Пожелание пространства

По итогам одной "трансокеанской" экспедиции

В августе, когда реки мелеют настолько, что впору идти рядом с лодкой или толкать веслами близкое дно, вместо того чтобы грести (зато комаров мало! это существенно: комары тут составляют род мелкого зверя) – в сухом и жарком августе состоялся этот поход. Одна московская компания, довольно пестрая – историки, художники, фотографы и им в подмогу бортмеханик, стрелок-радист, спец по компьютерам и спасатель из МЧС прошли три с лишним тысячи верст, из Москвы в Сыктывкар и обратно.
Шли из одного музея в другой, такова была затея: пройти все музеи, что встретятся на пути, связать их общим маршрутом.

Проект Национального музея Респуб-лики Коми, директор Ирина Николаевна Котылева, и московской литературно-исследовательской группы «Путевой Журнал»¹ предполагал следующее: пройти от Москвы до местечка Усть-Вымь (100 км севернее Сыктывкара), повторив маршрут четырнадцатого века – путь первопроходца, миссионера и просветителя преподобного Стефана Пермского.
[Проект осуществлен при поддержке благотворительного фонда Владимира Потанина (программа «Меняющийся музей в меняющемся мире»)].

В Усть-Выми Стефан основал монастырь, который и теперь выглядит островом в море тайги (на здешнем языке «пармы»). «Пармская» обитель. Тайга – это сильно сказано; лес тут светлый, не сибирский, в нем есть пропуски, обширные поляны, долины для обозрения рек. Стефан прошел дальше в землю зырян, и мы за ним прошли дальше, но «столица» Стефана, первый им основанный монастырь – в Усть-Выми, там, где река Вымь впадает в Вычегду.
Путь вышел протяженный.
Двадцать музеев, десять монастырей, три большие реки, тридцать малых, одно море.

Моря не было. Вернее, было и есть – у нас вся страна одно большое море. Какое море? – океан. Русский Тихий.
[«Русский Тихий» – проект «Путевого Журнала». Мысль самая простая: увидеть Росию как океан, пройденный из конца в конец, но до конца не исследованный. Необъятный, подвижный, имеющий в своих пределах острова городов, редкие отрезки «суши». Фрагменты, не проросшие по сей день семена пространства.]
Музеи – вот семена пространства. В музее материк знания ощутим под ногами. Музеи – пункты наблюдения за Руским Тихим.

Как изменился он за последние шесть-сот лет? Изменился ли вообще? Что ощущал первопроходец Стефан, выходя за круг знакомой суши, вступая в «заморские» пределы иной веры – сразу за Устюгом, за поворотом из Северной Двины в Вычегду?
Первое наблюдение: Русский Тихий не слишком изменился. Глядя, как черный, глянцевый, сияющий как новая галоша джип погружается в студеные воды Вычегды, чему свидетелем только лес и голый берег, приходишь к выводу, что океан наш изменился не особенно. Разве что реки обмелели, показав по всему течению фрагменты дна: валуны, темные осклизлые бревна и протяженные полосы песка.
Джип спасся. Вторую машину вытащил трактор «Беларусь», за рулем которого был дед-сто-лет и, между дедом и рулем, внук, что приехал в деревню на каникулы. Все-таки есть изменения.
Другой вопрос – сколько прибыло сюда пространства за эти шесть сотен лет?

А что такое пространство? Река, ее холодная петляющая линия (трое суток против течения на местном бензине спалили японский мотор у лодки – насмерть, окончательно; иноземная техника не справляется с водами Русского Тихого; тут нужен наш мотор, «Вихрь») – река, линия, течь, вихрь – все это не пространство, это до-пространство, подвижное и беспокойное.
При чем тут Стефан и его четырнадцатый век? Отвлеченные материи, ментальные матрицы, число измерений восприятия в городе и вне его – о чем мы еще толковали, переходя из одного мира в другой? Из московского в средневековый ростовский, затем в левобережный волжский – низкий, плоский, как водная гладь, по которому идешь как по дну, и вода над тобой. Из Заволжья, через форточку Вологды – в северный двинский край, и за него, в пределы зырян. Модули расселения, принципы восприятия иного. Спасатель Николай, послушав однажды разговор научного руководителя с экспертом, спросил: Куда я попал? что я ребятам в МЧС скажу? – и сам же ответил: Скажу, что вы пробы воды берете, тогда поймут. Пойди пойми эту перемену мест, каждое из которых устроено по-своему, каждое со своим рисунком пространства. Эйдосы и трансформы... До того ли было миссионеру, шагнувшему в лес и нети, на съедение колдунам?

