МЕМУАРЫ ДЕТСТВА  

Мамина кофейная чашка

Так уж получилось

Мы с мамой жили в маленькой двухкомнатной квартире, но встречались не часто. Обычно это случалось по утрам, когда я просыпался в школу. Звонил будильник, заведенный мною перед сном, я продирал глаза и плелся в ванную возить по зубам щеткой и зябко ежиться от холодного кафеля. Выходя из ванной, я и сталкивался с мамой, которая, допив свой кофе, как раз проходила мимо меня в свою комнату краситься перед зеркалом на работу. Я надевал школьную форму и садился на кухне. Жевать подостывшую яичницу и пить теплый чай. На столе стояла мамина кофейная чашечка из серебристого фарфора. Я терзал вилкой белую лепешку с двумя желтыми глазами и разглядывал эту чашечку. Она блестела от утреннего солнца, почти прозрачная, еще теплая, и гладкие цветные узоры казались нарисованными кондитерской глазурью, которую я так любил сгрызать с булочек. Доев яичницу, я заглядывал в чашечку и по застывшей кофейной гуще пытался угадать, какое сегодня у мамы настроение.
Мама хлопала дверью – уходила на работу. Я ставил тарелку в раковину, чтобы помыть после школы, натягивал ранец и выходил из квартиры. У меня давно были свои ключи, я носил их на шее на резинке. Я запирал сначала тугой верхний замок, потом легкий нижний и шел в школу. Я рос очень самостоятельным мальчиком.
Правда, так было не всегда. До семи лет я жил в деревне у бабушки с дедом и двух теток. Дед и баба, поочередно носившие меня на руках, были темными и морщинистыми, как старые деревья. И руки у них были словно покрыты корой – жесткие, сухие и теплые. А тетки мои, всегда приносившие разные интересные вещи, книжки и конфеты, казались мне двумя веселыми феями.
Маму я тогда почти не знал. Она представлялась мне чем-то независимо от меня существующим, вроде облаков за окном. Когда она приезжала в деревню, все менялось. Мама приносила с собой другой мир – городской, строгий, презрительный. Дед с бабой начинали вести себя тихо и почтительно, не ругались друг с другом. А тетки переставали пускать меня в свою комнату и о чем-то подолгу разговаривали с мамой.
В семь лет мама забрала меня из деревни, и я пошел в школу.
Мне как-то сразу стало понятно, что рассчитывать теперь нужно только на себя. Когда мне нужна была помощь, я боялся попросить об этом маму, мне хотелось, чтобы она догадалась сама. Но она не догадывалась и никогда не спрашивала меня ни о чем, а мне не удавалось поймать ее взгляд. После школы я уходил к себе в комнату, делал домашние задания, умывался перед сном и ложился спать. Я всегда оставлял дверь открытой, но мама, проходя по коридору, закрывала ее.

