10 ДЕКАБРЯ ЭДУАРДУ ДМИТРИЕВИЧУ ДНЕПРОВУ ИСПОЛНЯЕТСЯ 70 ЛЕТ
 

Время. Школа. Человек.
Пять эпох российского образования

С академиком РАО Эдуардом Днепровым беседует
заместитель главного редактора «ПС» Сергей Лебедев

История образования демократической России становится из новейшей – новой.
И тот импульс, переменивший школу в конце восьмидесятых – начале девяностых, кажется сегодня сигналом из иной реальности.
Но, к счастью, все настоящее – живые слова о школе и ребенке, управленческие решения, построенные на гуманитарных принципах, – по-прежнему охраняют и выстраивают школу.
Пройдет время, и мы в полной мере сможем оценить, какой задел развития страны, человека несли эти реформы. Но уже сейчас можно сказать: в истории они будут связаны с именем
Эдуарда Дмитриевича Днепрова.

Административные методы

– Первый указ президента Ельцина, подписанный 11 июля 1991 года, впрямую касался образования. Что это был за указ и какой вектор был им задан? И можно ли его считать некоторой точкой отсчета в образовательных реформах? Или начало было положено гораздо раньше?
– У этого указа и принятого позже Закона «Об образовании» была большая предыстория, основа. Без серьезных социально-политических изменений такие идеи никогда бы не пробились «наверх». Эту возможность дал общественный порыв восьмидесятых. Поэтому первая эпоха реформ российского образования – эпоха перестройки.
Здесь мы подходим к чрезвычайно интересной исторической закономерности: все крупные перемены в образовании вырастают в периоды мощных общественных подъемов. Причем идеи образовательных реформ – чуть ли не первое, что эти подъемы выносят наверх. Потому что в ядре образования – проблема человека; тип будущей личности и будущего общества.
Отхождений от этой закономерности не было и в нашем случае. 1986 год – Останкинские вечера, педагоги-новаторы, блистательная «Учительская газета».
Примечательно, что архитекторы перестройки начали с ускорения экономического развития. Потом поняли, что для перемен в экономике нужны новые политические формы. Но тут все упиралось в идеологические догмы.
Поскольку мы начинали все-таки позже, то начали именно с идеологии. На эту тему прекрасно писал С.Соловейчик в «Учительской газете»: все вышли из перестройки с завязанными глазами. И только педагогическое сообщество представляло, куда ему двигаться.
По сути, реформа образования была подготовлена «снизу»: «Учительской газетой», педагогами, научным сообществом. И в виде Концепции одобрена общественностью в 1988 году на Всесоюзном съезде работников образования. 920 голосов «за», 3 – «против» и 1 – «воздержался». Учительство было настроено на перемены, и это еще одна особенность, потому что все остальные реформы навязывались сверху.
Итак, в конце 1988 года мы имели готовую Концепцию. Но уже начинался период так называемого «зависания» перестройки. Как сказал тогда один директор школы из Краснодарского края, учитель поднял ногу и не знает, сделать шаг вперед или оставаться на месте. Так продолжалось полтора года.
– А что происходило в это время с общественным движением? Съезд был его кульминацией, и дальше начался спад?
– Здесь нужно отступление. В каждой образовательной реформе – двойное ядро. И наша задача состояла в том, чтобы вскрыть какие-то общественные истоки, общественные опоры. Потому что парадокс в том, что чем лучше отработаны экономика образования, педагогические технологии, содержание образования, – если идеология осталась старой, – тем сильнее они укрепляют школу-казарму.
Порушить государственную монополию на школу, сделать общество участником развития образования – эти задачи в общественно-педагогическом движении решает общество.
В 1988 году они нашли полное отражение в документах. И все отодвинулись, общество сочло свою роль выполненной.
– То есть возникло ощущение, что посыл для образования как системы уже сформулирован, а воплощать
его – это ее внутреннее дело?
– Да. Мы придумали какие-то рычаги, общественное управление, но таких органов создать не успели. Все повисло на ведомственной лесочке. И провисело до середины девяностого года, до объявления самостоятельности России.
Нужно было дать реформе новый импульс. И тогда появился указ Ельцина
№ 1. В нем провозглашались очень важные вещи. Налоговые льготы для образования, гарантии финансирования, самостоятельность учебных заведений. Если бы они были реализованы, мы бы не знали забот.
– Но кроме экономического этот указ имел и идеологическое значение…
– Он появился на стыке двух эпох – перестройки и освободительной августовской революции 1991 года. И то и другое решало две колоссальные задачи, стоявшие перед Россией. Должно было решить.