Рассказами о его подвигах полна Республика Коми; эти легенды до сих пор живы. В них читается общий сюжет. Стефан вступает в схватку с кудесником, языческим волхвом. Чаще всего на стороне кудесника вода, Стефану помогает огонь. Сразу видно столкновение первоэлементов (об этом, кстати, Стефан имел свое понятие; он был один из самых образованных людей своего времени, греческий язык знал в совершенстве и что есть эйдос, растолковал бы в два счета). Стефан боролся с волхвами во всеоружии своего знания. Другое дело, что народная сказка донесла до нас свою версию события.
Вот главный его противник, духовный вождь зырян, верховный жрец Пам (чаще его здесь называют Пама). Жрец предлагает Стефану вместе спуститься в одну прорубь и выйти из другой. Стефан в ответ предлагает вместе войти в огонь. Берет Паму за руку и ведет в горящий дом. И Пама пугается огня – ввиду всего народа, пришедшего смотреть на соревнование. Он страшится огня, как стихии опаснейшей для его воды – кричит, вырывается, пускается в бегство. Поражение его очевидно и крайне болезненно для зырян.
Болезненно до сего дня! Нам рассказывал при встрече потомок Памы по фамилии Суханов (он Пама по матери, по отцу же ведет свой род от самого Стефана), рассказывал живо, чуть не со слезами на глазах, как вырывался Пама, как Стефан не дал его убить (а народ хотел того, разуверившись в своем жреце), как Паму сослали за Камень, за Урал, и он даже в ссылке все не мог успокоиться, во сне кричал и вырывал руку.
– Эх, – продолжал потомок, – вот если бы они пошли в воду... Наш род всегда умел колдовать и управлять водой. В позапрошлом веке мой прапрадедушка ездил на мельницу по дну реки. Прямо с тройкой уйдет под воду и через час уже на месте, выходит из воды живой. А остальные за сутки едва добирались!..
Хорошие дела. Взрослый, в солидных летах дядя рассказывает о странствиях предков под водой. У других Стефан плавает на камне, движет берегами, одной мыслью кипятит пивное сусло в котле. Эти истории мы слушали ежедневно; суждения, как правило, были эмоциональны, словно столкновение священника и волхва было вчера. Во дворе музея в Сыктывкаре, где сотрудники по поводу встречи расставили на столе малый фуршет, местный старикан, взяв в руку стопку, сказал сам себе: Ну что, выпьем за Стефана? Памы-то нет...
Здесь же, во дворе музея, тихими голосами две дамы обменивались впечатлениями: Выходит по этим рассказам, что сам Стефан был не более чем колдун; он с этим Памой на одной полке, один другого не лучше...
Есть что возразить ученым дамам. Допустим, Стефан прогоняет воду огнем. Почему не прочитать так: светом, пространством. Он идет из большего мира и толику его пространства несет с собой.
Колония Стефана в Усть-Выми и теперь выдвигается, выплывает ярко освещенным островом из тени леса. И далее обрастают материалом пространства все места, где он останавливался, огораживал площадь и над ней возводил вертикаль деревянной колокольни. Позже дерево «каменело», храмы белили, и от того вторжение света в лес становилось еще более заметно. Ульяново, Троицкий монастырь, деревня Ыб, место удивительно красивое, где левый берег Сысолы так высоко всходит над правым, что отворяется разом полмира, и вновь является мысль об океане – так далеко хватает взгляда и так подвижно море пармы: лес движется волнами от горизонта до горизонта.
Кстати, в это возвышенное место Стефана не пустили местные жители. Он огорчился, в ответ пообещал обидчикам худое бытие, и пожалуйста – было тут село Худое, из которого вышла фамилия Худоевы.

