«Новое время», 1992 год, № 24
 

Я учусь в английской школе

Я учусь в английской школе, такой страшной, если верить тамошним газетам, что даже в королевском семействе возникают проблемы с обучением детей, и, например, принц Эдвард, теперь уже взрослый человек, в детстве, как недавно открылось, ненавидел школу.
Но я учусь не с принцами, а в обыкновенной Уорчестерской начальной школе среди пятисот маленьких детишек, белых и черных. Школа выглядит угловатым модернистским замком, перед нею большая асфальтированная площадка вроде плаца, окаймленная яркой желтой линией. На переменах (а большая перемена – час с лишним) дети играют на плацу, но за линию не забегают – запрещено. Забора нет, надзора нет, ничего нет, а просто нельзя – вот они и бесятся внутри очерченного пространства, ногой за линию не заступая. Английские дети. Я долго стоял, раскрыв рот, наблюдая это педагогическое чудо, оно произвело на меня впечатление не менее сильное, чем обломки Парфенона в британском музее.
Каждый урок я перехожу в следующий класс. Сначала мои сверстники были трехлетние ребятки, мы с ними рисовали, собравшись кучками вокруг низеньких столов, потом они все взяли принесенные из дому пластмассовые баульчики с ланчем, построились и пошли завтракать, а меня перевели в первый «С», и я долго не мог сосредоточиться, гадал, почему же «С», может, за этой буквой скрывается какой-нибудь отбор, может, я среди самых умных или, наоборот, среди глупеньких? Оказалось, что буква «С» – потому что учительницу зовут мисс Мария Свитмен. Потом я учился во втором «Э» – у мисс Линн Эванс и в шестом «Т», у мистера Клайва Тэйлора. После шестого класса дети переходят в среднюю школу независимо от их успехов. Это великая перемена в английском образовании.
Еще совсем недавно в Англии существовала система «11 плюс», по которой проводили глобальное тестирование одиннадцатилетних детей и разделяли их по школам разного качества: одни открывали путь к высшему образованию, другие закрывали. Хотя делили вроде бы по способностям, на практике обычно получалось, что у детей победнее результаты тестов похуже. В конце концов справедливость восторжествовала, систему «11 плюс» отменили, но вот опять в газетных заголовках замелькало угрожающее слово «селекция». Селекция детей! Похоже, «11 плюс» возвращается с черного хода, как пишет «Дейли телеграф» (заголовок через всю полосу).
Каким образом? Это интересная история, она касается и нас. Дело в том, что постепенно вводится новый порядок, по которому школы получают деньги не от местной администрации, а напрямую от правительства – оно платит школе за каждого ученика, которого по своему выбору привели родители.
Казалось бы, куда как хорошо.
Но, как всегда бывает с педагогическими новшествами крупного масштаба, дело оборачивается неожиданной стороной: школы перестают брать слабых учеников, начинается сегрегация детей. Чем меньше слабых учеников – тем лучше результаты школы, тем охотнее ведут в нее детей, тем школа богаче... А остальных куда?
Все возвращается к прошлому, да еще и в худшем варианте. Странный поворот: то, что у нас считается демократическим, прогрессивным, либеральным, то в другой стране держат за консерватизм.
В школьном деле все не просто, и кажется, нет такой системы, самой благородной по замыслу, которая не калечила бы судьбы то одних детей, то других. Начинаешь думать: а нужны ли общие системы в образовании?