Первая – модернизация страны, преодоление догоняющего развития. Вторая – слом тоталитаризма.
Переход в постиндустриальное общество произошел в Европе где-то в шестидесятых годах. Тогда стало ясно, что во главу модернизации выходит так называемый второй сектор экономики, то есть производство человеческого капитала.
А теперь давайте посмотрим, что позже, в 1992 году, предлагали Гайдар и его команда. Они выстраивали модель технократическую, антигуманитарную модель модернизации, направленную во вчера.
Поэтому и нужно было сбалансировать реформу Гайдара, внести в нее гуманитарное начало. Поэтому, как и в указе, я тогда акцентировал внимание на человеке, на обществе – это главные ресурсы развития образования. Тем самым говорилось о человеческом факторе: на данном этапе модернизации он – решающий!
У Закона «Об образовании» была уже другая задача. Если указ – это флаг, то закон – платформа, юридическое закрепление всей идеологии образовательной реформы. Причем надо было не просто заложить ее фундамент, но сделать определенные стропила, на которых выстраивалось бы все здание реформы.
Закон готовился тщательно. Но многие нормы в нем были исковерканы уже на стадии рассмотрения в Верховном Совете. Например, депутаты ввели конкурс в старшую школу, то, что сейчас пытаются сделать под названием «малый ЕГЭ». Но через полтора года оказалось, что 1 миллион 700 тысяч детей – вне школы, на это обратила внимание Генпрокуратура. И когда в 1994 году начались атаки на закон, удалось не только его спасти, но и отменить эту норму.
– Получается, что сейчас эти атакующие действия идут по прежнему сценарию и направлению?
– Можно сделать такой вывод. Хотя говорить именно о целенаправленности этих действий не приходится.
На мой взгляд, реформа образования как системный комплекс действий власти была завершена в 1992 году принятием Закона «Об образовании». В дальнейшем были только спорадические реформаторские, контрреформаторские попытки.
Если же говорить о реформировании образования, то оно как сумма усилий образовательного сообщества, учительства, учебных заведений, регионов, профессуры, вузов никогда не прекращалось. И обеспечило не только выживание, но и развитие образования. Другое дело, что обстоятельства работали против.
Первое – это шоковый коллапс в экономике. Но если вы возьмете тогдашний закон и сегодняшний Бюджетный кодекс, то увидите: в то время у директора школы было гораздо больше прав в распоряжении средствами, сметой. И это позволило хоть как-то выжить.
Второе обстоятельство – общество занималось самовыживанием, и практически произошло оведомствление образовательной политики. Ведомство делало все в своих интересах, решало вопросы удобным ему способом. Отсюда и обратная унификация, атаки на закон, который этому мешал.
– И все же: почему закон было возможно принять – невозможно исполнять? От и до?
– Третья эпоха, к которой мы подошли, – это эпоха шоковых экономических реформ и, главное, российского термидора. Наши революционеры не убивали никаких внешних врагов. Никаких якобинцев не было, никто знамя из рук не вырывал. Они убивали самих себя. Идеалы революции августа 1991-го.
Я эту эпоху называю словами Мераба Мамардашвили: «заблокированная переходность». Государство практически не управлялось и ничем не могло управлять.
– Хорошо. Государство школу не финансировало. Но и не вмешивалось в ее жизнь. Почему же, когда пресс внешнего давления исчез, собственные силы, которые были внутри системы образования (или не были?), не проявили себя структурно?
– Еще на съезде в 1988 году я, выступая, сказал: навстречу друг другу идут два реформаторских потока. Сверху – министерство в лице Ягодина и других, снизу – учительство. А между ними стоит мощная управленческая пробка. Среднее управленческое звено.
Произошла реанимация командно-административного надзора. Среди управленцев среднего звена были и есть прекрасные министры, руководители облоно и роно. Но в целом среднее звено глушило это движение, низводило его на уровень школы, не давало оформиться структурно.
– А что происходило на этом самом уровне школы?
– Я совершенно согласен с Андреем Русаковым, который тогда говорил, что в образовании три сектора, и С.Соловейчик его поддерживал.
Авангардные школы – их 7–10%, школы проснувшейся мысли – процентов до 30 и больше, сейчас уже значительно больше, и вот эти массовые школы, которые только просыпались.
