РЕПОРТАЖ
 

Крапива, которая не жалит

Ее исследуют ученики школы, которая появилась на месте болота

Когда-то мне пришло в голову, что один из НПО – неопознанных педагогических объектов (так полушутя-полусерьезно я называю для себя новые, неординарные явления в педагогике) – надо искать на болоте.
Соображения у меня были такие: все мы, сограждане, думал я, в общем-то завязли в болоте, и можно относиться к этому по-разному. Закричать «караул!». Осушить родное болото, попробовать превратить его в Швейцарию. Или плюнуть и уехать к черту на кулички.
Но можно поступить иначе: изменить свой взгляд на болото. Посмотреть на него, что ли, философски: вот, болото бормочет, о чем-то думает…
И я подумал, что если бы удалось отыскать сообщество детей и взрослых, которое проживает на болоте (в прямом смысле) и использует его для благородных целей – это могло бы стать моделью и надеждой для других…

Открыл карту страны, посмотрел – болот куча. И ученые имеются, называются болотоведы, фамилия одного, к слову, – академик Пиявченко.
Позвонил в Фонд дикой природы, в органы народного образования… Меня вежливо выслушали, но по тишине в трубке можно было догадаться, что они обо мне думают.
Между тем объект существовал, дожидался меня среди трясин Кировской области. Поселок назывался по-советски – «Юбилейный», но за трафаретным названием скрывалось другое – «Лугоболотная опытная станция»… Находилась она на Гадовом болоте (так именовалась местность) уже сто лет и была основана специалистом по культуре болот и лугов Вятского губземотдела А.И.Камбергом. Интересная личность, сказали мне, когда я заехал на это болото (совершенно случайно – был в командировке, смотрел разное, заехали куда-то под вечер, и вдруг…). Тут вообще были интересные личности. Полвека назад, во время войны, сюда эвакуировали много ученых, сослали эстонцев, финнов. Вот у меня мама финка, заметила завуч школы.
Школа тоже называлась Лугоболотная и была построена директором станции Ириной Александровной Ветроградской (директора уже не было в живых, но ее тут все помнили и любили). Она построила все на станции, включая школу на осушенных торфяниках. Это была мечта.
«Мы хотели, – сказали мне, – чтобы это была школа для своих детей». «Что значит – своих?» Это значит, объяснили мне, чтобы было комфортно. Чтобы отношения между учителями и детьми были родственными. «Детство дается один раз», – обронил директор этой школы. «Чтобы в учениках был дух, – сказала завуч, – пускай они в сельское хозяйство пойдут, но дух высокий».
У покойного директора станции Ирины Александровны была мечта построить жизнь в Вятке со всеми возможностями цивилизации. «Большой земли», как она выражалась. Она вообще, сказали мне, поднимала планку для себя и учеников...
Так вот мне объясняли урывками директор школы Василий Яковлевич Овчинников и завуч Татьяна Николаевна Смирнова – в тот вечер, когда я впервые попал на их болото. Чувствовалось, что на этой лугоболотной станции много чего. В кабинете директора бросался в глаза ученический натюрморт: на черном фоне – болотные травы. Они были какие-то необыкновенные, фосфоресцировали. В этой частичке болота, аленьком цветочке, нарисованном девочкой из многодетной семьи, была какая-то загадка, тайна…

В болоте вовсе нет времени...