Английская школа нетороплива. Английские дети получают на уроке раз в пять, если не в десять, меньше материала, чем наши. Но он другого сорта и другого качества, этот материал. Маленькие дети не сидят здесь за партами, выстроенными в ряды, им не объясняют новый материал, им почти не задают на дом, их не спрашивают, а вместо отметок учительница пишет разные веселые или ироничные слова. Они не зубрят и не отвечают грамматические правила, их не вызывают к доске и с места не вызывают. Если учительница хочет что-то спросить, она подходит и тихо спрашивает, ученик отвечает ей так же тихо, оставаясь на своем месте, а не рапортует, как солдат, выкликнутый из строя.
Дети тихонько пришли в класс, плотной кучкой уселись в углу на ковре, так что образовалось нечто вроде большого букета. Мисс Свитмен, молодая учительница-первогодка в зеленом свитерочке, спортивных брючках и кроссовках (это еще что, я видал учителя с тремя сережками-заклепками в левом ухе; учитель в Англии не должен являть собою образец скромности), провела перекличку, дети отзывались известным нам по кино манером: «Да, мисс» или просто «мисс», потом учительница спросила, сколько будет два раза по три, маленькая девочка храбро сообщила, что четырнадцать. Мисс, подумав, поправила ее и, видимо, решив, что при госте спрашивать детей невежливо, прекратила устный счет. Началось то действо, на котором держится сегодня английская школа на всех ее ступенях: самостоятельная работа в одиночку или в маленьких группах.

Я учусь в английской школе – это значит, что я весь день с первой минуты и до последней что-то делаю. Можно сказать, работаю, но это слишком высокое слово для тех нехитрых занятий, в которых я провожу свои пять-шесть уроков.
Англичане воспитаны в спокойном труде. Учительница, не волнуясь и не сердясь, делает свое дело, и дети спокойно делают свои школьные дела, на которые им указала учительница. А так как понукать их и призывать к порядку не приходится – дашь задание, они и работают не торопясь, – то урок и вся школьная жизнь совершенно не похожи на нашу школу с ее постоянным напряжением, которое удивительным образом соединяется с постоянным же бездельем.

Я учусь в английской школе, и вот разница между ею и нашей школой: в английской – дети заняты, в нашей – бездельничают, часами сидят без мысли в голове и без дела в руках, как говорил один великий русский педагог.
Вот где все начинается у нас (если отложить экономику в сторону) – в школе. Изо дня в день, из года в год, десять лет подряд огромная часть детей, подростков и юношей сидит и дремливо слушает сначала отвечающих урок, потом объяснения учителя, потом нотации учителя, обращенные к тем, кто не слушал урока. Если бы сторонний наблюдатель задался вопросом, для чего, для какой жизни обучают этих детей, то он, пожалуй, пришел бы к такому ответу: наверно, их с детства учат главнейшей науке этой страны – науке молча и терпеливо сидеть на собраниях.
В английской школе, снова и снова повторяю, ничего этого нет. Покончив с проверкой присутствующих, учительница велела детям взять синие тетрадки, лежавшие на полках, и приступать к работе. Семилетние дети спокойно взяли свои тетрадки и начали решать примеры: кто в уме, кто на пальцах, кто с помощью маленьких цветных кубиков из большой коробки. В классе не было ни тишины, ни шума, все были заняты, учительница подходила то к одному, то к другому, дети старательно считали, вздыхали от напряжения, высовывали языки, наклонялись к тетрадям, писали ужасными каракулями – никто их не поправлял. Ничего, за двенадцать лет научатся писать красиво. Никто не добивался единообразия в тетрадях; никто не диктовал, на сколько клеток отступить; ни одному ребенку за весь урок не сделали замечания. Но когда к концу все устали и слегка расшумелись, учительница вдруг прикрикнула на них неожиданно сильным голосом – и они вмиг утихли. Позже я заметил, что у каждого английского учителя есть про запас и громовой голос. Они не кричат на детей, а быстро приводят класс в порядок специально-педагогическим поставленным голосом. Никаких эмоций, никакой сердитости – просто громко, строго и другим голосом. Порядок наступает немедленно.
И так было весь день: то считали, то рисовали по короткой сказке, и учительница терпеливо разбирала рисунок каждого, то ползали по полу с какой-то машиной, которая подчинялась лишь правильному набору кнопок, то цепляли лампочки к батарейкам и радовались чуть заметным огонькам. Весь день прошел в трудах.

