...И скрип сапожек гномов-оркестрантов

Не бряк!

У моей бабушки есть потрепанная ярко-розовая тетрадочка. Цвета необычайно красивого и какая-то радостная на ощупь. Не помню, чтобы такие выпускали, но у нее откуда-то была. Она записывала туда случаи, которые со мной в детстве происходили, мои диалоги с домашними и знакомыми. Все записи сделаны перьевой ручкой. Там есть документальное подтверждение, что лирический жанр я начала осваивать с трех лет: «пушистые звезды» падают в море, но нет того, кто достал бы мне хоть одну. В тексте так: «Хотя ты сам смельчак, но за звездой в волну не бряк!»

Тетрадочку бабушка хранит у себя и предъявляет «по требованию». Но всю ее я и так знаю наизусть, и истории из нее уже будто закостенели.

Невыразимое

…Мама оставила светиться елку на ночь. Одна лампочка – зеленая – имеет очень разболтанный и вредный характер, я об этом задумываюсь.

…Моя уверенность, что, если не просто побежать, но и поплыть под сильным дождем, можно улететь и догнать радугу.

…Болтовня с деревьями, ветром и солнечными лучами. Еще с домами. Они сообщают потрясающие вещи, если в темноте смотреть на их отражение в луже.

…Здорово катать между пальцев каштан, а держать головастика просто ужас как приятно!

Но многое приходило ко мне откуда-то изнутри, не менее сильное и реальное.

Песнь о белой собаке

С существами, которые жили в моем воображении, приходилось считаться даже тем, кто их не видел. Так я «завела» себе белую овчарку. Выгуливала, подсвистывала, дрессировала, разговаривала, гладила вылизывающую меня морду. И конечно, бросала палку своей собаке-невидимке. Невидимкой она была для окружающих, да и то не для всех. У прохожих вполне могло сложиться ощущение, что я гуляю с реальной собакой, которая просто удрапала за другой псинкой или играет, нарочно приникнув к земле.

Воспоминания о событиях приснившихся или выдуманных так же ярки и полны для меня, как и воспоминания о реальных событиях, а иногда – полнее и ярче.

Город из небылиц

Во сне я из ночи в ночь странствовала по Городу, карту которого хорошо знала. Город этот произошел из задачки про «пункт А» и «пункт Б», точнее – из моей безмерной жалости к неутомимому велосипедисту, герою задач на скорость. На эту тревогу наложились впечатления от первой в жизни поездки в Питер, правда, дело было вовсе не в городе, а в той экспозиции картин и скульптур Михаила Шемякина, которые как раз приехали туда со всего света тогда же, когда приехала и я. Так мы и встретились: были две выставки, персональная и обзорная. И нате вам, после этого в снах ко мне стали приходить элементы, персонажи шемякинских форм, рядом с ними возводились какие-то новые. Особенно часто повторялся сон с оживающими экспонатами, устраивающими карнавальное шествие, – с неизменным предводительством Всадника без головы. Звучали флейта и маленькие барабанчики, но были еще какие-то невыразимые звуковые ощущения – эхо, шепот, скрип маленьких сапожек гномов-оркестрантов... Вот об этом снящемся мне Городе я и плела небылицы, и мои выдумки со временем превращались в сериалы, только бы нашелся слушатель.

Расписание на детство

В детстве все время занято: с утра поиграть в волшебных зверей, потом в индейцев, потом побыть феей. Сколько забот, надо же не забыть выгулять коллекцию лошадок – у каждой Имя, Судьба и положенный набор приключений на каждый день. Куклы тоже не должны скучать!

А как не облазить все дворы, чердаки, подвалы, трансформаторы, не сунуться туда, где «убьет»? Как не плюнуть с самой высокой крыши, не провалиться в канализационный люк? Обязательно: устроить дом на дереве, растормошить все окрестные помойки, выкрасить куклам волосы маминой краской, облиться всеми духами на свете. Необходимо: катапультироваться куда-нибудь, благо катапульта все время разваливалась. Еще была потребность разговаривать исключительно на несуществующем языке. Да! Язык! Какое счастье его коверкать, чтобы придумать секретный шифр! Можно было говорить на нем изо дня в день и заговариваться до такой степени, что мама тащила меня к логопеду. И на полдороге выяснялось, что все в порядке.

Личные ритуалы

Совсем забыла про ритуалы: их надо было соблюдать неукоснительно! Отдергивать руку от каждой десятой стыковки на покрытии эскалатора в метро. Ни в коем случае не смотреть на Сириус в полнолуние! Плевать с каждой высокой колокольни: даже на экскурсии по какому-нибудь собору, находясь среди приличных людей, надо увернуться и незаметно, украдкой, плюнуть откуда-нибудь сверху. А когда первый раз в году купаешься, надо бежать в воду зажмурившись и страшно ругаясь на ходу.

И потом: у каждой детской группировки двора существовали свои страшные ритуалы. Например, вызывание нечистой силы. Вот уж где фантазия работала: все по очереди щеголяли рассказами, кому что намерещилось. Мое воображение тут, правда, гасло: я почему-то боялась чересчур увлекаться потусторонней темой. Но иногда срывалась: во мне оживали оборотни, Моховая борода и маленькие человечки – обитатели бытовых приборов. В них я и на самом деле верила, честно их разыскивала и в этом была, как моя бабушка, которая всегда наливала молочка домовому. Зато я и теперь способна отличить предмет, в котором спрятана душа, от действительно неживого.

