ТЕОРЕМА СОЦИУМА
 

“...Это и есть для меня русская литература”

Борис Екимов – классик современного русского рассказа. Критики находят, что его повествования берут начало от житийного и летописного жанра, а читатели просто чувствуют подлинность каждой строчки писателя. В пронзительном рассказе «Фетисыч» деревенский мальчик спасает от закрытия и разорения свою хуторскую школу. В 1996 году, прочитав этот рассказ в «Новом мире», Симон Львович Соловейчик тут же перепечатал его в «Первом сентября». И сегодня новые рассказы Екимова легче всего найти именно в «Новом мире». Самая недавняя их подборка была в декабрьском номере за прошлый год.
Писатель живет в Калаче-на-Дону, в столице бывает не часто, и узнав, что Борис Петрович в Москве, я поспешил с ним встретиться.

– Вас называют последним деревенщиком…

– Все это условности, милые глупости. Что такое последний? Литература русская, что ли, кончилась?

– Но, заглядывая за ваше плечо, я и правда не вижу, кто из более молодых писателей с такой болью, с таким знанием дела, с такой художественной силой продолжал бы эту тему. Сейчас никто так не пишет…

– Разве только сейчас? (Смеется.) Сергей Павлович Залыгин в начале перестроечных веяний, когда всем хотелось нового, говорил, будто оправдываясь: есть у нас и такие писатели, которые пишут так, как в ХIХ веке писали, – вот Екимов. Сергей Павлович оправдаться хотел, но… спасибо ему за это. Когда я только начинал, Солоухин, прочитав что-то из моего, говорил со своим характерным оканьем: «Ничего особенного, классический русский рассказ». Впрочем, я не собирался и не собираюсь причислять себя к классикам.

– Но ведь и писателю, при всем его одиночестве, важно чувствовать братское плечо в литературе. Иметь каких-то единомышленников и собеседников…

– Вы говорите про братское плечо в литературе, а в жизни? Разве всегда мы можем найти человека, с которым можно поговорить о сокровенном? Далеко не всегда. Поэтому таких людей мы вынуждены искать в прошлом, в вечности. Вот они – собеседники. (Показывает на книжную полку с томами русских классиков. – Д.Ш.) И перечитывая классиков, мы говорим: это я, это обо мне. Вот зачем нам дана строка Пушкина: «Я вас любил, любовь еще, быть может…»? А мы ее повторяем, и она нам не надоедает. Или зачем люди поют: «Отговорила роща золотая…»?

– Ваши новые вещи я всегда читаю в «Новом мире», но даже в таком журнале вы часто выглядите как одинокий хутор. Вокруг какие-то миражи, странные видения, экстравагантные нагромождения слов. А у вас окошки светятся живым, теплым светом, ваши герои с первых строк – узнаваемые, близкие люди со своей плотью, душой, судьбой…

– Наши литературные журналы тоже куда-то спешат, да и печатать им, собственно, нечего. Когда я прихожу в редакции, спрашиваю: «Ну, что хорошего у вас можно почитать?» – разводят руками: «Нечего». Честно так и говорят: год прошел, а почитать нечего.

Когда я начинал, какая была конкуренция, и с кем! Шукшин, Белов, Астафьев, Куваев, Лихоносов, Распутин, Нагибин, Быков, Носов… Я называю только вершины, но и по этим именам ясно, как трудно было попасть в журнальную книжку.

– Эта планка была, очевидно, очень важна для вас?

– Когда работаешь – абсолютно не важна. Выше себя не прыгнешь. Нельзя же поставить задачу: а вот сейчас я напишу лучше Быкова или Шукшина. Глупость это. Все в тебе, в сердце, в душе. Как напишется, ты и сам толком не понимаешь… Но то, что литература была значима, что журналы передавали из рук в руки и зачитывали до дыр, – это было очень важно.

– А цензура? Сейчас некоторые писатели вспоминают, что она заставляла работать со словом тоньше, изящнее, точнее…

– Слышал я эти сказки в свое время: как бы обмануть цензуру, провести второй текст да подтекст… Это все ерунда. Если ты взялся и пишешь, то ты в это время не думаешь ни о какой цензуре. Ты просто пишешь, а что получится – дело десятое. Какая там цензура, это все так далеко… Что, Шолохов думал про цензуру, когда писал? Да он ничего бы тогда не написал. Другое дело, что потом говорят: этого не может быть, уберите. У меня была фраза в повести: «Как быстро зимой смеркается, как рано темнеет, особенно в малых селениях Руси…» Говорят: «Снять, снять! Вы что, смеетесь? Мы что, не понимаем, что вы тут пытаетесь протащить!» Помню, с рассказом «Последняя хата» обошел все журналы, и везде мне сказали, что это не может быть напечатано. Один из руководителей говорил мне: «Вы думаете, Борис Петрович, что вы написали?! Солженицынщина у нас не пройдет! Запомните: этот ваш рассказ не будет напечатан – нигде и никогда». Время было такое. А изворачиваться с подтекстом – это чепуха. Помню, был у нас поэт, любил читать вслух стихи, и вот мы слушаем, а он читает про грозу. Там у него и гром, и молнии… Потом спрашивает: «Ну как, хорошо?» «Хорошо», – говорим. «Ну и про что тут я написал?» – «Про грозу…» – «Дураки! Ничего не понимаете! Я про Чехословакию написал!»

– А сейчас какие писатели вам интересны, кого вы читаете?

