«Новое время», 1989 год, № 44, 45, 46
 

Воспитательная катастрофа

Опыт конструктивного анализа

1. Этим летом я провел десять дней в летнем лагере «Орленок» и увидел – словно в щелочку подглядел – нечто такое, что выходит за пределы обычной системы нашего обитания. Неостановимая череда размышлений, пониманий, догадок охватила меня. В чужих странах – что? Что нам до них? А вот дома, и не в особокомпьютерном лагере с иностранными детьми, и не в каком-то дивном месте, где редкостно талантливый педагог вырастил чудных ребят, – нет!
Съехались со всей страны ребята, такие же, каких повсюду встретишь, на каждой улице и в каждом городе, но – никакой озлобленности, полное дружелюбие и терпение друг к другу, открытые, веселые, энергичные лица. Я сидел с ними долгими вечерами, я вслушивался в их песни и споры, я представлял себе их выросшими и вдруг понял то, что, собственно, и всегда понимал, и все понимают, но как-то оно на втором плане сознания находится – понял счастье жить в чистом мире, в окружении воспитанных людей, в полной защищенности и оттого с чувством полной свободы. Значит, можно, можно это, бывает так!
Когда говорят о воспитании, обычно думают о детях, о будущих поколениях. Но нет же, воспитание – это о нас, о том, какие мы и почему мы стали такими, какие мы есть. Я всматривался в «Орленке» в бесстрашных детей и думал о себе и о нас, о том, что же искалечило наш старший мир, искал причины нравственной катастрофы – можно ли остановить ее развитие?

Чернобыльская катастрофа произошла, как известно, по такой схеме: сначала отключили защиту, потом стали экспериментировать.
Точно такова же и схема нравственной катастрофы, о которой идет речь.
Защитой человека от нравственных перегрузок, от экстремальных нравственных обстоятельств являются важнейшие духовные категории, воспринятые с детства: душа, дух, совесть, любовь к людям, грех, покаяние, раскаяние, вера, надежда, милость, милосердие. Недавно одна мама рассказывала: пришла дочка-второклассница из школы и говорит, что на собрании сильно ругали какого-то Петьку. «Мама, а где же милосердие?» – спросила девочка. Вот так оно и происходит: в результате усилий многих людей категория «милосердие» появилась в сознании девочки. Это очень важное событие для страны.

Защита была отключена, и началась массовая перековка людей, чаще называемая невинным словом «воспитание».
Но у человека не одна, а две первые потребности – потребность в безопасности и потребность в развитии. Весь внутренний мир каждого из нас зависит от их силы и сочетания. Они помогают одна другой, они противоречат одна другой. Если потребность в безопасности не удовлетворяется, проявляются худшие черты характера, и человек не может развиваться. Все лучшее в человеке – от развития, все худшее – от небезопасности, от несвободы.
Свобода и развитие! Точно так же в обществе – законы всюду едины. Нет реальных прав у неразвитого, нет развития без прав. Только свобода дает возможность развиваться, все начинается со свободы. Говорить о свободе, определять понятие свободы без идеи развития – непродуктивное занятие, сейчас же натыкаешься на необходимость ограничивать свободу. Однако нет свободы без развития, нет развития без свободы.
Но в состоянии ли каждый человек достаточно развиться, позволяет ли ему природа? Ведь люди такие разные! Это трагичнейший из вопросов, это вопрос веры в человека, в его достоинство, в его возможности.