Интересная есть книжка на опытной станции, неопубликованная, составлена сотрудниками станции и учителями. Называется «Полюби эту вечность бо-
лот…» – слова Блока. Своеобразная энциклопедия навеянных болотом чувств и мыслей замечательных ученых, писателей и поэтов. Дополненная вятскими историческими документами и рассказами живущих на болоте людей. Вот сижу и листаю…
Названия вятских болот: Великое, Чистое, Светлое, Ясное, Журавлиное, Медвежье, Черное, Гибельное, Глубокое… Много болот и много удивительных, красивых имен.
«Русь исстари уселась по лесам и болотам».
А это непонятно у Пушкина – сказано в противовес ли деятельности станции или в поддержку? – «Как бури осени холодной/ В болото обращают луг».
И у Лермонтова есть о болоте, и у Майкова, и у Бальмонта…
Болотница-обольстительница, затягивающая в пучину. Старик-хохотун болотнянник. Клочья тумана, тяжелый запах гнилых водорослей, сырых грибов. Крик выпи.
Образное есенинское: «Топи да болота, синий плат небес…»
И поразительная пришвинская догадка: «…И в ночных раздумчивых глазах общая вековечная и напрасная попытка всех болот что-то вспомнить…»
Я тоже вспоминаю что-то связанное с болотом. Молодость, службу в армии после педвуза, пожары в Подмосковье в семьдесят втором году (жить тогда было весело – вырвались из казармы, хотя на торфянике проваливались бронетранспортеры), нашу научную лабораторию на приработке в Мещере, валку леса в болоте среди комарья, радость и полноту жизни и потом, много лет спустя, тщетный поиск деревенского дома, отчего-то никак не удававшегося на горке, а в низине, на болоте – пожалуйста… Выходит, что прошло через всю жизнь зачем-то, а не осознал, не понял…
Жизнь не у моря. И не на холме, горе. Почему?
Судьба такая.
…Когда я очутился на станции, была зима, январь, поэтому что я мог увидеть? А летом – разноцветный ковер трав, идеально ухоженные участки, разбитые дорожками, таблички делянок, сортов, предшественников. Антропогенный ландшафт, как в Петербурге по линейкам расчерчено… Академики, профессора, болотоведы...
Нужна ли борьба с заболачиванием, или пускай природа сама решает свои проблемы?
В Норвегии 15% обрабатываемой земли – бывшие торфяные болота. В Швеции торфяники превратились в сенокосные и ягодные угодья, на них создают пруды и озера. В Финляндии на осушенных болотах – огороды, сады, пашни…
А у нас?
«Ход и направление почвообразовательных процессов зависят от мощности слоя торфа, оставшегося после прекращения добычи».
Сказано как будто о стране – об интеллигенции, о культурном слое…
Встречаются болота глубиной до 12 метров. Но обычно – пять-шесть метров, иногда два-четыре. В торфяниках обнаруживают стоянки, древние поселения. В болотах Магаданской области в вечной мерзлоте торфяного грунта был найден всемирно известный мамонтенок, который пролежал 12 тысяч лет.
Торфяные залежи, подобно гигантскому музею, хранят в себе следы прошлого.
В болоте производство на порядок выше распада. Получается, что болото – это необычайно продуктивная, творческая сила! И «болотный потенциал» хранит в себе мощь этой силы.

