ИСТОРИЯ И ПОВСЕДНЕВНОСТЬ
 

Имя на стене

Что стоит за неистребимым человеческим желанием оставлять надписи в неположенных местах

«Это – один из древнейших способов человеческой коммуникации», – сообщает бегущая строка на сайте Венского института исследований граффити.
Справочники по истории искусств выдают другое: «Граффити – одно из направлений новейшего искусства, связанное с субкультурой хип-хопа». Слово это греческо-итальянского происхождения и означает всякую надпись или рисунок, сделанные на стене без специального на то разрешения…

6 сентября 1780 года один просвещенный немец проездом заночевал в охотничьем домике. И за неимением бумаги от скуки нацарапал на дощатой стене стишок. Правда, для того чтобы переписать эти несколько строк и отправить их в письме к приятельнице – Шарлотте фон Штайн, у путешественника все же нашлась бумага... После чего автор о стихотворении, похоже, забыл, и очень надолго, и только через тридцать пять лет включил его в собрание сочинений. Этим автором был, как нетрудно догадаться, Гете, а стихи, о которых идет речь, – «Ночная песня странника», те самые «Горные вершины…».
В двадцать первом веке литературовед Йохен Фогт отметил очевидное: по сути, одно из самых известных стихотворений в истории мировой литературы на момент своего рождения было graffito, то есть обыкновенным актом мелкого бытового вандализма и порчи чужого имущества.
Разумеется, это вовсе не поучительный пример, оправдывающий существование граффити в культуре. Абсолютное большинство надписей в подъездах и на стенах наших домов – уж точно не высокая лирика, и авторы их – точно не Гете. И поделать с этим ничего нельзя: малолетний (а может, и великовозрастный) злоумышленник, царапающий повсюду свое вечное «здесь был Вася», и не думает исчезать как вид. Даже, наоборот, процветает, меняя нож и маркер на баллончик с краской, а баллончик – на целый художественный арсенал. И это несмотря на мощь общественного противодействия.
Сегодня в международном масштабе это противодействие давно уже напоминает войну. Рекламный плакат фирмы, предлагающей услуги по удалению граффити, похож на армейскую «агитку»: человек, экипированный как боец спецназа, держит наперевес пожарный шланг так, будто это минимум ручной пулемет. Расходы тоже вполне военные: в одной только Германии на то, чтобы очистить от граффити стены, вагоны поездов и общественный транспорт, уходит в среднем 200 миллионов евро в год. Причем четверть суммы тратят железнодорожники, еще четверть – муниципальные службы и сто миллионов выкладывают частные домовладельцы. Понятно, что такие убытки только умножают гнев честных обывателей по поводу проявлений дикости и бескультурья. Впрочем, и сам всемирный Вася, оставляя свидетельства своего пребывания на стене (дереве, вагоне метро, скамейке), не питает никаких иллюзий относительно оценки этой деятельности. Он знает, что поступает плохо. Но это ничего не меняет. Ведь усилия поколений учителей до сих пор не искоренили злостную ученическую привычку оставлять надписи на столах и крышках парт. «Дома ведь ты такого не делаешь!» – повторяют свою догадку педагоги, указывая на вопиющий факт эгоизма и асоциального поведения. «Нет», – соглашается очередной злоумышленник, опустив голову с пламенеющими ушами. И так повторяется из года в год. При этом обе стороны, сами того не замечая, проговариваются о некой правде. Конечно, дома он не будет рисовать на столешнице. Но не потому, что своего стола жалко, а чужого – нет. Просто дома сама эта деятельность потеряет смысл…

Граффити как особая (и очень древняя) культурная практика заставляет задуматься об особенных отношениях человека и письма, вообще об этой нашей способности общаться друг с другом и с миром при помощи начертанных знаков… И здесь ведь не случайно общественное мнение достаточно быстро обнаруживает свою относительность, если не сказать жестче – свое лицемерие. Каждый случайный прохожий скажет вам, что писать на стене «здесь был Вася» плохо. Даже, повторимся, если это будет сам Вася и даже если он будет застигнут вопросом на месте преступления. Но если «Деций был здесь» нацарапано на обломке городской стены в Помпеях, то одного этого достаточно, чтобы фраза вошла в учебники школьной латыни в девятнадцатом веке, а в конце двадцатого стала названием одной из популярнейших книг по истории граффити. Повседневность текущая раздражает. А повседневность, уцелевшая в прошлом, становится предметом умиления и поклонения. Потому что ее больше всего в настоящем и меньше всего в истории. Но именно повседневности, а не истории, больше всего известно о нас.
Как только письмо появилось в человеческой культуре, оно сразу же обросло множеством ритуалов и норм, запретов и разрешений. О сакральной функции письменности, о символическом значении визуального знака, о превращении пиктограммы в букву сказано очень много. О том, что священное – это еще и разрешенное, регламентированное, воплощенная общественная санкция на авторитет, говорят меньше. В конце концов, это не так красиво и впечатляюще. Однако именно это объясняет неистребимую человеческую привычку оставлять надписи в неположенных местах.
Можно здесь увидеть, наверное, своего рода месть натуры-матушки культуре, инстинктивную потребность пометить территорию (особенно приятно пометить чужую – как свою, хотя бы потом и пришлось отвечать за последствия). Сказано же, в конце концов, что мы – животные символические. Но ведь все равно – животные…
И все-таки эти вешки, зарубки и метки нашего бытия имеют в первую очередь антропологическое происхождение, то есть решают проблемы, находящиеся внутри круга исключительно человеческого образа жизни. Этот образ складывается из диалога разрешенного и запретного, из вопрошаний и наскоков, вечного перетягивания каната между «можно» и «нельзя». Если останутся одни запреты, не предполагающие никаких вопросов, или, наоборот, будет разрешено и тем самым обезличено все, образ распадется.
То, что на протяжении всей истории письменности человечество продолжает писать на стенах, лишний раз подтверждает причастность этой привычки к фундаментальным свойствам культуры. И здесь еще важно, где пишут, какие выбирают места для того, чтобы нацарапать имя, фразу, рисунок. Потому что это все места не случайные. Если мы попытаемся понять, что объединяет вокзалы, общественные туалеты, метро, остановки, архитектурные памятники, монументы и храмы, то этим «что», наверное, будет чувство конечности и скоротечности физического бытия. Оно всегда возникает там, где сам человек существует как приходящий и уходящий, проходящий мимо. Эти разноудаленные точки пространства, если мы соединим их линией, тоже дадут некий контур, вероятно, имеющий отношение к тому, что называется образом жизни. Именно вокруг этих точек и наблюдается постоянное скопление «незаконных», несанкционированных надписей, начиная с ругательств и заканчивая молитвами. Как будто ими задается некий диапазон колебаний – от гигантских трех букв на привокзальном пакгаузе до тающей строчки на стене часовни: «Дорогая Блаженная Ксения, попроси у Бога, чтобы снял с меня грусть, тоску одиночества, горечь обид, чтобы простил мой грех».

