К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ДМИТРИЯ СЕРГЕЕВИЧА ЛИХАЧЕВА

«Дорогой Дмитрий Сергеевич...»

Мы знали, что в Петербурге живет Лихачев, и одно это делало нас чуть разумнее, спокойнее, терпимее

Помню, как глухо, неподвижно стояла зима за окном. Стекла обросли инеем, лишь случайные прогалины остались. Днем иней заискрится от красного морозного солнца, и опять сумрачно, тихо. Тикают часы в больничном коридоре. Я читаю медленно, растягиваю удовольствие, ведь у меня с собой всего одна книга. В белой, как зима, обложке.
Солдат читает – служба идет. Замечательно. Тепло. И книга – повезло же! – такая же замечательная. Теплая. Домашняя по интонации. Прочитаешь страницу – и хочется думать: долго, обстоятельно и о самых важных вещах, о старинных усадьбах, занесенных снегом где-то далеко...
Кажется, первый раз тогда я ощутил радость и даже какое-то воодушевление от красоты мысли, выраженной на обычной бумаге и самыми простыми словами.
Это была книга Дмитрия Сергеевича Лихачева «Заметки о русском», издание 1984 года.
Через двенадцать лет, в одном из последних интервью, академика язвительно спросили: «Ну, сейчас-то вы бы, наверное, не написали такой хвалебной книги о русском народе?»
Он печально ответил: «Да, тогда я написал похвальное слово России…» Помолчал и добавил: «А теперь написал бы плач о России. Вот это ощущение присутствия на похоронах больно жалит меня сегодня. Для меня Россия – живое страдающее существо…»
Книга «Заметки о русском» и сейчас передо мной. Я перелистываю ее и вспоминаю, как в 84-м году, в районной больнице Красноуральска, стал набрасывать письмо Лихачеву.
Сначала я долго обдумывал предмет для письма. Непременно хотелось, чтобы предмет был важный, серьезный, достойный внимания такого человека, как Лихачев.
Я решил, что напишу о русском языке. Угодив в армию после университета, я открыл для себя совершенно неведомый мне язык – расхристанный, однообразный в своей грубости, изломанный.
Своим грустным открытием я и решил поделиться с академиком. Мне казалось, что в моем письме «из глубинки» Лихачев найдет нечто ему неизвестное. Откуда ему там, в Ленинграде, в Пушкинском доме, ведать, что творится с людьми в таком медвежьем углу, как наш?
Я ничего не знал тогда о судьбе Лихачева, о том, что еще студентом он был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения, а первая научная статья будущего академика была написана по лагерным впечатлениям и называлась «Черты первобытного примитивизма воровской речи» (1935 г.).
Ничего этого не зная, я сел за письмо. «Дорогой Дмитрий Сергеевич!..» Странно, что я без сомнения обратился к незнакомому человеку, почтенному ученому так по-домашнему: «Дорогой...» Много лет спустя я видел письма из почты Лихачева, и почти все они начинались так же: «Дорогой Дмитрий Сергеевич...»
Очевидно, и его тексты, и его облик, и его голос – все давало ощущение близости, родственности. Мы знали, что в Петербурге живет Лихачев, и одно это делало нас чуть разумнее, спокойнее, терпимее.
В мемуарах он писал о своей няне: «Она умела внести в дом тишину, благопристойность, порядок, тихую грусть…» Все это внес в наш дом благодаря телевидению и Дмитрий Сергеевич. Спасибо тем первым встречам с ним в Останкине в середине 80-х годов.
Даниил Гранин недавно с горечью заметил, что с уходом Лихачева народу стало некого любить, не к кому душой прислониться. То есть каждому из нас, конечно, есть кого любить, но нам вместе, как народу, «там наверху» полюбить, похоже, больше некого. Тем более душой прислониться. Впрочем, разве Лихачев был «наверху»?
Один из учеников Лихачева нашел очень точное слово для определения роли своего учителя в нашей жизни: «увещеватель». Он постоянно увещевал власти и вразумлял народ: будьте порядочнее – и будет порядок. Дмитрий Сергеевич очень любил это слово – «порядочность». Вспоминал об академике Гудзии: «Он меня всегда поражал: о ком бы я ни заговорил, кого он не знает, он спрашивал: «А он порядочный человек?» Это означало, что человек не доносчик, не украдет из статьи своего товарища, не выступит с его разоблачением, не зачитает книгу, не обидит женщину, не нарушит слова...»
А письмо свое я так и не послал. Смутился. Да и адреса не знал. Об этой истории с письмом не стоило бы вспоминать, если бы судьба не послала мне... ответ. Через одиннадцать лет, в феврале 1996 года, мы сидели с Дмитрием Сергеевичем в его кабинете в Пушкинском доме и беседовали о русском языке!
Эта удивительная для меня встреча устроилась сама собой. Мне не надо было напрашиваться на интервью, беспокоить Дмитрия Сергеевича звонками – нет, все произошло очень тихо, Божьей милостью.
В соответствии со старинными правилами приличия московский профессор Сигурд Оттович Шмидт дал мне рекомендательное письмо, я положил его в карман и поехал на вокзал. Еще я должен был передать Лихачевым поклон от их знакомых по казанской эвакуации. Так и просила Галина Евгеньевна Гернет: «Передайте поклон от тех, кто жил в спортзале университета на улице Чернышевского. Мы помним, как он приходил к нам, помним его дочек и жену Зинаиду Александровну...»
В моем рабочем блокноте осталось несколько страниц торопливых записей об этой командировке. Мне кажется, в них есть достоверность тех двух февральских дней. Поэтому не хочется трогать эти заметки. Пусть они останутся нетронутыми в память того первого впечатления.