Земля зырян не забыла Стефана, пришедшего сюда как будто давным-давно – нет, словно вчера. Самые горячие споры идут о нем и его миссии, есть среди мыслящих и неравнодушных людей целые партии, диаметрально противоположно толкующие его наследие. К примеру, победа над Памой обернулась, по мнению некоторых, духовной деградацией зырян. Лишившись своего вождя и вслед за тем этической вертикали, связующей землю с небом, люди коми перевернули собственный язык, в коем смешались высокое и низкое, чистое и нечистое. Оппозиция московским доктринерам обнаруживает себя очень скоро.
[Ладно партии – а Вычегда, едва нас не утопившая? На реке за день до конца странствия словно выставлены были ворота – по названию населенного пункта мы назвали их Яренские; оные ворота еле нас пропустили. По очереди ломалась вся техника, приходилось идти пешком, и тут «не пускало», на выходе из того же Яренска, словно время встало ровным строем сосен – и ни туда ни сюда. Зарядил дождь, потом комары позабыли, что на дворе август, накинулись тучей и принялись язвить и жалить, невзирая на мазь и примочки. С великими трудами мы прорвались к Усть-Выми. Головную машину к пункту назначения подвез эвакуатор. Испытание здешним «минус-пространством» не шутка.]

Если попытаться отыскать по горячим следам простую формулу состоявшегося путешествия, то эти плюсы и минусы можно расставить так. Из городского пространства, плюс-города (не Москвы, скорее Ростова Великого, где Стефан двенадцать лет проходил всю возможную грамоту), мы провожаем его шаг за шагом в минус-город, в плюс-лес. Полная панорама, график движения просветителя с одного полюса цивилизации на другой.

Спектакль пространств перед нами был сыгран. Где была его середина, кульминация, где нам случилось пересечь экватор Стефановой планеты? Пожалуй, в Устюге.
Великий Устюг нарисовал центр композиции; вокруг него как будто уравновесилась географическая карта.

Стефан родился и вырос в Устюге, городе, на первый взгляд построенном по европейскому образцу. В Великом Устюге дома – кубы. Малые ростом, крепкие, твердо стоящие на берегу Сухоны.
[Река широченная, вот-вот она станет Северной Двиной; разве что в самой ее середине по причине жестокого обмеления сегодня всплыл песчаный остров.
Мы едва не въехали в него ночью, не разглядев в темноте. Мотор лодки, завывая, без конца рыл песок. К месту торжественной встречи шли пешком, в воде по щиколотку, ведя лодку в поводу. Утром рассвело; нам открылась чудная панорама: фронтом по берегу реки встал город, вперед выставив церкви; на другом берегу слева поднялся пологий холм, на нем как будто крепость. При виде холма и крепости на душе сделалось светло и грустно. Как выяснилось позже, не случайно.]
На правом берегу за нашей спиной строится регулярный город. План, понятный, как бумага в клетку. Простой и ясный чертеж. Выходец из Устюга непременно возьмет его с собой – тем более в миссию – этот невидимый рисунок, останавливающий течь русского «океана».
[Первым святым в Устюге был Прокопий (XIII век), пришлый человек, «из немец», человек образованный, просвещенный. Он добивался от сограждан должной (в его устах христианской) регуляции жизни, попутно пугая их знамениями устрашающего характера. Именно тогда в Устюге (под него) была положена «ганзейская» матрица, остов будущего пространства; она хорошо сохранилась, хотя и невидима.]
Но этот правильный, ровно спланированный официальный Устюг на самом деле не весь Устюг. Та крепость на противоположном берегу Сухоны, что сразу притягивает взгляд и стесняет дыхание, Гледен, ее также непременно нужно брать в расчет при рассмотрении Устюга. Это город исчезнувший, весьма древний. Он представляет вторую половину Устюга (на самом деле по старшинству – первую, это к ней приложилась нынешняя регулярная часть, где мы сейчас стоим.)

