"Часто не важно, из чего следует верное действие"

Мой Ю.

Клинические психологи определяют возраст его развития в два года. Ну, два так два, хотя, если присмотреться, где-то год, где-то пять, а где-то и девяносто пять.

Полтора года мы потратили с ним не зря: Ю. стал лучше понимать обращенную к нему речь и охотно выполнять простые и правильно поставленные задания. Он даже стал чаще и легче подчиняться запретам. Эпизодически он использует много новых слов, произнося их на свой манер, но вполне узнаваемо. Впрочем, говорить он не любит вообще, по вполне понятной причине: на его черепе внушительного размера симметричные вмятины – с таким дефектом не говорят. С таким дефектом вообще на многое рассчитывать не приходится.

Тем не менее от 20 минут до часа он может укладывать игральные карты в коробку, вытряхивать и снова укладывать. Или забирается на кровать и чиркает шариковой ручкой в иллюстрированной книжке. Он может ее марать и час, пока не уснет, застыв в позе переписчика.

Ю. в некотором роде предмет моего профессионального самодовольства. Никто не мог с ним справиться, когда приступы буйства происходили по нескольку раз в день и он лупил всех подряд, пока не уставал и не удалялся во двор на «заслуженный отдых». Там он стоял у забора, время от времени оглашая округу пронзительными криками. Крики сопровождались ритмичными жестами такого же рода, а потом совсем уставал: глаза уплывали под выдающиеся вперед надбровные дуги, язык вываливался изо рта, лицо превращалось в неподвижную маску. Становилось тихо. Я нашел способ прерывать его приступы буйства в любой фазе, переключать его внимание и формировать позитивные установки, а попросту говоря, он переставал буянить, начинал хохотать и радоваться жизни.

Мы служим сумасшедшим и слабым не потому, что они несут особый свет духовности или свободы, нет, дети «с особыми потребностями» на самом деле больны. Но потому я это делаю, что две вещи вызывают у меня подлинное удивление и восхищение человеческой природой: неизвестно-что надо мной и сам-не-знаю-почему во мне.

Я взялся за социализацию нашего Ю. Я придумал для него несколько очень простых песенок почти без слов. Одни песенки предназначались для выведения его из эмоциональных состояний вовне, другие давали ему разрядку, третьи успокаивали. Самая главная песенка состояла в том, что я распевал счет от одного до пяти особым образом, а Ю. участвовал в этом очень активно. Короче, Ю. стал управляемым. Но тут случилось такое: у Ю. был друг, который умел говорить и был у нас самым развитым. Они сошлись на том, что О. исполнял для Ю. мои песенки и всякий раз вносил в них что-то новое, что нравилось Э. безумно и вызывало у него смех. Но однажды О. умер. Вышел посидеть на лавочке, сел и умер. Умер от сердца, а мог бы от десятка других причин – он был тяжело и разнообразно болен, почти никто из наших воспитанников не живет долго. Умственная отсталость редко ходит одна, сама по себе.

Понял ли Ю., что О. умер? Что такое «понял»? Ю. снова стал стоять часами у забора, снова у него появились тот же мутный взгляд, маскообразное лицо, крики, вспышки гнева.

Границы

…Ясно, что если человек не может говорить, как все, и даже язык мимики и жеста дается ему с трудом из-за полного отсутствия чувства ритма и плохой координации движений, то у него почти ничего и не остается, чтобы быть человеком, кроме языка прикосновений. Этому языку тоже надо учить, но кто этим занимается с умственно отсталыми?

«Ю.! Прекрати! Оставь ее! Отпусти ее руку! Отойди и не приближайся!» – Он изгой. Его место у забора. Да только у Ю. сильный характер. Он упрямец. Частью это происходит из-за особенностей его психофизиологической ущербности, частью – в подлинном смысле характер, человеческий характер. У забора Ю. набирается сил, отдыхает. Здесь, у забора, особенная тишина: никто не говорит, не кричит, а слышно, как ревут проезжающие по шоссе тяжелые грузовики. Набравшись сил, он выходит в люди. Нет, побить он никого не может, но нет житья от его непрестанных попыток положить кому-нибудь голову на колени или на плечо.

Чаще всего он подходит к Л. и кладет ей голову на плечо. Л. страдает резкими болезненными перепадами настроения, в плохом расположении духа может нанести внезапный сильный удар кулаком, но что много опасней – впиться ногтями в руку, в лицо, в глаза. Ю. не боится всего этого. Хотя лицо Ю. покрыто шрамами от ее ногтей, у него сильно повышен порог чувствительности, и он почти не чувствует боли. Все попытки воспрепятствовать Ю. приставать к Л. не дают никакого результата. Наконец она впилась ногтями ему в переносицу. Все ближе и ближе к глазам.

Мне твердят: «Ю. должен знать границы!» – это к тому, что я с ним слишком мягок. Хочется ответить: «Ну так пойди и поставь ему границы!» Всякие границы ставили и по 3–4 приступа буйства в день имели. Не может он переключиться на что-то другое только потому, что ему говорят «нельзя!» или оттаскивают за руку от предмета вожделения. Например, завтрак начинается, а он выскочил и не идет в столовую ни за что. Если потянуть его за руку – два исхода. Лучший: сядет на землю, и попробуй подыми, а сам он не встанет, хоть умри при нем. Худший: приступ буйства. Что делать? Вообще выйти за пределы дилеммы: идти или не идти завтракать. Убрать из жестикуляции все, что может быть ассоциировано им с принуждением к передвижению. Спроси: «Что-у-н-нас сей-ч-час? Что-сей-ч-час? (Пауза.) Зав-т-трак! Зав-в-трак! Зав-в...?» И пусть он завершит слово, потому что механизмы в его мозгу, которые строят слова, завелись и готовы выполнить такую неподъемную работу, как произнести «трак», обозначив для самого Ю., что он уже внутри ситуации. О великая сила «трак»!