Жизнь не там и не тогда

Я плохо знал двор и окрестности, выучил только дорогу в школу. Гораздо лучше я знал географию Волшебной страны и Солнечного города. Я очень много читал, и мир книг был для меня ближе и понятнее, чем окружающий. Я верил, что Москва окружена пустыней, за которой – кольцо неприступных гор, а за ними – Волшебная страна. Я мечтал когда-нибудь очутиться там и доказать Страшиле и Железному дровосеку, что я ничем не хуже Элли.
Из книг я узнал, что «мама» – это совсем не так, как у меня. Я пытался представить себе, что было бы, если бы моя мама была другой, но фантазии эти всегда выходили такими неестественными, что мне делалось противно и стыдно.
Как-то утром я проснулся не от будильника, а от непривычного для нашей квартиры шума. Один голос был мамин, а второй – мужской. Что-то происходило в соседней комнате. Я натянул одеяло до подбородка и затаил дыхание. Ждать пришлось долго, я даже начал потихоньку дышать. Но вот мама открыла мою дверь, подошла к кровати и сказала:
– Вставай, пойдем со мной.
Я выбрался из-под теплого одеяла и зашлепал босыми ногами по паркету.
В маминой комнате на разобранном диване сидел незнакомый мужчина. У него был короткий седой ежик волос на голове, на плече – сизая расплывшаяся татуировка, а под левым глазом висела большая темно-коричневая смородинка. Он неприятно улыбнулся мне.
– Обними папу, – прошептала мама и подтолкнула меня. Я сделал шаг ватными ногами и упал в его руки.
С этого дня я стал чувствовать себя гостем в нашей квартире. На глаза отцу я старался не показываться, мне не о чем было с ним разговаривать, да и не хотелось. Я предпочитал с ним не сталкиваться, и когда он был дома, я отсиживался в своей комнате.
Комната моя была очень маленькой, но я так привык к ней, что она казалась очень уютной. Она нравилась мне, хотя я ничего не менял в ней, только заполнял полки какими-то маленькими вещицами, которые я никогда почти не трогал, но которые мне жаль было выбрасывать. На окнах моей комнаты висели тяжелые синие шторы, которые я никогда не раздвигал – я не любил солнечный свет. Когда он освещал комнату, становилось слишком видно, какая она маленькая и, в сущности, пустая. Сидя на кровати, я глотал книжки одну за другой. Пока я читал, я погружался в их мир, вырывался за пределы четырех стен, покидал нашу квартиру. Книги захватывали меня полностью. Но, заканчивая чтение, я очень быстро забывал, что в них было написано, а возвращаться, перечитывать мне никогда не хотелось. Я боялся разочароваться в тех мирах, где мне уже было хорошо когда-то.
Отец ушел в один день. Наверное, я пропустил что-то. Но однажды, еще до того, как отец исчез, я понял, что все возвращается, и я вот-вот снова окажусь с мамой наедине, пусть даже и через стену и закрытую дверь.

Все возвращается

Дверь ее комнаты теперь всегда была закрыта. Еще во времена отца там появился замок изнутри. Приходя вечером с работы, она запирала этот замок. Как раз в это самое время я перешел в следующий класс и стал учиться во вторую смену. Мы перестали встречаться с мамой даже по утрам. Но ее чашечка по-прежнему стояла на столе. Когда наступил момент, что я начал бояться встретить ее? Не знаю, но он наступил, и мне больше никогда не хотелось проснуться пораньше, вскочить с постели и увидеть ее.
Я приходил из школы и, сделав уроки, садился читать. Вечером, часов в семь, я слышал шаги на лестничной площадке, затем позвякивание ключей, доставаемых из сумки возле нашей двери, и лязг этих ключей в замочной скважине. Она входила в прихожую, захлопывала дверь, закрывала ее на засов, потому что мы никого больше не ждали, ставила сумку и шуршащий пакет на тумбу, раздевалась (я слышал стук вешалки) и уходила в свою комнату. А я вздыхал с облегчением: мама дома. И продолжал читать.
Мир, созданный ею в нашей квартире, был устроен хорошо и приспособлен так, чтобы я мог все делать сам и жить самостоятельно. В квартире всегда была еда – суп, котлеты и макароны, перемен почти не было. По утрам я жарил яичницу, на обед ел суп, а на ужин грел макароны. И… уходил с ними в свою комнату. Мама давно так делала. Скоро и я стал всегда есть у себя.
Она стирала мое белье, в ванной всегда были зубная паста, мыло и шампунь. По выходным, когда я приходил с улицы, замечал, что пыль в моей комнате вытерта, пол подметен, белье с постели снято и положено новое, которое я сам и стелил. Я ни в чем не нуждался и привык жить с ощущением силы, которая следит за устройством моего мира.
Но это надежное устройство неожиданно для меня вдруг подверглось тяжелейшему испытанию.