– Возраст не позволяет все прочитать. Но вот Алексей Варламов – его вещи мне не всегда нравятся, но я чувствую талант. Или Антон Уткин. «Бледный город» Игоря Савельева из Уфы. Андрей Волос – мне понравилась его первая вещь, великолепная. Денис Гуцко из Ростова. Конечно, есть и еще талантливые люди.

Но провал в литературе, какое-то обмеление чувствуют все. Беда, что нынешняя журнальная литература стянулась в Москву и замкнулась в одном достаточно узком круге людей. Критики вдруг наперебой стали писать романы и повести. Славникова, Новиков, Быков – ведь они все начинали как критики. Но они посмотрели на бывшего критика и переводчика Акунина и решили: а чем мы хуже? И пошло, и поехало. Писать они начали очень скучно, если не сказать плохо. Чтобы оправдать эту немочь, начинаются разговоры про подтекст. Но если нет слова, образа, пейзажа, дара, в конце концов, ничто спасти не может. То, чем они занимаются, литературой можно назвать с натяжкой, но не художественной литературой.

– Они все куда-то торопятся. Может, просто жизнь сейчас такая и надо быстро произвести текст, выпустить, раскрутить и сочинять новый, пока тебя еще помнят…

– Дело не в торопливости. Что – Достоевский не торопился? Торопился. Но оставался Достоевским. Шукшин писал часто на коленке, на кухне или в перерыве между съемками, но это все равно был Шукшин. Я помню в Игарке, в гостинице, в комнате на двенадцать человек, я писал рассказ «Путевка на юг» – хорошо писалось. А иногда в Переделкине ходишь две недели из угла в угол и ничего не напишешь.

– И все-таки нынешняя сочинительская реактивность совершенно переворачивает представление о писательстве, сложившееся ранее в России. Не могу постичь, как можно за пару месяцев написать роман и при этом еще сидеть в телевизоре, печататься в десятке журналов и ездить с лекциями за границу…

– Еще раз говорю: к русской художественной литературе все эти «тексты», вся эта деятельность не имеют никакого отношения. Это способ зарабатывания денег. Если наутро прочитанное забывается, значит, это просто литература. А если меня задело и я начал думать – это художественная литература. Она должна быть понятна всем – от академиков до прачек. Не может она быть для узкого круга. Художественная литература – она как воздух, один для всех, или как вода – чистая, ключевая. При чем тут вообще деньги? Мне напомнят пушкинское: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Но смешно думать, что Пушкин начал писать для денег. А Тютчев, Толстой, Тургенев? А Достоевский – разве он пошел в литературу из-за денег? Дар слова – это все-таки Божий дар, а все остальное совершенно не важно.

– Но сейчас и нас, пишущих людей, и читателей убеждают в том, что литература не должна касаться вечных вопросов, а должна отвлекать, развлекать…

– Пусть развлекают на здоровье. Так было и раньше, только не в таких масштабах. Но всегда, пока существует человечество, будет художественная литература. Если бы можно было ее отбросить, давно бы отбросили. Но это душа народа.

– У вас есть особенное счастье – свой читатель. Я знаю, что люди пишут вам. Они спрашивают вас, как жить?

– В Калаче те, кто знает меня, спрашивают: что происходит и когда это кончится, мол, вы в Москве-то бываете, так скажите нам… Но это они говорят об обыденной жизни. А когда речь идет о литературе, то, наверное, в том и смысл художественной литературы, что люди сами находят ответы в книге. Когда человек читает и думает, он получает свой ответ. Вот прочитали люди мой рассказ «Говори, мама, говори…» в декабрьском номере «Нового мира» и говорят мне: прочитали и вспомнили маму. А другие говорят: так захотелось в деревню, пожить бы там со своими стариками, пока они живы. Вот они – ответы… И они не в том, что я дал эти ответы, а в том, что я подтолкнул кого-то к раздумьям о жизни. Это и есть для меня русская литература. Когда я читаю Чехова или Блока, я же не просто читаю – я думаю. Мне иногда достаточно одной строчки, строфы…

– Для меня в вашем творчестве есть одна загадка. Вы не прячетесь от жизни, и сюжеты ваши подчас трагичны, но откуда-то идет свет, и на душе после прочтения не тоска, а некая собранность и готовность преодолевать невзгоды. Откуда – понять не могу.

– Кто-то из учителей, размышляя, написал: «Екимов бы не был Екимовым, если бы не оставлял читателю надежды, светлой звезды». Последние пятнадцать лет у нас тяжкая жизнь. А в войну она была сладкая? А в революцию была сладкая? Всякая эпоха бывает тяжела, но жизнь не может остановиться на нашей очередной беде. Жизнь есть свет! У меня недавно появился внук Митя, я его фотографию вожу с собой. Утром встаешь, а старому человеку и это иногда трудно, а тут погляжу: малыш мне с фотографии улыбается. Сразу хорошо, появляется мысль: а сколько у него впереди дней и дней, светлых, радостных. Во всякие времена, даже когда мало хлеба – такое у многих было, – жизнь все равно прекрасна!

У малыша впереди долгие-долгие годы, счастливые дни. Он пойдет по земле, по траве к таким же веселым людям. Вот пора человечества, которую надо стремиться сохранить. Ему улыбнешься – и он улыбается во весь рот. Он чует любовь и отдает любовь. Ему еще не надо ни золота, ни автомобилей, ни дачи; ему не надо завидовать Абрамовичу и всем остальным, потому что он знает наитием от Бога, что главное – любовь и капля молока.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"