Он «въезжает» и начинает делать исторический поворот в сторону интерната. Можно поощрить его: «Быс-стрей, быс-стрей! Дав-вай, дав-вай!» Тут важен ритм речи и произнесение определенных согласных как взрывных звуков. Таковы особенности восприятия им речи, именно его особенности, и нечего тут обобщать или натягивать на методику. Мы заменили одну его установку – сопротивляться принуждению к возвращению в помещение – на другую, его же. Мы добились нужного поведения, но мы не «перевоспитали» его, мы не научили его «уважать границы».

Шанс

Ю. любит подпоясываться. Ему даже кто-то подарил ядовито-лимонного люминесцентного цвета пояс на липучках. Мы ему лепим этот пояс, хотя он в состоянии прилепить и сам, но он любит, чтобы было все ровно, а ровно – это не по его умениям.

В тот день, о котором я рассказываю, Ю. долго что-то искал, затем стал ворчать и издавать глухие крики, затем успокоился и... исчез. Девчонки-нянечки не сразу его хватились, а минуты через три-четыре. Застали его в комнате, где находились девочки с глубокой степенью умственной отсталости, глубже некуда, и пришли в ужас: Ю. обмотал откуда-то взявшимся шарфом шею одной и тянул один конец на себя, пытаясь снять его с шеи. Петля перетянула шею, нянечки кинулись отдирать Ю. от Н., а Ю. стал тянуть еще сильнее. Сообразили, воткнули свои ладони между петлей и шеей, стали растягивать петлю, чтобы уменьшить давление. Шарф, по счастью, был эластичным.

Так Ю. заявил о себе как об опасном, по-настоящему опасном для других.

Что могут решить? Посадить на химию? Всяко пробовали – эффект отрицательный. Его скорее всего переведут в интернат для буйных. Давно ходят такие разговоры. Я стал лихорадочно думать. В самом деле, я не могу находиться возле него 24 часа в сутки. Однажды что-нибудь подобное повторится. Нет никаких шансов на то, что администрация согласится, чтобы я организовал учебу персонала: моя методика работы с Ю. эффективна, но в систему не вписывается. А если за неделю-две я добьюсь существенного качественного изменения в поведении Ю.? Ведь такое уже было в самом начале моей работы. Правда, тогда потребовалось несколько месяцев ежедневного труда. Но ведь и Ю. уже не тот, что был. За полтора года он очень продвинулся. Происходящая у него деградация поведения – временная и преодолимая. Я решил попробовать. Я решил поставить Ю. жесткие границы дозволенного поведения.

Наказание

Черт бы побрал эту работу, но я привязался к Ю. еще и потому, что мне симпатичны люди непокорные, со своим собственным характером. Мне никогда не доставляло удовольствия подчинять Ю. своей воле. Обычный соблазн, приведший многих людей в политику, в администрацию, в бандиты и в педагоги, – «Ты меня будешь слушаться!», не мой.

Но я пошел против чтимого мной правила полководцев Древнего Рима: не знаешь, что делать, – не делай ничего! В то утро Ю., увидев, что одна из нянечек отперла дверь, ринулся на волю, нагнув голову, как таран, снес нянечку и занял свою излюбленную позицию у забора. Приехали! А ведь зима. Дали куртку. Одел, снял – не хочет. Запел ему, завел. Он ходит, что-то ищет и не находит. Подходит к столу, берет ручку, не ту, что ему позволено брать, он ее уже взял, а другую. Окрик. Ю. отходит, с криком прорывается к двери и выскакивает на улицу.

Если я уйду, а я должен идти, девочки не заведут его. Выхожу. Он понимает меня, но машет головой: «Нет, не пойду!» Я беру его под левую руку за трицепс, сильно беру, есть такой массажный прием захвата при разминании мышц: вырваться невозможно, а повредить мышцу или даже кожный покров – нельзя. Но если сжать чуть сильнее, рука немеет. Веду его в отделение. Он доходит до крыльца, садится, ему страшно: он не освободился от моего захвата, я тут, над ним, чужой, каким никогда не был. Наклонив голову вниз, он украдкой смотрит на меня. Что в этих глазах?! Я полтора года читаю по ним. Обида. Страдание человека, искушенного в страданиях, но не верящего, что вот снова, снова...

Я завел его, отвел к кровати и сказал: ты наказан. Он встал на четвереньки и уткнул голову себе в ладони, застыл в позе покорности. Я понял: он очень хорошо знает фразу. Он проходил это много раз. Я смогу добиться от него послушания, потому что он знает, что такое страх безымянной грубой власти, страх, которого нет страшнее.

…В этот день я докопался: мое решение наказывать его могло быть, и очень может быть, было вызвано моим страхом не только за него, но и за себя, за свою репутацию безупречного умельца успокаивать буйных.

На следующий день я со страхом ждал встречи с ним. Он шел, опустив голову, не задерживая свои глаза в моих. А раньше он бежал ко мне. Я подошел, взял его за руку и запел: я просил прощения. Он загугукал и... простил. Если его не отправят в психбольницу, я займусь с ним эмпатией. Я усажу его напротив Л., и мы все будем учиться понимать друг друга. Кто как может. И много чего еще. Хотя куда больше!

…На каждый счет от одного до четырех все описывают полный круг указательным пальцем перед собой. Вращательное движение надо делать проникновенно. На счет пять руки поднимаются вверх, ладони обращены к миру, пальцы слушают.