Море любви и пещера страха

Студия арттерапии – в здании детского сада. «Это даже лучше, что не в школе, – говорит директор Василий Яковлевич Овчинников. – Они сюда приходят себя достраивать».
Помогает детям в этом один из самых авторитетных в Вятке психологов – Светлана Сергеевна Коротаева. Она знакомит меня со средой студии. В ящи-
ке – принесенные детьми из дома игрушки, по ним уже можно что-то увидеть – серые игрушки или яркие, веселые или злые. Если ребенок хочет что-то делать, пожалуйста – шишки, бумага, обертки от конфет… Можно из теста вылепить фигуры (объемное рисование, развитие воображения). И одновременно релаксационные картины. Кто-то устал, смотрит на аквариум…
Психолог Светлана Сергеевна просвещает меня в песочной терапии.
«Мы объясняем ребенку, – говорит она, проводя по песку пальцами, – что это его планета и он имеет право построить на ней что хочет. На дне, под песком – голубое озеро или река. Куда она выходит, интересно? А тут разные фигуры можно поставить. И рисовать на песке леса, горы – что хочешь, пожалуйста…»
И ребенок рисует, строит.
У агрессивных, трудных детей из семей, где пьют, говорит она, – сначала раздрай. Потом как-то упорядочивается. Ребенок построит свой мир и объясняет, что это. «Хорошо, а ты где?» Показывает фигуру. А мама? «Там». А он здесь. Проблема…
«А что же родители?» – спрашиваю психолога. «Те, кто заинтересован, сидят и наблюдают. И шире глаза открываются».
Паренек из поселка неподалеку от Лугоболотной заполняет «цветок желаний». «А вы меня, – спрашивает он Светлану Сергеевну, – не засмеете? А папа, мама не помешают?» Заверяет, что нет. Вот его желания. Первое – хочу быть сильным. Второе – хочу жениться. «Это хоро-
шо, – говорит ему психолог. – Скажи, а у твоей невесты есть образование?» – «Нет». – «Саша, а кем ты будешь?» – «Никем». – «А барышня?» – «Никем». – «А родители старенькими станут, что будет?» – «Умрут». – «А ты с кем будешь?» – «Ни с кем».
«Саша, а ты где живешь?» Он ставит домик на противоположной стороне канала. «А ты собрался жениться?» Он берет фигурку барышни и ставит рядом. Без дома. «Хорошо, Саша, а где вы дальше жить будете?» «Я думала, – обращается ко мне Светлана Сергеевна, – человек в норме, начинает второй дом строить. А он смотрите что делает? Берет две фигуры и переносит обратно в прошлое, в старый дом…»
Может быть, тот самый дом, что находится неподалеку от станции, в торфяном поселке с остановленным производством. Болото выкачали, торфяник выработали, а что делать с Сашей?

Работа с внутренним миром, техника профессора Т.Д.Зенкевич (Светлана Сергеевна ее ученица) из Петербургского института сказотерапии. Путешествие по волшебной карте.
«Нарисуйте контуры карты – как руке хочется. Вот, отлично… Один мальчик нарисовал в форме яблока... Ребенку дают цветные карандаши, и он раскрашивает карту. И вы тоже раскрасьте, пожалуйста, – как хотите. А здесь – условные знаки, рельеф местности, по ней будем путешествовать. Дети подписывают: «море любви», «пещера страха», «вулкан фантазии»… Что там у вас – «болото познания»? – прекрасно… Значки – «цель», «вход» и выход», как в игре. А сейчас, ребята, посмотрите на свои маршруты и поставьте звездочку там, где себя найдете. А после путешествия на обороте листа напишите: «Это путешествие научило меня…» Завершите предложение».
Я побродил со Светланой Сергеевной по волшебной карте и завершил: «Это путешествие научило меня глубже вдумываться в болото, на котором мы живем». («Ну вот, видите», – сказала психолог.)