Поэтому вы совершенно правы: невмешательство государства, министерства помогало школе. А вот когда в 1996 году объединили министерства, началась прямая атака на школу – попытка внедрения стандартов, СанПиНов, типологии…
– То есть, условно говоря, жестких отраслевых регламентов…
– Это три вида прополки школы. Стандарт – содержательная прополка. СанПиНы – техническая. Типоло-
гия – это ограждение огорода. Доходило до абсурда. Например, так называемые профессиональные лицеи перерастали ПТУ, приближаясь по уровню к техникуму. Это надо было поощрять, закреплять нормативно – нет, отбрасывали обратно. Запрещали.
Третья эпоха завершилась дефолтом и сменой правительства. Три месяца министром был Тихонов. При нем впервые начиная с 1992 года в документах школьной политики появилось слово «ребенок». Появилось детство. Но ненадолго. Тихонов не ладил с Кириенко, ругался с ним, когда тот печально знаменитым 600-м постановлением отменил надбавки за классное руководство, за проверку тетрадей. Так что та тысяча, которую платят классным сейчас, – это не подарок, а возвращение краденого.
С этим временем связана еще одна авантюра – 12-летка. Октябрь 1998 года, страна почти что в руинах. И тут президиум Академии образования возвышает глас: над школой нужно надстроить два этажа. Дескать, чтобы сохранить существующее содержание школьного образования и снять перегрузку, надо ввести двенадцатый год обучения. Вместо 11 на 12 тарелок разлить.
Но возникает вопрос: кто сказал, что нужно сохранять содержание? Я приводил элементарный пример: у нас в учебниках по физике с 5-го по 11 класс
1500 понятий. У англичан – 600, у американцев – 300. И сравните число наших нобелевских лауреатов по физике.
15 июня 2000 года были парламентские слушания на эту тему, где – поразительно – все партии, все фракции объединились против 12-летки.
Эпопея с 12-леткой наложилась на смену власти. Сначала в образовании, а затем и в стране. Снова на повестке дня оказались две задачи. Первая, как мы уже говорили, – модернизационная. Но вторая – построение демократической России – перед Путиным в явном виде не стояла. Не только потому, что он воспитанник других структур, другого времени, но и потому, что объективно нужно было восстанавливать государство, порушенное в девяностые.
Лозунг «Государство возвращается в образование» был связан с модернизацией. Под этим лозунгом 29 августа 2001 года прошел первый Государственный cовет. Причем государство возвращалось с деньгами.
– Это особенно подчеркивалось. А позже, на деле, оказалось, что государство вернулось, чтобы снять последние гарантии и делово умыть руки.
– Здесь надо понимать одно. Администрация президента, правительство, Дума – это все не единое целое. Доклад Госсовета от 29 августа писал я. Филиппов и Матвиенко его поддержали, переклеили титульный лист и назвали концепцией модернизации. Он был предварительно одобрен на заседании правительства.
Но окончательно он был принят 29 декабря 2001 года. И там уже поработал Минфин. Зарплата – на уровне средней по стране, 4,5% ВВП – на образование, 25% ежегодного прироста финансирования отрасли – все это было вычеркнуто.
– А у Филиппова и Матвиенко не было способов этому противодействовать?
– Практически с министром финансов не мог справиться никто. И в итоге правительство утвердило в таком виде. Без цифр.
Все это просуществовало до 2003 года. Кое-что Филиппов успел сделать. А потом случилась административная реформа. Я тогда написал Путину три письма, сказал, что его ждут четыре провала: в науке, в здравоохранении, в социальной сфере и в образовании.
Если брать нашу сферу, то связь образования и науки лежит на поверхности. Но есть другая связь – высшее образование и высокие технологии, нанотехнологии. К этой связи, кстати говоря, сейчас и пришли. Вот в этом направлении надо было действовать, делать министерство высшего образования и науки. Потому что команда Фурсенко все равно в средней школе ничего не понимает, а этим он занимался.
Но самое главное, началась совершенно иная эпоха. В процессе монетизации было пересмотрено 211 социальных законов, и в том числе Закон «Об образовании». И все социальные обязательства, все гарантии были удалены. Только некоторым членам думского комитета (Смолин, Алферов, Мельников и другие) что-то удалось спасти. Например, уцелела Федеральная программа развития образования.
Это был уже целенаправленный уход из образования. Это была абсолютная реализация принципа: роль государства во всех сферах жизни должна быть минимизирована.
Не случайно в то время, когда Кудрин пересматривал законы, в Минобрнауки готовились «Приоритетные направления». В них, по сути, было пять пунктов.