«22 февраля 1996 года. В Пушкинском доме +13о. На двери № 203 (кабинет Д.С.) – большой замок, каким в моем детстве запирались сараи или гаражи. У двери табличка: «Просьба не заходить в верхней одежде». Лихачев ее оборвал при мне.
Высокое окно снизу залеплено снегом. Справа виден шпиль Петропавловки. Холодная голландская печь в углу. Еле теплые батареи. Портреты по стенам: Пушкин, Жуковский, Тургенев, Лермонтов.
Дмитрий Сергеевич ставит на стол маленький рефлектор. Все время нашей беседы он будет следить за тем, чтобы тонкая струйка теплого воздуха текла в мою сторону.
Он в пальто, шарфе. Так и сидим одетые. Домашняя, колкая жалость...
Звонит телефон.
– Я слушаю вас... Позвоните по домашнему, здесь страшный холод... Да, это ужасно, потому что у нас огромный рукописный отдел и рукописи Пушкина, они не переносят перемены температуры... Да, пожалуйста. До свидания.
Спрашиваю про микроклимат, про хранилище. «Какой там микроклимат! Чтобы увеличить влажность, ставят лоханку с водой. Чтобы уменьшить – убирают...»
Через час разговора я почувствовал, что голос его слабеет. «Да, я замерз...» Уходим. Вешаем замок. У лестницы Дмитрий Сергеевич вспоминает, что забыл в кабинете палку. Снимаем замок, открываем дверь, ищем палку – нигде нет. Оказалось потом, дома забыл. Огорченность – из-за водителя, которого он ждал целый час, из-за холода, болезни жены.
У него предметная, сюжетная память. Вместо обычного ответа рассказывает целую историю, воспоминание. Иногда забывает слова. «Няня Катеринушка называла модниц... Кажется, в воспоминаниях у меня это есть...» (Потом я нашел это место в книге Д.С., няня говорила о слишком вольном дамском костюме: «неглиже с отвагой»).
Едем в машине. Дмитрий Сергеевич рассказывает о колоннах Исаакиевского собора: «Это плохой мрамор, зернистый, туда попадает влага и распирает камень льдом...»
Второй день. Вечером в гостях у Лихачевых. Ближайшее метро затоплено, добрался трамваем. Долго искал дом.
Дмитрий Сергеевич совсем другой сегодня. Молодой, легкий в движениях (совершенно забываешь, что ему в этом году исполнится 90!). Ему очень к лицу синяя рубашка, галстук, изящный жилет. Подхватывает у меня куртку, провожает в ванную, заботливо включает воду.
Сидим за большим столом в гостиной. Ищем фотографию для публикации. «Возьмите вот эту...» – Зинаида Александровна подает мне роскошный портрет Дмитрия Сергеевича. «Прошлым летом снимали, в Англии...»
Пирожки с капустой. Горячие, аккуратные, как с картинки. Разговор о смородине (на столе – душистое варенье из черной смородины). Д.С.: «Смород – от «смрад», запах то есть. А красная смородина появилась из Греции, как грецкий орех. Или как тополь, который у нас прижился, от него тень хорошая... Но красную смородину назвали смородиной лишь по сходству с черной, у нее же нет того запаха...»
Рядом с женой Дмитрий Сергеевич – улыбчивый, мягкий, спокойный. Видно, как они любят друг друга.
– Вам удается что-то перечитывать? – спрашиваю.
– На ночь – «Война и мир», Булгаков... Из стихов – Баратынский. Я очень люблю у него стихотворение «Пироскаф», поразительное... Никак не могу разгадать тайну этого стихотворения. Оно так великолепно написано, а по существу там нет чего-то, что соответствовало бы моему настроению. Я не плыву в Ливорно, руки марсельских матросов не поднимают на моих глазах якорь, «надежды символ»… Но это стихо-
творение меня завораживает.
– Какой книжный магазин сейчас самый хороший в Петербурге?
– Книжная лавка писателей. Она от Фонтанки с левой стороны. Там есть писательский отдел, можно туда зайти и сказать, что от Лихачева... (И ведь набрался нахальства, пошел в лавку на другой день, сказал, что от Лихачева. Никто не удивился. Мне показали на стенку с книгами, и я долго там рылся в одиночестве.)
Провожали в коридоре – он и Зинаида Александровна. Нам оказалось по пути с домработницей, милой круглолицей женщиной. Ехали на 55-м трамвае. Жалеет Лихачева: «Дмитрий Сергеич – уж он такой слабохарактерный. Ему что ни скажут – всему верит...»
Тепло, снег. Стоял на Аничковом мосту. На конях – белая попона из снега. По льду ходят утки.
Ушел от Лихачевых с чувством своей виноватости – за их усталость от гостей...
Дмитрий Сергеевич очень любил осень – такую, как была нынче, – ясную, солнечную, с туманами по утрам. Вспоминал, как маленьким вместе с папой и мамой ездил в эту пору в Павловск – «пошуршать листьями». И в Петербурге это осеннее время особое. «...Осенью в безветренные солнечные дни воздух прозрачен, и на Неве видна каждая деталь, а под вечер дома и дворцы на Неве кажутся аппликациями, вырезанными из бумаги и наклеенными на синий картон неба...»
Я теперь всегда буду слышать за шуршанием осенних листьев его сухой, сдержанный голос. В прозрачности опустевших садов мне будут вспоминаться его бессмертные комментарии к русской осени. Его лицо, исполненное мудрости, светлой печали. И его тихое пожелание всем нам, оставшимся под дождем и снегом: «Давайте будем людьми счастливыми, то есть имеющими привязанности, любящими глубоко и серьезно что-то значительное...»

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"