люди относились к «проектам» наших героев как к реальным программам действия. Такого рода трактовка предполагает оправданную в этом случае пробу на реализуемость. Очевидно, что по данному критерию «проекты» критики не выдерживали. Нереализуемые – значит, бессмысленные. Бесполезные, дурацкие, бредовые.

Но если посмотреть на них по-другому? Если увидеть в этих замыслах особую конструкцию воображения, призванную упорядочить, придать единство собственному внутреннему миру, не более? Тогда смысл этой конструкции бесполезно искать в предметном окружении, как думали многие участники этих историй, он в нашем сознании.

Лингвистическим аналогом такого рода смысловых конструкций выступает язык художественной образности. Вряд ли у кого-то появится желание буквально понимать метафору «девица – красно солнышко», искать у девушки реальные признаки космического объекта. Но у каждого возникнет поэтическое ощущение, удовольствие от разгаданной языковой загадки и причастности к духу языка.

Так и в наших случаях. Способ, которым реализовалось смыслопорождение, – это не интеллектуальная головоломка, отсылающая к эвристике, а символическое действие, поступок. Витальный акт, значение которого – ставка в игре под именем жизнь.