2. ...Всеобщий потоп накрыл все и вся. Ни один человек не остался вне коллектива.
Были коллективизированы крестьяне: у них отняли землю, орудия труда и право протестовать против государственного ограбления.
И наконец, самая незаметная, тихая, но самая опасная для будущей нравственности страны – принудительная коллективизация детей начиная с десяти лет.
Известно, каким сильным изобретением оказалась лагерная бригада, установившая коллективную ответственность за работу каждого ее члена. Отпала необходимость в надсмотрщиках, не работал один – не кормили всех, и заключенные сами заставляли работать друг друга. Коллектив, в котором нельзя не состоять, как это ни кощунственно прозвучит поначалу, – полный аналог лагерной бригаде: в коллективе все воспитывают всех. И сколько ни внедряй сегодня вечные или другие истины, пока существует всеобщая коллективизация бытия, нравственная катастрофа неизбежно углубляется.
При слове «коллектив» первая ассоциация – «Педагогическая поэма». Макаренко, говорит авторитетный словарь, «разработал теорию и методику коммунистического воспитания в коллективе», что абсолютно верно. Но однажды я спросил крупного педагогического деятеля: «У нас в стране коммунистическое воспитание?» – «Конечно!» – «Тогда подойдем к карте Советского Союза, и покажите мне место, назовите школу, где его можно увидеть». Моя просьба показалась шуткой.
Такая мистика в материалистической стране. Я больше сорока лет занимаюсь школами и обязан засвидетельствовать: никогда, ни разу, нигде не видел я официального коллектива, хоть отчасти напоминающего макаренковский, и не встречал достоверных сведений о нем. Переберите книги по теории и методике коллективного воспитания – нетрудно установить, что их авторы никогда не воспитывались в макаренковском коллективе, никогда не видели его и сами создать не могли бы. Прежняя политэкономия социализма выглядит глубоко научной и правдивой наукой по сравнению с этим мифом.
И меньше всех в этом виноват Макаренко.

В маленьком мире, созданном творческой волей Макаренко, свободное развитие каждого подростка действительно было залогом свободного развития всех. Иных привозили в колонию из тюрьмы, сдавали из-под нагана, в колонии ни решеток, ни охраны, и каждый мог уйти, уехать, сбежать, ему ничто не угрожало. Макаренковский коллектив и развивался свободно – не было образца и примера, а с инструкциями Макаренко обращался сурово. Свободное развитие свободных детей! Трудное, с конфликтами, эксцессами, бедами, но все-таки свободное. Макаренко освобождал угнетенных беспризорщиной детей от страха перед жизнью, перед сверстниками, перед взрослыми, он давал им сладостное чувство доверия, без которого нет свободного человека, – доверия к взрослым, своим товарищам, своему труду, ко всей жизни доверие.
Коллектив – это цель и дисциплина, необходимая для достижения цели. Чем сильнее чувство цели у всех – тем меньше необходимости в дисциплинарных мерах. Цель макаренковского коллектива была предельно ясной: выжить! Выжить за свой счет, своим трудом. Макаренко не ставил перед детьми цели воспитывать друг друга, он всегда повторял, что воспитание должно быть незаметным. Общей целью были хозяйство, завод, хозрасчет.
Коллектив – это прекрасно, но у него нет сердца. Сердце бывает только у человека. Сердцем макаренковского коллектива был сам Макаренко. Он жалел, он любил детей, он совал им конфетки под подушки, а когда надо было, защищал иных от коллективного бессердечия.
Макаренко был великий педагог, он создал теорию и методики сердечного детского воспитания.

Но видели бы вы, что сделала с макаренковским изобретением славная наша педагогика! Поскольку обыкновенные человеческие цели – выживание, хозяйство, производство – исчезли, а других, кроме воспитания всех вокруг себя, не нашлось, смысл коллектива сместился в сферу дисциплины. Появились книги по теории и практике воспитания послушных людей в послушных коллективах. Ничего не осталось от Макаренко, кроме цитат. Весь упор – на требовательность, на карающие органы коллектива, на умение командовать и подчиняться.
Конечно, в огромном большинстве школ никаких коллективов не было, а просто, как везде и всегда, были дружные или недружные классы, было товарищество с его круговой порукой и ненавистью к предателям и доносчикам, была обыкновенная детская жизнь – дети ссорились, мирились, заступались, враждовали. Эта жизнь с ее групповой подростковой моралью, так же как и жизнь в семье (единственное, что не поддалось коллективизации – не сумели придумать, как это сделать, хотя все утопии и антиутопии коммунистического толка начинаются именно с семьи и любви), – эта обыкновенная народная жизнь и дала стране солдата, выстоявшего в войне, дала сегодняшнюю народную нравственность, дала массу замечательных людей.
Однако на эту жизнь с ее вечной моралью накладывалась новая антиморальная мораль, и все путалось в головах детей. То, что они чувствовали правильным, объявлялось ложным, а то, что они понимали как дурное, воспевалось как передовое. Ужасающую двойственность вызывало такое воспитание, раздвоение личности.
Всякий человек всегда попадает под воздействие двух ценностных систем: одна – грубая мораль личного выживания, требующая враждебного отношения к реальному или мнимому противнику; другая – гуманная, нравственная мораль примирения и пощады. В самой общей форме – мораль вражды к людям и мораль любви к людям. Какая из них пересилит в душе данного человека? Это зависит от его семьи, от его круга, от обстоятельств его жизни, от того, какая мораль преобладает в обществе. В тридцатые–пятидесятые равновесие сил в извечном соревновании было резко нарушено.
А началось с нарушения главной традиции, на которую прежде никто не смел покушаться. Сколько мир стоит – сначала человек получает нравственное воспитание, затем гражданское, затем уж он сам выбирает политическое направление своей жизни. Нравственное воспитание вызывает одинаково доброе отношение ко всем людям, а политическое, наоборот, учит разделять людей на союзников и противников, на своих и чужих. Человеку нужен мир, человеку нужна и борьба за свои права и убеждения. Но политическое воспитание не может предшествовать нравственному, в этом случае оно вытесняет его совсем – что и произошло в нашей стране.