…Мука, масло, соль… «Ребята, с чем соль ассоциируется?» – «Соль жизни», «Мы из солей этих минералов», «Не можем жить без соли»… «А мука?» – «Земля, символ плодородия». – «А вода? Ребята, мы на девяносто процентов состоим из воды. Как же мы без воды?» – «И ни туды и ни сюды…»
Размешиваем в стакане смесь и наливаем ложечкой подсолнечное масло – это солнце, тепло. «Не подмажешь, не поедешь».
«Пока размешивают, – говорит присутствующий при приготовлении колдовского зелья директор Василий Яковлевич, – агрессию гасят, да?»
«И еще добавим клея. Зачем клей в нашей жизни? Ну как зачем, отвечают, чтобы крепче были узы, любовь…
А потом, смотрите, краски, цвета разные. И вы можете выбрать, какой нравится…»
«У вас, я вижу, рука легкая, – просит размешать меня смесь Светлана Сергеевна, – у ребят, бывает, загустевает».
По этой методике она работает с девочкой-суицидом и с другим учеником, тоже сложным. И вот он рисует. То есть льет потихоньку содержимое стаканчика, где таинственная смесь воды, цветов, солнца, соли жизни, плодородия, человека – да, да, человека обязательно, как же без него, – выливает все это на маленький холстик в рамке, и получается…
Нет, еще до этого. Просто рисунок.
«Кто ты?» – «Капитан за штурвалом». – «А в какую сторону идет корабль?» – «В будущее». – «О чем думаешь?» – «Найти землю, на которую не ступала нога человека». – « А какая она, эта земля?»
И ребенок ее описывает, очень сложная бывает картина. Или простая. Серый рисунок. Серый дом. «Мне надоело жить в аду, оcтановите землю, я сойду», – написала одна девочка.
«Я ее, – говорит психолог про смесь с разноцветными красками, – в семьях показываю как образец другой жизни…»
И разговор наш идет в этой «текучей деятельности», в этом покое и в то же время удивительной радости. Надо не бояться делать ошибок… Директор школы Василий Яковлевич добавляет: «Не замечать…»
Мне тоже дали «порисовать» волшебной смесью, я лил на холст, и у меня получилась станция Лугоболотная. По-моему, здорово получилось… Впрочем, дело не во мне, так застыли узоры. «Не забудьте, – сказала на прощание психолог, имея в виду картину из муки и соли, – а то у нас тут пришли мыши и погрызли…»