Я учусь в английской школе для старших ребят, в девятом классе. Дети, пока учатся, меняют две, а то и три школы – начальные классы отделены от старших, так дешевле, потому что старшим нужно очень много специальных классов и кабинетов. В Айлвардской школе такое количество всяких лабораторий, мастерских, студий, репетиционных комнат, спортивных залов, что их и в полдня не обойдешь. А школа обычная, государственная, и дети обычные. Много черных ребят, и они, конечно, отличаются в поведении – в моем классе было несколько дерзких мальчиков. Один, получив тетрадь от учительницы, швырнул ее на пол, что-то злобно бормоча, но учительница и глазом не повела, будто не заметила. Мальчик поворчал, поворчал, нагнулся, поднял тетрадь и приступил к работе. Конфликта не вышло. В Америке тоже черные и белые вместе, но там, особенно в старших классах, заметно некоторое отчуждение. А здесь – поверить трудно, до чего спокойно в классе. На уроке музыки делились на группы, составляли музыкальные агентства; на уроке гуманитарных наук делились на группы – кто какую религию будет описывать; на уроке биологии тоже делились на маленькие группы, изучали отпечатки пальцев. Как сказала мне учительница одного из классов, здесь есть языковые проблемы, а расовых проблем в школе нет.
Так значит, они не вечны? Значит, это разрешимо?

Я учусь в английской школе – я весь день работаю в маленьких группах. Групповой метод («бригадный») был распространен и у нас в двадцатые годы, но его отвергли на том, казалось бы, разумном основании, что в группе один действительно учится, а другой делает малоценную работу, например,
оформляет плакат. Один как завлаб, а другая как лаборантка. А знания-то нужны всем... Но здесь, в английской школе, и не считают, что все должны научиться одинаково. Все должны одинаково работать на уроке, у всех должен быть одинаковый интерес к теме, все должны ознакомиться с ней – и этого достаточно. «Мы учим их работать вместе, принимать ответственность на себя», – объяснили мне учителя. Ответственность за знания конкретного школьника, за результаты учения лежит не на учителе, а на ребенке и его родителях. Это в корне меняет характер учения. В старших классах, как и в младших, ученики работают в основном в школе, в маленьких книжечках-дневниках для записи заданий мелькают два слова: «non set» – ничего не задано. Хотя предметы не так уж просты: технология, английский, французский, математика, гуманитарные предметы, естественно-научные, драма. За основательностью до поры до времени, до специальных классов, не гонятся, здесь изучают не основы наук, как у нас, а картину мира. «Они работают и узнают мир», – сказала мне учительница английского Джерри Гилберт. Два раза в год учителя составляют отчеты для родителей «о прогрессе и достижениях» – так он называется, этот отчет. Один короткий, другой большой. Чтобы их не пришлось писать наспех, отчеты подают не в конце года, а когда удобнее. Дети тоже составляют отчеты о своих достижениях. По окончании 11-летнего обязательного обучения (потом еще год или два для подготовки в университет) можно не сдавать экзамены, это не обязательно, но если хочешь получить сертификат (вроде нашего аттестата), то надо сдать около десяти трудных экзаменов. Жизнь человека сильно зависит от того, есть ли у него сертификат, и вот это обстоятельство и заставляет детей учиться.
Разница между нашей школой и английской в том, что наша требует (часто безуспешно, да еще с моральными драмами), английская же предоставляет возможности. Хотя внешне все то же. Так же на переменках бредут ребята из класса в класс, так же сидят, развалясь, старшие, так же шумят во время обеда, и директор школы, мистер Салисбери, энергичный, деловой человек без пиджака, в рубашке, заметив, что кто-то слишком разбаловался в дальнем углу, пронзает нарушителя указательным пальцем и громоподобно восклицает:
– Икскьюз ми! Извините меня!
И все. Порядок восстановлен.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"