Первый – это концепция минимизации, о которой мы говорили. Второй – фактическое введение платности образования. Третий – передача системы начального профессионального образования на региональный уровень и снятие с нее функций социальной поддержки. Четвертый – введение новых организационно-правовых форм, ГАНО, которые впоследствии стали АУ, коммерциализация образования.
И пятое – приоритет кадровых задач перед гуманитарными. Свинаренко, например, формулировал так: самая главная задача образования сейчас – подготовить рабочих для отраслей, которые не связаны с добычей нефти. Все.
Мы плавно перешли от сырьевой экономики к сырьевому образованию.
Я им говорил: это, по сути дела, возвращение к тоталитарной линии человека-винтика, только винтика нового образца, человека без духовных оснований, без национальной идентификации, который может одинаково обслуживать любую политическую и технологическую систему.
– В одной из статей вы приводите слова экс-премьера Франции Лионеля Жоспена: рынок является реальностью, в которой мы живем, но он – не горизонт общества. Но что делать с тем, что для большой части нашего общества рынок как раз и есть горизонт? Что делать с тем, что людям удобнее быть этими винтиками и менеджерами без роду и племени, чем понимающими людьми, с которых за это понимание спрашивается?
– У нас был очень короткий период гражданского общества и практически не было периода освобожденного народа. У нас же личность – категория вторичная. Свобода – категория вторичная. Демократия – категория вторичная. Главенствуют порядок, стабильность и так далее.
Осталась единственная первичная категория – у меня на нее вся надежда – это социальная справедливость. И в конечном итоге эта социальная справедливость приведет, с моей точки зрения, к пониманию и демократии, и других новых ценностных основ.
– Понятно, что горизонт, о котором мы говорим, вынужденный. Если бы у людей были другие возможности, они бы и продвинулись дальше. Вопрос в том, через что можно задавать эти горизонты развития. Через какие инструменты в образовательной политике, если мы ее берем не в нынешнем, усекновенном, виде, а в ее полноте?
– Задавать эти вещи через образование – очень длинный путь. Френе был прав, что демократическое общество создается только через демократическую школу. С одной стороны. С другой стороны, тот же Френе говорил, что если прогресс в обществе идет со скоростью сто, то прогресс в образовании идет со скоростью один.
Поэтому власть, заинтересованная в развитии страны, ищет не только и не столько образовательные, воспитательные рычаги, сколько целостную систему этих рычагов.
Я приведу только один пример. Возьмите все изменения в избирательном праве, принятые в последнее время. Они направлены на полное изничтожение личности. И как бы вы ни выпендривались на своих уроках истории про лейтенанта Шмидта, ни читали бы красивые стихи, все это будет разбиваться вот о такие вещи.
Но это не значит, что в образовании не надо это дело выстраивать. Надо.
Вот только образование имеет три ипостаси. Это социальный институт, который несет в себе все беды этого социума. Это система педагогики, которая насквозь авторитарна. И нет власти страшнее педагогической. Мы скоро дойдем до того, что у нас будет ЕГЭ в первый класс. Понимаете, это педагогический терроризм, заложником которого является ребенок. Его или уничтожат, или испортят. И из этого мира в мир взрослых можно выйти только инвалидом детства.
И третье – это реальная педагогическая практика, которая со всем вышеупомянутым борется. И сейчас опереться можно только на нее.
– Мне довелось читать концепцию стандартов, которая сейчас разрабатывается в РАО. И там есть одна примечательная вещь. Авторы говорят о вызовах времени. Но в качестве этих вызовов они называют тенденции. Глобализация, повышение мобильности, информатизация и так далее. Тогда как реальные вызовы – это риски этих тенденций. Возможно ли через любой инструмент – стандарт или что-то еще – работать с рисками, а не просто констатировать, что у нас происходит глобализация и надо как-то успеть впрыгнуть на этот поезд, пусть и в последний вагон?
– Здесь надо работать на равных. Здесь должен быть точно такой же философский вызов. Философеме надо противопоставлять философему. А потом искать, при помощи каких инструментов при глобализации должно быть сохранено личностное начало, национальное начало и так далее. Смотреть, как должно быть выстроено содержание образования, школьный уклад и так далее.
– С 2007 года начинается новый этап нацпроекта: поддержка регионов. Правда, на очень жестких условиях: введение норматива, отраслевой системы оплаты… То есть на деле это больше похоже на централизацию. И тем не менее о желании участвовать в проекте объявили почти все субъекты РФ, хотя в первый год поддержку получат лишь 40.
Не кажется ли вам, что это свидетельствует об окончательной «встройке» регионов в административную схему центра?
– Я бы не спешил с таким выводом.