Испытание одиночеством

Как-то я сидел на кровати и читал. Не заметил, как наступил вечер. Это было поздней осенью, и я уже привык, что темнота наступает рано. Но когда я почувствовал, что за окном темно уже давно, а матери все нет, то заволновался. Я отложил книгу и посмотрел на часы. Было уже восемь. Я вышел в коридор с ощущением тревоги. В квартире было темно и тихо, только на кухне из крана падали капли, четко ударяясь о дно тарелки. Я зашел на кухню. На столе тусклым светом заоконного фонаря сияла мамина чашечка. Я прикоснулся к ней. Она была совсем холодной, кофейная гуща на дне затвердела, запах кофе почти выветрился. Я вернулся в коридор и встал перед дверью маминой комнаты. За ней была глухая тишина. И я сделал то, чего не делал очень давно, – толкнул дверь и вошел в мамину комнату.
Здесь все было по-прежнему, как до отца, когда я заходил сюда однажды посмотреть с мамой телевизор. Она смеялась, слушая выступление сатирика. Мне нравился мамин смех. И я, желая разделить ее радость, тоже засмеялся. Но она тут же замолкла, словно раздраженная моим смехом и тем, что я вмешиваюсь в ее настроение. Тогда я постарался сидеть тихо и улыбаться незаметно.
Теперь телевизор молчал, и в зеркале его экрана отражался узор штор, подсвеченных с улицы фонарем. Диван был собран и аккуратно застелен, на столике возле него лежало вязание и какая-то потрепанная книжка в мягкой обложке. В комнате стоял легкий запах маминых духов.
И тут мне стало страшно. Мне показалось, что в квартире кроме меня есть еще какие-то существа. Они вылезают из темных углов, приближаются ко мне со спины, я даже услышал их шипящие голоса. Я бросился к стене, нащупал шнурок выключателя и задергал им. Он никак не хотел срабатывать, а я в ужасе дергал и дергал его, рискуя оторвать.
Наконец свет зажегся. В комнате никого не было. Я оглядел ее как родное место, в котором давно не был. Мамина комната выглядела при свете удивительно пустой, хотя здесь было много вещей и мебели. В серванте стояли сервизы, блюда и хрустальные фужеры, которыми никогда не пользовались. На закрытых стеклом полках теснились книги в твердых обложках, но похоже, их давно не читали, и мне они были незнакомы. Возле окна высилась ваза с сухими цветами – ее я тоже видел впервые.

Долгое ожидание

Я сел на мамин диван и стал ждать. Я понимал, что рискую получить взбучку, дождавшись маму, но думал, что как только услышу звук ключа в двери, быстро убегу отсюда. Только бы мама вернулась.
Часы на стене щелкали, отсчитывая секунды, минуты и часы, а мамы все не было. Я уже не отдавал отчета своим действиям, мне просто хотелось что-то сделать, как-то оживить мертвое пространство. Я включил телевизор. Громкие звуки заполнили комнату, сразу стало шумно. В телевизоре все почему-то веселились и смеялись. Это было так далеко от моих ощущений, что я выключил его.
Часы показывали полночь. Я не думал ни о чем. Я ничего не понимал. Я чувствовал себя брошенным и забытым. Я не знал, как вести себя теперь. Я лег на диван, подложил под голову маленькую подушечку и заснул.
Проснулся поздно утром усталый и разбитый. Сначала я не понял, где я, не увидев на окне привычных синих штор. Потом я долго боялся вставать, потому что стало ясно: мама так и не пришла. И я решил, что если поступить как обычно, то все, может быть, вернется на свои места. Я пошел в ванную, умылся, приготовил и съел яичницу, собрал ранец и вышел из дому.
На улице все было как всегда: люди, серое небо, грязный асфальт и лужи. Только чувствовал себя я по-другому.
Вернувшись из школы, я снова сел на диван в маминой комнате и стал ждать. Время тянулось медленно, потому что я ничего не делал. Я опять включил телевизор и решил поесть. В холодильнике была еда, но макароны почти закончились, и я выложил на сковородку последнюю порцию.
Я ел в маминой комнате. Когда и к ночи мама не пришла, что-то во мне отключилось. Нет, я не перестал ждать, но во мне появилось какое-то равнодушие, и ожидание превратилось в тупое и безнадежное.
На следующий день я переселился обратно в свою комнату. Сделал уроки и сел читать на кровать. В семь часов вечера тишину прорезал лязг ключей в замочной скважине. Я услышал, как мама поставила сумку и шуршащий пакет на тумбу, разделась и зашла в свою комнату.
…Утром мамина чашечка снова была теплой, а на плите стояла кастрюля, полная макарон.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"