Летучий конь

А как же я могу забыть встречу с конем? О-о, до сих пор холодеет в низу живота и появляется намек на спазм в горле. Потому что было чудо! Ведь тогда я еще не побывала в замке, который построил Дали для Гала, и не фотографировалась рядом с паутинконогим слоником, который стоял в саду и, как выяснилось, символизировал страхи и кошмары человечества. И вообще с картиной «Искушение святого Антония», где изображены все эти монстры на ногах-паутинках, знакома не была. Мне было тогда девять лет, но у меня был именно такой конь – большой, на тонких ножках. Он умел летать.

Появился он внутри меня, когда однажды я шла домой из гимназии и одними глазами видела солнечную летнюю улочку между дворами на проспекте, где я тогда жила, а какими-то другими глазами – драку, которая происходила между двумя мальчишками. Я была за обоих. И я знала причину их драки! Они нашли в подвале многоэтажки волшебного коня, освободили его и научились на нем летать. Продолжая идти по улице, я начала подробно спускаться в подвал. Спускалась я босиком по холодным-прехолодным ступеням, в нос бил запах сырости, чувствовалось давление подполья. Оно прошло, когда я встретилась с существом невероятной природы. Было знакомство с его реально-нереальной плотью и довольно прихотливым характером. Наконец я овладела его сказочной силой. Тут как раз подошла к своему дому.

Игра в коня захватила меня необыкновенно. За ним же надо было ухаживать. Прятать его от людей, которые не имели права знать об этом удивительном сокровище. И привлекать тех, кто достоин. У меня никогда не вызывало затруднений вовлечь в свои игры детей – не важно, знакомых или незнакомых, заразить их образами и затеями, которые меня одолевали. Со мной играли все.

Реализация бредовых идей

Но были у меня сильнейшие привязанности: обычно к какой-нибудь подруге, которую я жутко ревновала к другим детям, доводя себя до полного бесчувствия слезами по поводу ее предательства. То я желала ей услужить во что бы то ни стало, а то становилась к ней абсолютно безразличной: она вдруг приобретала для меня значение неодушевленного предмета. Без всякой на то причины. Моим «визави» было, наверное, нелегко. Но одну подружку я все же допустила в сотворцы своей истории про коня. В воображении мы реализовали самые бредовые идеи и играли взахлеб, без чувства собственности и каких-то там глупых авторских прав, играли на равных, сильно. И впрямь, какая разница, кому пришло в голову увидеть это: корабль на горизонте, когда поворачиваешь перед глазом «подзорную трубу калейдоскопа»; вражескую подводную лодку, которую надо уничтожить, нажимая под стулом «кнопки управления» на шашечной доске. Выйти на добычу индейца, почему-то спускающегося с нашей горки во дворе и не подозревающего о своей печальной участи. Но «это» составляло весь кайф жизни! И мы переиграли во все книжки, которые читали, и эти игры до сих пор мне кажутся самым ценным опытом моего детства.

Кто ходит в школу по утрам

Школу в детстве я не любила, скажу честно. В ней я не могла быть собой, поэтому чувствовала себя дискомфортно. В школу ходила не я, это был совсем другой человечек. Зажатый, сутулый, очень нервный. Постоянные проблемы с желудком. Двойки по физкультуре и математике. Обмороки на уроке литературы, потому что все происходящее с героями пропускала через себя. Слезы на труде. Оттого я не могу пришить пуговицу, что не знаю, куда руки девать от стыда. И постоянное ощущение давления.

Лет с десяти меня отдали в студию «Орленок» на Ленгорах заниматься английским языком. По соседству был театральный кружок, и меня оттуда, оказывается, «присмотрели». Верно, потому, что я была непоседа, любила громко высказываться и хулиганить, например, заляпывать контрольные работы карикатурными изображениями педагога, а на переменах, не краснея, сообщала всем и каждому свои семейные тайны, рассказывала завиральные истории про личные достижения. В общем, я стала играть в «Орленке», а потом мы с еще одной девочкой перешли на другие подмостки. Помимо театра я рисовала. Свободный полет – это такая колоссальная разница с тем, что было в школе.

Расставание со свободой

Близился подростковый возраст, и я проживала «остаточек детства» с полным ощущением «перед смертью не надышишься», чувствуя неминуемость «социализации», которая уже начинала ломать мою душу. А расставаться со свободой и влезать в рамки социальных условностей не хотелось до жути. Это было начало моей личной первой Великой депрессии. Тогда, помню, меня стали одолевать мысли о маленьких детях, детстве и о том, как детей воспитывать, растить. Я придумывала себе то детей, то вымышленных младших братиков и сестричек, с которыми мысленно беседовала и продумывала, как обустроить их: что им читать, как одевать, куда водить, что показывать, рассказывать. Думаю, из этих размышлений и выросла та часть моей жизни, которую называют профессией, – теперь я работаю с детьми.

...Когда я пришла в школу сразу увидела перед собой себя же. В слезах Лены по поводу пустячного замечания, в обиде Оли, в ее зацикливании на чувствах одиночества и грусти. Увидела свой/их ничем не оправданный скептицизм. И убедилась, что самые хулиганистые, самые бессердечные, самые, казалось бы, неспособные – они-то и открываются с божественной стороны.

Тогда-то игла страха школы, сидевшая так долго у меня в сердце, была вынута. И вынутыми оказались еще много других игл. Потому что когда работаешь с детьми, ясно видишь, что не бывает, просто не бывает плохих детей, и тогда в полсекунды, как через вспышку-щелчок, ты понимаешь… ты очень многое понимаешь.

Алена МИХАЙЛОВА