Мы наблюдаем окрестности – всю полноту Устюга – глазами Стефана (одна из задач экспедиции – реконструкция его исторического маршрута). Видно целое.
Версия такова: некогда существовал один город. Древняя крепость Гледена была в этом большом городе «кремлем». Устюг был «посадом». Именно тогда в нем родился, вырос, из него вышел Стефан. Он наблюдал обе половинки Устюга сложенными, не по отдельности, а вместе.
Пожалуй, и этого мало. «Кремль» Гледена и наш регулярный посад представляют при внимательном рассмотрении не две половины, а две трети города.
Третью треть, обращенную на восток, находящуюся по ту сторону реки Юг, представляет земля зырян. Зыряне, язычники, поместили свой фрагмент в целое Большого Устюга. Незастроенный, пустынный берег, лес сизым очерком во весь горизонт – еще одна часть Устюга, важная составляющая его полноты.
[Мать Стефана была зырянка.]

Наверное, здесь нужно искать фокус всей картины: завязь мира для ребенка находится в месте, где он родился и вырос. Его мир полон, самодостаточен и поместителен (для всякого народа).
Устюг для малолетнего Стефана был точно глобус, в котором были своя Европа («немецкий» посад Прокопия), Азия (земля зырян) и в центре пуп земли – холм, «кремль» древнего Гледена. Землю Стефана рассекали полноводные реки: с запада шла Сухона, на север уходила Двина, с юга, строго по меридиану, в обширную чашу Устюга вливалась река Юг. (Надо же случиться такому совпадению! Юг течет с юга. Как не поверить в то, что весь мир лежит у тебя под ногами?)
Пологая чаша пейзажа хорошо видна с холма Гледена, у стены монастыря возле Сторожевой башни.
Узел рек очень важен; река не просто бежит мимо, сообщая наблюдателю, скажем, о бесконечности времени – нет, сумма рек рисует перекрестие, сворачивает бесконечность в узел.
[Одним из главных талантов Стефана его биограф Епифаний называет присущее ему с детских лет «чувство вечности».]
Стефану дано было увидеть иные пространства: он с детства был склонен к чтению, наблюдению (сочинению) невидимого. Этот второй мир с малых лет для него открылся; к тому же он был озвучен иноязычно – церковнославянским и греческим языками. (За греческими книгами он, возможно, и ушел в Ростов: «досматривать» внешний мир.)

Вот что означает центральное положение Устюга на обширной карте странст-вия Стефана. Здесь «записана» вся его жизнь. Весь мир: город и лес, древность и современность и только еще угадываемые будущие черты, в нем развернуты «пустыня» Азии и «полнота» Европы.
Здесь все долгое путешествие будущего миссионера свернуто точно клубок. Этот клубок в свое время раскатится на две тысячи верст.
Этот клубок мы катим вслед за ним, и закономерно один пейзаж сменяет другой, реки связывают и развязывают узлы (времени), камень сменяет песок, карта делается подвижна; она содержит в себе фрагменты видимые и невидимые.
Как можно записать, составить свод обозначений для такой карты?

Здесь появляется повод для нового взгляда на Стефана как просветителя.
Стефан составил азбуку для народа зырян. С этой азбукой он и отправился в миссию. Если увидеть в Устюге мир, свернутый в одно целое (в рулон карты), то можно предположить следующее. Первое: знаки Стефана не просто фиксируют те или иные звуки. Они одновременно являются навигационными указателями. Они говорят о большем пространстве. (Таково было традиционное назначение букв древнейших азбук, в частности финикийской, о чем знал книгочей Стефан). И второе: возможно, он составлял свою азбуку не для одних зырян, но для всех обитателей устюжского «глобуса». Стефан искал совершенный язык, универсальную пропись – такую же, какую в свое время составляли Кирилл и Мефодий: не для одних славян, но для всего константинопольского мира. Стефан осознанно им подражал. Можно предположить, что на первом этапе он составлял азбуку для всего устюжского («двинского» – Епифаний) многоязычного мира, в котором его родной Устюг был малой столицей.
[Графический анализ его азбуки отчасти на то указывает: знаки Стефана «многозвучны», многоязычны; они несколько переусложнены, им придан избыток вселенского смысла. К тому же очень короток был их век, знаки не успели упроститься, найти рациональное начертание.]
Его азбука напоминала эсперанто. Это было уместно для Большого Устюга, составленного из половин и третей – христианской, языческой и вовсе ни во что не верующей частей.