Жаль красивого платья

Поселок строился в шестидесятые–восьмидесятые годы. Теперь он благоустроен, в нем три магазина (такие, как везде, но с сохранившимся уголком сельпо – там стоят болотные сапоги), медпункт с зубным врачом и физиотерапевтическим кабинетом, хорошая библиотека, 16 программ по телевидению, почта, гостиница вполне приличная…
И все же повсюду ощущаешь следы болота. Трещины на стене дома. Школа на сваях. Круглый год заморозки. И пруд с березками (здесь все что растет – посажено) для понижения уровня грунтовых вод.
Протекающая через поселок речка Чернушка (черная от торфа) начинается от родников, а собирает воду из дренажных каналов (типичное для Лугоболотной сочетание искусственного с естественным). Уровень воды в каналах регулируют спускные шлюзы и… бобры. Уже есть рыба… И макушки посаженных когда-то сосен уходят в «сиреневую хмарь», иногда появляющуюся в этих краях – как память болот…
Завуч Татьяна Николаевна вспоминала, как шестилетней девочкой плакала, боялась за свое красивое платье – из-за дождя. Дождь был особенный. Торфяная крошка поднималась вверх, стояла коричневой тучей, маревом, и когда шел дождь, он тоже был темно-коричневый. И жаль было красивого платья…
Теперь, кажется, с этим покончено. Болото отошло от людей, схоронилось где-то за лесами, за лугами. Огороды, фермы – отдельно, за речкой, а здесь в поселке квартиры – как в хрущевской мечте. Без всякой иронии. В стране было разное, а здесь устойчиво росли урожаи и удои. Долголетнее культурное пастбище, выращенное на болоте, с «электронным пастухом», с квадратами, давало результаты. Семь тысяч литров, а вокруг в деревнях – два. Но это уж не станция виновата, раньше, говорят, ее опыт был нарасхват. Может, еще через сто лет понадобится…
На этом молоке от племенного скота, пасущегося на лугах бывшего болота, они содержали науку (последний директор станции даже поставил памятник корове-кормилице). И школу построили тоже от прибылей станции, и она была наполовину академическая, наполовину деревенская. На одном поле трудились ученики с учителями, кандидаты наук, доярки и трактористы, лица которых, надо сказать, и на фотографиях застойного времени больше походили на израильских кибуцников и голландских фермеров. А также на позабытые лица крестьян – некогда знаменитой аграрной Вятки…
Вокруг опытной станции жизнь шла обыкновенная. Неподалеку стоял поселок, похожий на леспромхозовский, с развитой инфраструктурой. Но торфяник был выработан, и поселок умирал. Школа там была средняя, обыкновенная, без этих, говорят, лугоболотных демократий, дирек-
тор – главный хозяин. Из этой школы вышли глава администрации района и вся верхушка администрации. Еще было село с чудесной церковью, школой-девятилеткой и при ней – музейчиком, там я узнал, что селу 400 лет и некогда в земской школе учительствовал Аполлинарий Васнецов, брат знаменитого живописца. Школа находилась на заливных лугах и была очень хорошей, естественной (вот интересно, подумал я, побродив по округе: естественная деревенская школа – на заливных лугах, обычная авторитарная – на выработанном торфянике и необычная, ищущая – на опытной станции). Педагогика ландшафта, жизненной ситуации – что тут скажешь?
…Из Торфяной, рассказывал директор Лугоболотной школы Василий Яковлевич, к нам шли проблемные дети: не с «проблемами», а у которых не сложились отношения с учителями. А с заливных лугов, из Быстрицы – добрые дети, они сами говорили, что ближе к нам по духу. «Сейчас тоже конкурс идет – куда. И это немаловажно во время демографической ямы. «Торф» увидел, что сюда идут. И учителя с Торфяной поехали в Быстрицу и стали спрашивать: почему вы идете на Лугоболотную? И стали специально работать, чтобы привлечь чем-то – это же хорошо…»
В школу на опытную станцию собираются дети из разных поселков и деревень. Занятия начинаются в 8.05. А детям из поселков приходится приезжать в школу в 7.00 – расписание автобуса. Директор Василий Яковлевич уговаривает: зачем ты сюда рано, поспать мог бы подольше и пойти у себя. Нет, все равно, говорит, буду сюда ходить. «Мама, меня здесь уважают». Кто-то из ребят подойдет и угостит конфетой другого. А в той школе, откуда он пришел – там он звонил, что бомба заложена.
...Я походил по станции, посмотрел. Зал заседаний ученого совета называется тут «греческим залом» – в нем выставляются работы учеников школы искусств. Есть музыкальная школа. И восстановительный центр, в котором сауна с бассейном, бильярдной и комнатой отдыха для доярок и трактористов. Раз, говорила построившая этот центр директор Ветроградская, восстанавливаем плодородие почв, то людей-то – в первую очередь…
Все время что-то придумывают, вылезают из болота. Быткомбинат закрылся, но открылась парикмахерская – на дому.
На хлебосольном столе учительницы Ирины Адамовны, куда меня завели пообедать, были украинский борщ с галушками и дары болота – клюква, брусника, грибки разных сортов, рыжики, белые, чернушки. Тут, смеются, у нас много разного – финки, украинки, даже турок есть…
Я думаю про жизнь на опытной станции – все-таки важно, что их не загоняли на болото. Там, где людей загнали, – ничего не вышло. А тут что-то получилось…

«Чтобы не забывать, что и мы такими были»

