Дорога на Аталанку

Недавно благодаря заботам и хлопотам писателя на его родине, в селе Аталанка Усть-Удинского района Иркутской области, открылось новое здание школы. С моих расспросов об этом замечательном событии и началась наша беседа с Валентином Григорьевичем Распутиным.

– Аталанка моего детства – это маленькое село на берегу Ангары, сорок домов всего. Когда происходило затопление, шесть деревень свезли в кучу, и стала Аталанка большая, леспромхозовская. Лет тринадцать назад там сгорела старая школа, и я долго бился, чтобы построили новое здание. Но теперь понимаю, что школа для села – это еще не все спасение. Там часто сидят без электричества. О газе даже и не мечтают. Добраться туда можно только летом по воде на катере или «Метеоре». Раньше была малая авиация, и даже если один пассажир хотел улететь – его забирали, только непогода могла помешать. Были лесовозные дороги, но и те пришли в негодность. Много проблем…

– И все-таки пятьдесят пять детишек учатся теперь в нормальных условиях.

– Мне это, конечно, радостно. Появилось в школе и два компьютера. Пока они, кажется, просто так стоят, вреда не приносят. Компьютеризация – чуть ли не главное сейчас в проекте «Образование», но она, мне думается, полезна только в том случае, если главные, основные предметы преподаются не хуже, чем в прежние времена. А то в Аталанке компьютеры есть, а учителя иностранного языка нет. Куда ребятам дальше без него? И в аттестатах, того гляди, прочерк будет.

– Я, как и многие, очень люблю ваш рассказ «Уроки французского». Вот такую бы ребятам учительницу!

– Знаю, что такие учителя еще остались. У нас в России сложился особый тип учителя, он не очень-то прислушивается к новшествам, но вытягивает ребят к свету.

– Валентин Григорьевич, вы пошли в школу в 1944 году. Какие в ту пору могли быть радости у первоклашек?..

– А вот были… Конечно, и недоедали, и одежка латаная и плохонькая, но на елке обязательно какие-то подарки. Бедные, наверное, подарки, но они всегда были. А еще у нас была библиотека в школе – совсем маленькая. Она вся помещалась в одном шкафу. Как мы любили забираться в этот шкаф, иногда даже воровски! А там – Пушкин, Тургенев… Как-то Павку Корчагина мы оттуда извлекли и зачитывались. Казалось бы, рановато для первого-второго класса, но мы читали запоем, и передавали друг другу, и делились впечатлениями. Мы все сидели вместе, у нас была одна учительница на четыре класса. Поговорит с одними, даст задание, переходит к старшим, а ты уж о своем задании забываешь и слушаешь, чего там старшим задают. И это, как сейчас понимаю, тоже неплохо было. В конце концов и свое делал, и от более старших что-то улавливал, вперед продвигался.

Одно время у нас в Аталанке директором школы был Николай Васильевич Ведерников. Он родом из деревни с того берега Ангары. Прошел фронт, вернулся и преподавал историю просто замечательно. Его любили и жену его, которая учила русскому языку и литературе. По нравственным меркам Николай Васильевич был главным человеком – сначала в деревне, а потом и в леспромхозовском поселке. Когда требовался житейский совет или заступничество, шли прежде всего не к начальству, а к учителю.

Не помню ни одного учителя, который кричал бы на нас. Где-нибудь на базарах кричали – я это помню: и крики, и драки. Но в школе все было очень спокойно. Какое-то затишье посреди беспокойной жизни. И нас, мальчишек, не тянуло на грубость, сквернословие. Меня и на курево не тянуло, хотя многие в деревне курили, и мать закурила, когда отца на фронт взяли. Когда вернулся – бросила курить. Нет, мне повезло, что я в то время пошел в школу.