Где баррикады – там и Гаврош, как иначе? Детские организации не коммунисты изобрели, а лорд Баден-Пауэлл, создавший во время англо-бурской войны организацию бойскаутов. Когда пионеры первых лет пели: «Близится эра светлых годов, клич пионера – всегда будь готов!», то стоило бы вспомнить, что клич пионера «Будь готов!» – это переведенный скаутский девиз «Be prepared». Старые люди и сегодня с нежностью вспоминают походы и палатки своего пионерского детства, свои ячейки и отряды при заводах, фабриках, типографиях.
Беда пришла с всеохватной коллективизацией бытия. Отряды и ячейки перешли в школы, и вскоре в пионеры начали принимать практически всех. Чем выше массовость организации, тем незаметнее, но сильнее принудительность. Все хотят поступить в пионеры, – но лишь только вступил – выхода нет. Исключенного из комсомола прежде не принимали учиться дальше, исключенного из пионеров ждала изоляция. Исключенные из партии почти всегда заключались в лагерный коллектив. Исключенные и заключенные были угрожающим примером для каждого, кто захотел бы сделать шаг вправо или шаг влево. Капканные организации для того и создаются, чтобы человеку можно было чем-нибудь угрожать. Страх был настолько всеобщим и привычным состоянием, что его почти и не ощущали – он проявлялся лишь в критических, пограничных ситуациях.

Все дети коллективизированы... Политические методы перенесли на самые обычные школьные проступки, на любую попытку уклониться от дисциплины, причем наказывал не учитель, а дети, сверстники. Разбору на детском ОСО, особом совещании, подлежал всякий, кто «тянул класс назад», кто «против коллектива». Но даже самые большие прогрессисты в наши дни удивляются: как же иначе? Как ребенок научится понимать, кто друг, а кто враг?
Тут и собака зарыта, тут мы подбираемся к «сущности протекших дней, до их причины». Истинная суть комвоса в том, что оно с детства приучает делить людей, сортировать на чужих и своих, плохих и хороших.
Неписаный кодекс, внушаемый с десяти лет (и раньше), выглядит примерно так:
– Суди, и будешь не судим. Суди всякого, обсуждай его недостатки, не уклоняйся – в этом заключается подлинное товарищество. Суди друга, брата, сестру, родителей – суди!
– Ты – юный строитель коммунизма, самый передовой человек на земле. Не жалей тех, кто тянет нас назад и мешает строить коммунизм. Жалость – не советское чувство, кто жалеет врага, тот «христосик». (А врагу – 10 лет...)
– Будь политически грамотным, то есть знай, что можно говорить, а чего нельзя. Не болтай лишнего – за это знаешь что бывает? (И до сих пор во всех характеристиках пишут о взрослых людях: «политически грамотен», то есть нигде не скажет лишнего. Другого смысла эти слова не имеют.)
– Запомни на всю жизнь: массы всегда правы, поэтому всегда сразу примыкай к большинству.
– Если же тебя самого станут разбирать и судить – тут же признавай вину и проси прощения! Если ты не признаешься, значит, ты против коллектива.
– Не вмешивайся! Не будь умнее других, не лезь, сиди на месте. Ни за кого не вступайся. Тебе больше других надо? Без тебя во всем разберутся.
...Вглядитесь сегодня в агрессивно-послушное большинство на любом собрании – оно в невидимых красных галстуках, оно выросло на пионерских сборах.
Я к одному клоню: наивно думать, будто воспитательно-нравственную катастрофу можно остановить одним лишь возвращением к вечным истинам. Получившие в детстве мощный заряд комвоса, мы все готовы судить, гнать и карать.
Человек держится или на положительном – на идеале, пусть даже и обманном, и (или) на отрицательном – на страхе. Примерно с середины шестидесятых годов комвоспитанию стало не на чем держаться: обман обещаний, что вот-вот-де наступит всеобщее благоденствие, рассеялся, открылось много ужасного, а страх перед коллективом тоже стал постепенно исчезать, хотя и медленнее, чем обман. Но постепенно и страх стал уходить. Исчезает главное условие устрашения – поголовная массовость. В жизнь вступают поколения, не получившие никакого воспитания, не знающие ни идей, ни идеалов, ни страха.
Всё? Край света? Нет. Вот теперь-то и можно говорить о том, что же такое коллективное воспитание. Замечательная штука!
Принудительный труд вызывает ненависть, но значит ли это, что люди вовсе не должны трудиться? Принудительный коллективизм вызывает негодование, но ведь подростки не могут жить, не объединяясь. Оставьте ребят одних, и сейчас же возникнут компании, союзы или «Ассоциация свободных дворников», как в соседнем лагере…