В основе современного искусства граффити или так называемого стрит-арта тоже лежит письменность. Уличная живопись больших городов ведет свою историю из Нью-Йорка 1970-х, когда на стенах стали появляться причудливые абстрактные композиции, в которых, приглядевшись, можно было разобрать буквы и цифры. Об их авторе, носителе псевдонима, или, как говорят граффитчики, «тэга», то есть клички TAKI 183, написала «Нью-Йорк таймс», после чего началась всемирная эпидемия. Главная задача человека, называющего себя graffiti-artist – граффити-художником, остается прежней на все времена: написать на стене свое имя. Не случайно в среде самих граффитчиков гораздо популярнее другое название их занятия – writer, «писатель» в первоначальном смысле этого слова, обозначающего того, кто занят самим процессом начертания слова. Даже когда автор занят созданием сложного панно с множеством фигур и сюжетов, он все равно «пишет», причем не как художник, работающий маслом, а именно как каллиграф. Чем больше слово похоже на рисунок и чем меньше – на надпись, тем выше цеховая планка мастерства. Слово может обрасти изображениями персонажей комиксов и популярных мультфильмов, карикатурами, пародийными рекламными образами, просто всяческими линиями и цветными пятнами. Но от этого оно не перестанет быть главным, тем, ради чего, собственно, все и затеяно.
Иначе, если бы не это главенство имени над изображением, многие границы явления на сегодня оказались бы размытыми. Ведь как только к термину graffiti присоединилось art, начались понятные проблемы.
С древности граффити как практика несло на себе черты контркультуры – системы нарушения запретов, использования не разрешенного к использованию. Эти черты современная граффити-культура отчаянно пытается в себе сохранить. Достаточно зайти на любой фанатский сайт, чтобы увидеть, как граффитчики ими дорожат. Собственно, сам смысл этого искусства заложен в том, что оно изначально маркировано как преступное. Art Crimes называется один из самых больших архивов граффити в интернете, созданный Сьюзен Фаррелл и Бреттом Уэббом. Граффити остается собой до тех пор, пока художника-монументалиста приглашают расписывать внутренние или внешние поверхности зданий, а граффитчика гоняют полицейские и охрана железнодорожных депо. Пока мастера живописи оставляют свои имена в истории искусств, а граффитчики прячутся за анонимностью своих тэгов. Поэтому всякие попытки приручения просто обязаны восприниматься здесь подозрительно. Доходит до забавного: в Европе некоторые частные домовладельцы сами начали писать на чистых стенах и заборах в стиле граффити – «Wall permissioned». Этого оказалось достаточно, чтобы стена осталась чистой: граффитчики не любят разрешенных стен. Впрочем, возможно, это еще один красивый культурный миф, подкрепленный цифровыми фото в интернете.
В конце концов, несмотря на все меры по борьбе с уличным хулиганством, граффити все больше утверждается как искусство и художественная индустрия. Проводятся фестивали, пишутся монографии, защищаются диссертации. В Вене десять лет как существует специальный Институт исследований граффити. И вот уже на том самом ресурсе с мятежным названием Art Crimes запросто можно заказать майку с понравившейся надписью-картинкой… И эта майка окончательно перемещает граффити в область санкционированного и разрешенного. Она, пожалуй, будет выглядеть даже более приемлемо и пристойно, чем, скажем, майки с репродукциями росписей Сикстинской капеллы или Джокондой (продаются на каждом углу возле соответствующих знаменитых музеев и центров мировой культуры…).
Одним словом, что остается от граффити, когда испаряется само вещество бунта? Остается имя на стене. Вечный диалог мертвого долговечного камня и уязвимо живого, преходящего человеческого «я». Стена в европейской культуре всегда была не только символом надежности и защиты, но и символом отчуждения. Разрушением стен – дворцов ли, тюрем или человеческого непонимания – всегда занимались революции любого толка, политические ли, духовные – не важно. Их опыт показывает, что всякую стену в конечном счете можно разрушить. А можно написать на ней свое имя.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"