В августе 1990 года я собрал начальников управлений и сказал: ребята, давайте разрабатывайте свои программы развития. Молчание. Только шесть человек согласились про это подумать. Через год – 49 программ. Люди начали осознавать свои возможности, ощущать себя политиками, деятелями в своем регионе.
Впоследствии я собрал все региональные законы об образовании. У меня в книжке их типология: инварианты, отличия, какие законодательные лакуны они закрывали. Это был весьма масштабный процесс.
Другое дело – то, о чем говорите вы. Национальный проект – это сплошная профанация. А профанация – вещь заразительная, она не может не захватывать регионы. Но я думаю, что они будут только подыгрывать – деньги им нужны. А в реальности – делать свое дело.
– Вы поддерживаете инициативу президента ввести в стране бесплатное обязательное общее 11-летнее образование. Я бы даже сказал, показательно поддерживаете. Почему?
– Я вижу в этом способ по крайней мере притушить вопиющую технократическую тенденцию, показать значимость именно общего образования.
Имеется в виду существующая 11-летка, но предельно дифференцированная. Включающая в себя профильные, профессиональные вещи. Предполагающая предельную диверсификацию. Надо понимать, что среднее образование сейчас и среднее образование времен Коменско-
го – это разные вещи. При таком объеме информации пытаться научить всех всему бесполезно.
Примечательно, что именно наш коллектив был виновником отмены обязательного 11-летнего обучения. В последний день съезда в 1988 году к трибуне выстроились две очереди выступающих.
Одна – за отмену, другая – против, с томиками Ленина в руках. Тогда было принято решение на время 11-летку приостановить – процентомания задушила. Да и не только в ней дело.
Мы же не освежали содержание образования практически с тридцатых годов. Пропустили две цивилизационные эпохи – переход с аграрного общества на индустриальное и с индустриального – на постиндустриальное.
Конечно, в 1964 году была создана комиссия во главе с Колмогоровым, 117 человек, из них более сотни – доктора наук, академики. Это брежневская контрреформа по отношению к хрущевской реформе 1958 года, когда вышел Закон «О связи школы с жизнью».
Эта контрреформа шла под лозунгом повышения научного уровня образования. И вот все, что мы имеем по части перегрузок, внесено тогда. Причем одновременно хрущевская 11-летка сокращалась до 10-летки. И тут же вводилось всеобщее среднее образование, которое предполагает аксимальную доступность.
Очевидно, что это две кардинально противоположные задачи. То есть правая рука не знает, что делает левая. И это не образовательная политика, а ее профанация.
– В связи с идеей 11-летки возникает вот какая мысль. Может быть, имеет смысл говорить о совершенно особенном стандарте – стандарте педагогической поддержки ребенка. Когда любой ученик, который попадает в школу, одаренный ли, «трудный», получит нужные ему помощь, поддержку.
– Я думаю, что это возможно. Но модификаций поддержки может быть миллион, поскольку специфика детей чрезвычайно различна. Его надо выстроить в рамочном виде, чтобы он предусматривал реестр этих действий, давал свободу.
– При этом поддержка может реализоваться не только через разные типы преподавания, но и через разные типы школ. Их типология должна быть артикулированной, «размятой», как говорят журналисты про текст.
– Типология вообще должна быть открытой. Жизнь умнее нас, она сама создает массу различных вариантов, видов, типов школ. Но я бы пошел дальше и покусился бы на святая святых – на содержание образования. Если мы говорим, что образование не может быть для всех одинаковым, то, сохраняя какую-то базисную основу, стандарт на своей внешней поверхности должен быть предельно открыт.
– Может ли стандарт вообще быть некоторой мембраной, передающей образовательные запросы общества?
Часто говорят: энциклопедические знания. Но возьмем тип энциклопедий XX века и тот тип, который сейчас возникает в интернете: википедия. Они создаются коллективным трудом тысяч людей, и каждая словарная статья открыта для корректировок, ее можно дописывать, переделывать.
– В принципе это и возможно, и необходимо. Но мне кажется, что только на внешней поверхности. Потому что ядро должно быть достаточно консервативным, а точнее, достаточно устойчивым. Ушинский настаивал, чтобы в это ядро не включались научные понятия, которые не устоялись. Они обязаны присутствовать во внешней оболочке, чтобы расширять сознание, но здесь – нет. Более того, он резко спорил с Марксом по поводу того, чтобы подвергать все сомнению. В ядре должна быть уверенность. Сомнения – на поверхности. Но при этом мера свободы, мера вопросов, мера открытости – она должна расширяться.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"