3. Вера в высокие идеалы, без которой человеку трудно жить, стремительно угасает, потому что слишком уж расходится с ними, с идеалами, действительность. И многим кажется, что положение безвыходно.
Но нет же, выход есть. Чтобы ребенок поверил в добро, не нужно ждать всеобщего и повсеместного добра, достаточно, чтобы он видел добро в своей семье или хотя бы от одного человека. Точно так же, чтобы подросток поверил в общественные идеалы, не обязательно требовать глобальных усовершенствований жизни. Взгляды мальчишки на жизнь определяются не столько состоянием соседнего завода, сколько отношениями в его собственном школьном классе. Воспитание зависит от системы, но не полностью, у него своя автономия. Выход в том, чтобы помочь ребятам сегодня, а не в далеком будущем создавать человеческую жизнь около себя.
Вот мысль, которая навсегда поразила меня. В «Палате № 6» Чехов пишет о докторе Рагине: «Андрей Ефимыч чрезвычайно любит ум и честность, но, чтобы устроить около себя жизнь умную и честную, у него не хватает характера и веры в свое право».
Умная и честная жизнь – около себя, вокруг себя! Не для себя одного, а именно вокруг себя. Может быть, это и есть воспитательный идеал? Может быть, это и есть спасение детей? Не конструировать, каким должен быть человек, не перечислять идеальные качества, не гонять-изгонять ребенка за то, что он не отвечает этим придуманным качествам, а вместе с детьми и подростками создавать умную и честную жизнь. Их стремление к этой жизни, их собственная работа, да и сама эта жизнь будут лучшими воспитателями. Тогда целью коллектива, клуба, организации, союза, кружка или ассоциации будет не «воспитание нового человека» и не одни только политические действия, а образ жизни. Разве каждый человек не стремится к какому-то определенному образу жизни? Уровень жизни от детей не зависит, хотя труд и совместная деятельность могут и его повысить. Но образ жизни, но умная и честная жизнь около себя, но совместное стремление к свободе и развитию – кто даст это детям, тот сделает реальный шаг против нравственной катастрофы.
Не надеясь на всеобщее понимание, все-таки скажу, что выход есть, что пути найдены, что открытия сделаны, что ими будут пользоваться сто лет, и двести, и пятьсот, потому что никогда воспитатели не найдут ничего лучшего, чем соединение двух важнейших слов: коллектив и творчество.
А начиналось все в наши дни, в конце пятидесятых годов.
24 марта 1959 года во время весенних школьных каникул профессор Иванов с двумя своими сотрудницами собрал из разных школ несколько десятков подростков 14–15 лет и стал создавать с ними небывалую жизнь. Это был фактически просто клуб подростков Фрунзенского района в Ленинграде, но в честь Макаренко, чьи идеи развивал Иванов, клуб назвали коммуной, и позже тот образ жизни, который установился во Фрунзенской коммуне, стали называть коммунарским. Не слишком удачное название, не любят сейчас такие слова, но ведь шел 59-й год, и никто не мог предположить, что скоро коммунаров – детей, обожающих коммунарский образ жизни, будут исчислять не десятками, а сотнями тысяч.