– Повезло? Но ведь столько лишений…

– Были такие отношения между людьми, которые замещали многие нехватки. Нас в районной школе половина училась местных, а половина таких, как я, – из деревень. У меня не было даже ботинок, я в деревенских ичигах ходил, стеснялся очень, ноги старался прятать под лавку. Только к старшим классам я сумел заработать и купить себе сапоги. И я был не один такой. Учителя понимали, что нас надо пригреть, они очень чутко к нам относились – вот как учительница французского у меня в рассказе. Я мог бы то же самое написать об учительнице русского языка. Это была совершенно особая атмосфера – добрая, благородная…

– Но в тех же «Уроках французского» образ вечно голодного мальчишки, крайне одинокого и забитого…

– Так было поначалу, когда я только приехал из деревни в Усть-Уду. Большой районный поселок, чужой. Мать меня пристроила к людям, что-то им приплачивала. Первый год еле перемог. А потом – с шестого по десятый класс – я жил у своих одноклассников. У одних года два-три, у других, потом недолго еще у кого-то. Там о деньгах и разговора не было. Более того – меня подкармливали. Усаживали за стол вместе со всеми. Сначала мне казалось неудобно, стеснялся, а потом привык. Первая семья была относительно обеспеченная – начальника районной милиции, а вторая, куда я попал, совсем бедная – трое ребятишек, я четвертый. Частенько я с ними рыбу ловить ходил. И никто никогда не попрекнул куском хлеба. Вот почему я говорю, что повезло. И когда попал в Иркутский университет, жили в общежитии тоже коммуной. Братское было отношение друг к другу. Буряты, русские, ребята с Украины… Все покупали вскладчину и ели из одного котла. У нас даже тарелок не было, все своими ложками в одну кастрюлю ездили. Скоро выяснилось, что у меня и еще у одного парня скорость повыше, и, чтобы всем поровну доставалось, ребята вынуждены были купить нам алюминиевые тарелки.

– Поступая в университет, вы мечтали о писательстве?

– Нет, не мечтал. Правда, литературу в школе очень любил. Стихи, как и многие подростки, писал. К выпускному чуть не поэму сочинил. Но каких-то высоких помыслов не было. Я пошел на историко-филологический только для того, чтобы вернуться в деревню и стать учителем. Мне казалось: это самое большее, на что я способен. Да и тянуло меня к этому. Но на старших курсах приходилось подрабатывать на радио, в молодежной газете. Я в то время подружился с Вампиловым. Он учился на год младше, но уже тогда издал книгу рассказов, и я ему немного завидовал. «Чем я хуже?» – думал я и тоже стал писать рассказы. Они были, конечно, наивные.

– «Уроки французского» заканчиваются тем, что учительница французского языка Лидия Михайловна вынужденно покидает школу, уезжает к себе на родину, на теплую Кубань, и к Новому году посылает вам макароны и три яблока, укутанные ватой. Так и было?

– Про яблоки – это мой домысел. И учительница французского не играла со мной на деньги.

– Я слышал, что много лет спустя, когда ваш рассказ был напечатан, вы все-таки получили три яблока по почте…

– История была такая. В сентябре 1976 года, когда я был на Франкфуртской ярмарке, мне сказали, что здесь и Виктор Платонович Некрасов. Я испытывал огромное уважение к этому писателю, хотя никогда не виделся с ним. Он был уже тогда в эмиграции. Я бросился его искать, но он, видно, уехал. Одна женщина согласилась передать для него книгу, и я так обрадовался этому, что не помню даже – успел ли подписать?.. А спустя какое-то время пришли из Парижа три яблока в бандерольке. Их как-то пропустили. Не было ни адреса обратного, ни имени, ни записки внутри, но после мне сообщили, что это – от Некрасова.

– А правда, что Лидия Михайловна Молокова по какому-то удивительному стечению обстоятельств впервые прочитала ваш рассказ тоже во Франции?