Эта удивительная традиция существует только здесь.
Фотографии выпускников школы 1990 года, первый, «липовый» выпуск. В том смысле, объясняют мне учителя, что восемь выпускников посадили липы.
1991 год – «яблоневый», тут, говорит завуч Татьяна Николаевна, у меня сын окончил. Есть медалисты – «золотые яблоки», «серебряные», некоторые учились в Тимирязевской академии, а посаженные в том году яблони и теперь плодоносят…
1992 год – «сиреневый» выпуск, справа у входа – кусты сирени. 1993-й – «малиновый», отличная выросла малина, говорят учителя, крупная, замечательная, мы из нее варенье варим… 1994-й – «рябиновый» выпуск, 1995-й – «кленовый». «Вон
клены! – показывают. – А, нет, окна заморожены же…» А клены как сажали, рассказывают Татьяна Николаевна и Василий Яковлевич: проросшие семена, нам сказали, под клены не используют. Поэтому посадили в ящик однолетки, а когда ребята вернулись из армии, от них уже посадили семена…
1996-й самый маленький выпуск, всего шесть человек окончили, «вишневый». Здесь было совсем туго – ни пенсии не платили, ни зарплат, и ребята шли не в вузы, а куда-то работать. 1997-й – «березовый», 1998-й – «розовый», а на стенде выпускников 1999 года изображен здоровенный ветвистый дуб. «У Лукоморья дуб зеленый». Называть выпуск «дубовым» ребята не стали – что же, сказали, нас будут дубами звать?
Назвали «пушкинским»…
По этим их выпускам можно нарисовать социальный портрет эпохи. Удивительно, такая ужасная, кажется, эпоха, а судя по этим деревьям и кустарникам, выглядит привлекательно. Видимо, все дело в том, кто ее представляет…
Директора школы Василия Яковлевича сюда когда-то привел приятель, аспирант станции, а тот – других. Все были молоды, и школа росла и мужала вместе с ними, вырастала из начальной… Было это в восьмидесятые, во времена свободы-гласности. «А до этого?» – спрашиваю я Василия Яковлевича, чем-то похожего на моего товарища и сотрудника тех лет Олега Семеновича Газмана (в этой школе вообще многое напоминает моих друзей и товарищей). «А до этого, – говорит Овчинников, – ничего бы не появилось, они бы не появились, такие школы…»
Василий Яковлевич смотрит сквозь очки: на моей картине – из воды, муки, соли – уже кристаллики образуются…
Каждый день на ночь он читает детскую энциклопедию. Откроешь, говорит, почитаешь немного, и хорошо – в сон…
Идет по школьному двору, вдруг останавливается перед деревом и спрашивает: есть мобильник? И звонит в детский сад: передайте воспитателям, что в этом месте сидит дятел.
А у завуча на столе под стеклом фотография – «это я маленькая – чтобы не забывать, что и мы такими были».
Вот от этого – вся их педагогика…

Вместо послесловия

Попробуем сделать выводы – что следует из этой странной встречи с людьми на болоте для нашего образования?
Один вывод очевиден: болото – неиссякаемый источник познания.
Не уверен, что нужно вводить новый предмет в школьное расписание или протаптывать тропинку среди трясин и болот (как-то страшновато). Но какая-нибудь тропинка – в сознании – не помешала бы… По ней можно пройти от темноты к свету.
Вечность, раздумье, блуждающие огоньки. Особое бытие со своими шорохами и голосами.
Школа искусств на болоте, школа музыки, выпуски – «липовые», «розовые» и «вишневые», болотные травы, светящиеся на черном фоне.
Кажется, что болото – это свалка природы, полигон необычных явлений. Представляя собой опасность, болото хоронит опасность еще большую – глобальные запасы углерода, скопившегося со времен последней ледниковой эпохи. Болото – это кладбище, город мертвых, который сторожит планету живых. Материализует нашу память и нашу совесть. Это не всегда приглядное зрелище, но без памяти и совести – кто мы?
Возникнув несколько тысячелетий назад, болото, по меркам земной истории, скорее детство, чем старость, и ведет себя, как дети: живет в сказке, вечно склонно к забавам, дразнится, совершает необъяснимые поступки. И при этом страдает сильнее нас и полнее радуется. Болото – инфант, но не злоумышленник. И в его зеркале в отличие от зеркала озер и рек (которые втекают в болото и рождаются в нем) мы видим себя не такими, как есть, а какими были когда-то и могли стать, если бы…
Каждый кулик хвалит свое болото. Наше болото, говорят дети, самое хорошее.
Корова Волга дает 80 литров – выдающаяся для нашего болота.
Хорошо ли, плохо ли, но мы тут живем и будем жить.
Надо приспосабливаться.
Может быть, у нас здесь, на родине, среди трясин и болот, какая-то своя роль.
Процесс, начатый тысячелетия назад, не закончен, болотообразование продолжается…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"