Отчего этот образ коллективной жизни так притягателен для подростков? Другими словами, что сделал профессор Иванов?
Быть может, это единственный человек, который понял Макаренко.
У Макаренко копировали всё, кроме главного – кроме самоизобретения своей жизни, которое и было движущей воспитательной силой. Иванов это уловил – в его коллективах идет постоянное самостроительство. Не просто самоуправление, не управление налаженной жизнью, а постоянное, ежедневное изобретение ее, социальное творчество, возведенное в принцип. Все нетворческое, неживое, механическое не имеет смысла! К важному слову «коллектив» добавилось на равных слово «творчество», и это добавление оказалось решающим.
Вот что значит богатая идея – сразу все переменилось.
Вместо расписанной по плану жизни, заготовленных и проверенных речей – постоянная импровизация, которую так ценят подростки, особый, слегка насмешливый, с виду очень острый, а по существу глубоко уважительный стиль отношений друг с другом и со взрослыми, постоянное пародирование формальностей.
Быть может, это была первая демократия в стране, она выражалась в детском законе: «В коммуне нет начальства, хозяин – коллектив, а кто начальство корчит, тот гнусный, грязный тип».
…Ряд всевозможных «вместо» можно выстраивать без конца. Только когда увидишь этих ребят наяву, как я увидел их в «Орленке», начинаешь понимать, что в комвоспитании все делалось (и делается) с точностью до наоборот – именно то делается, чего не надо делать.
Вот плодотворное воспитание: как можно больше веры в себя, как можно больше любви к людям. Это и есть нравственное воспитание: дети учатся любить людей, дружелюбны и внимательны. Самое сильное впечатление подростка-новичка, впервые попадающего в творческий коллектив: «Никогда не думал, что на свете есть такие люди». Бывают ссоры и конфликты, бывают бунты – свобода бунтовать полная, но здесь учатся любить людей и отвечать за дело.

Нравственная катастрофа... Что делать? По-моему, вот что. Воссоздавать собор вечных нравственных идей и ценностей. Нужна литература вроде прежней духовной литературы, нужны новые учебники педагогики для учителей. Значение духовной проповеди нельзя ни преувеличивать, ни приуменьшать.
Нужно отказаться от опасной идеи «воспитания нового человека», отказаться от воспитания взрослых людей и пропагандировать не идеал человека с такими-то качествами, а образ жизни, приближающийся к идеалу свободного развития каждого человека.
Детских и подростковых организаций должно быть столько, чтобы каждому ребенку была обеспечена свобода выбора – и выхода, без чего нет свободного развития. Сегодня все думают о том, какие формы должно принять детское и юношеское движение, кого с кем соединить и разъединить, но важнее сама ткань обновленных организаций. Если в них не будет свободы и творчества, то есть свободного развития, все останется по-прежнему.
И наконец, о семье... Когда страх, рожденный массовыми организациями, стал исчезать и учитель больше не мог поддерживать дисциплину с помощью самих же детей и подростков, вспомнили про семью, школа стала чаще жаловаться родителям. Стали писать, что семья тоже важна, что семья – первый воспитатель. Но к семье пока что относятся лишь как к сдерживающей силе, родителям напоминают об ответственности, родителям говорят: надо больше смотреть за детьми. Но как воспитывать в семье, если родители и сами воспитывались соответственно, если для них воспитывать – значит лепить человека по своему усмотрению? Родителей не надо призывать получше смотреть за детьми, родителям надо рассказывать, что же такое нравственное воспитание... Все должно вернуться на круги своя: нравственное воспитание должно предшествовать политическому.

Переправа. Вот что наша жизнь сейчас – переправа. Царство страха постепенно тает в воздухе, уходит как ночной кошмар, рождается новый образ жизни – без страха. Великая перемена! Она не может произойти по мановению руки, ведь всякая клеточка нашего общественного организма жила страхом – и чем, и как его заменить?
Но все-таки мы переправляемся на другой берег. Моста широкого нет, и потому любой плотик хорош, любая идея, все, что позволяет до другого берега добраться. Понятна ли моя мысль, читатель?

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"