– Да, Лидия Михайловна преподавала там русский язык в колледже – по культурному обмену. Однажды в Париже она зашла в магазин русской книги, увидела знакомую фамилию на обложке, прочитала рассказ и написала мне. А до этого я ничего не знал о ее судьбе. Сейчас Лидия Михайловна живет в Нижнем Новгороде. Иногда жалуется мне в письмах, что не столько из-за рассказа, сколько из-за фильма, поставленного в конце 70-х по его мотивам, ей не дают покоя. Приезжают учителя, иногда со своими классами, просят рассказывать, а ей это уже не по силам.

– К рассказу «Уроки французского» предпослано посвящение: «Анастасии Ивановне Копыловой». Она тоже учительница?

– Анастасия Прокопьевна – мама Александра Вампилова. Когда печатался рассказ, были сороковины после гибели Сани. Я был с ним очень близок и в те дни не мог поступить иначе. Тем более что тогда я не знал, где моя учительница французского языка.

– Перечитывая вчера «Уроки французского», я вдруг увидел, что за судьбой послевоенного мальчишки проступают судьбы сегодняшних деревенских мальчишек. За последние годы в России были закрыты пять тысяч школ, и множество ребятишек, чтобы доучиться, вынуждены, как и вы в 1948 году, покидать родные деревни, жить в интернатах или у чужих людей. Другие маются каждый день на плохоньких автобусах, да по нашим-то дорогам, и матери с замиранием сердца ждут их возвращения…

– Власти торопятся управиться с укорененностью деревенских детей. Сельская школа – это ведь укорененность в земле, в традициях, в обычаях и языке, в России. Хотят все пустить на скоростной лад – отсюда и компьютеризация, и ЕГЭ, и эти автобусы, и попытка сжить со свету все малокомплектные школы.

Моя первая школа тоже ведь была совсем маленькой – нас во всех четырех классах едва ли набиралось пятнадцать ребятишек. И невзирая на войну и послевоенные тягости никому и в голову не приходило закрыть школу из-за того, что там мало детей, а тем более из экономии. Думали о будущем.

– Не будь Аталанки и этой маленькой школы, кто знает, каким бы вы были писателем?

– Никаким бы не был, это точно. Писатель должен быть с языком, а мы, деревенские, рождались с ним. Нам легко было его подхватить – он просто в воздухе витал. И даже городским удавалось подхватить его. Вспомните Юрия Казакова, Георгия Семенова – хотя и москвичи, а какое чувство языка!

– Недавно наша газета провела конкурс «Сказка с ладошку», и мы были поражены, что почти все сказки пришли от деревенских детей. Городские дети почему-то перестали сочинять.

– Так же, знаю, и с рисунками – прежде всех откликаются деревенские. В деревне ведь не только школа, а все воспитывает – лес, река, небо. Сердечко, душа развиваются на природе творчески. И дети чувствуют призыв в художественный мир. Они сами тянутся к теплу, а потом это накопленное ими внутреннее тепло требует выражения.

– Все-таки детство среди родной природы и родных людей не заменить никакими образовательными центрами...

– Конечно, не заменить. Это тот узелок воспоминаний, в который человек будет заглядывать всю жизнь. Когда приезжаю в Аталанку, прежде всего иду на кладбище, а потом отправляюсь искать памятные с детства места. Иду и вспоминаю какой-то прекраснейшей глубинной памятью, где первый раз рыжик нашел, где что-то еще чудесное со мной было. Иногда уйдешь далеко-далеко; уже и заросло все травой и мелколесьем там, где были пустоши, и так горько-горько становится, но тут же выходишь туда, где все сохранилось. Везде изменилось, а здесь – как было. Радость-то какая! Радость возвращения и нежданная поддержка тебя, который много износил, много истратил, много потерял. И настигнет прежнее настроение, и такая благодарность на душе…

Но очень многое погублено, потеряно в природе. И Аталанка моя сейчас уже не та.

– Помнится, как писателям удавалось дружно отстаивать и Мещеру, и кедровые леса, и Байкал и противостоять повороту северных рек. Сейчас писатели все более расходятся по углам…

– Да пусть они разойдутся – лишь бы они не разошлись с Отечеством.