Что произошло с его азбукой? У нее была странная судьба. Москвой она была признана успешной, на ее знаки было переложено Писание, по которому в Усть-Выми служили церковную службу. Есть тексты, их немного. При этом азбука пережила своего создателя едва ли на два поколения. После него она стала шифром, инструментом для избранных, поводом для заумной игры. Говорят, сегодня студенты-филологи иногда переписываются на стефановской азбуке, шифруя свои сообщения от посторонних.
Если принять версию об универсальности замысла Стефана, о его проекте культурного объединения всего устюжского мира, то подобная судьба его азбуки становится более понятной. В этом случае его замысел был возвышенной утопией, вряд ли осуществимой.

Проект Стефана Пермского появляется в конце XIV века, когда самостоятельная Русь сама была проектом. Миссия Стефана стартует в 1378 году, за два года до Куликовской битвы, когда карта Московии вся была в движении.
К ней прикладывались разные замыслы, прожектеров было довольно; можно проследить деятельность партии выходцев из Ростова Великого, к которой историки относят Сергия Радонежского, Епифания премудрого и нашего Стефана. Эта партия постепенно примкнула к московской элите, однако некоторое время выступала особо, хотя принципиально не акцентировала своей деятельности. У них (условно «северян») был свой проект совершенного русского государства. Можно предположить, что устюжанин – мироустроитель, утопист – Стефан имел на этот счет свое мнение. Он, кстати, был архитектором, художником. Образ будущего мира рисовался ему в красках и – в пространстве.
Следует учесть и такое обстоятельство. Ростов Великий (имевший самые тесные связи с Устюгом), с середины XIV века помещенный в политическую орбиту Москвы, во времена монашеской учебы Стефана в значительной мере сохранял свои интеллектуальные и культурные амбиции. Ростов был весьма горд своей ученостью, своей библиотекой, о полноте и богатстве которой Москва могла только мечтать. Мало того, можно представить себе, что, утратив суверенитет, подпав под тяжелую руку Москвы, просвещенный «университетский» Ростов мог выступить с фрондой против новой столицы.
И вновь о пространстве. Ростов – регулярный город, знавший твердый чертеж и план, свысока смотрел на неустроенную, «хаотически» сложенную Москву. Говоря нынешним языком, Ростов смотрел на Москву этаким Питером.
Стефан – книжник, грамотей, «немец», последователь немца Прокопия, выходец из европейской колонии Устюга, лучший выпускник Ростовского «универа», разве не мог разделять той же позиции? Несомненно, он разделял ее. Полиглот, умник, раздвижитель всемирного пространства в голове, до конца дней своих чертил – буквы, принципы, правила бытия. Он так и не стал в полной мере московитом.
Если так, то нет ничего странного в том, что после ухода Стефана Москва не поддержала начатого им движения. Его проект – если таковой существовал – грозил Москве сепаратизмом. Политически он был опасен. Ходят слухи, что, будучи вызван однажды в Москву (1396 год), Стефан был попросту отравлен. Скончался скоро, в нестарых еще летах.

Его путь замкнулся, нарисовался «островом» посреди Русского Тихого океана, в море нашей истории. Этот остров Стефана, как и весь наш сухопутный Тихий, исследован мало. Экспедиция по пути первопроходца – по двадцати музеям во всех попутных городах и весях – это подтвердила. О жизни и подвиге Стефана известно немного научно подтвержденных фактов, еще меньше материальных следов, памятников того времени. (Речь не идет о «Житии», которое написал Епифаний, тем более о многовековой традиции церковного почитания святого Стефана – это свидетельства иного рода). О нем больше предположений. О Стефане спорят, его наследие интерпретируют, порой полярно и конфликтно.
И все же об одном его стремлении, об одном постоянном желании можно говорить уверенно. Это пожелание пространства. Он был архитектором, художником, даже его азбука – это во многом художество, графическая игра. Стало быть, пространство – большее, поместительное для творчества было ему необходимо.
[В селе Ыб по высокому берегу нас провела Ирина Александровна Безносикова, директор здешнего краеведческого музея (кстати, чудесный музей), с холма на холм:Там, с той стороны (где даль и большее пространство), когда-то было море. Мы на его берегу, высоком и местами обрывистом. Что только не открывается в этом обрыве! Находят даже динозавров...]

---

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"

---