«Новое время», 1990 год, № 27, 28, 29
 

Я учусь в американской школе

Я учусь в американской школе и должен сразу сказать, что если от американских супермаркетов с непривычки можно упасть в обморок, если в американской больнице о наших лечебных учреждениях лучше и не вспоминать, если в американском университете только вздохнешь и махнешь рукой, то со школой сложнее.
Школа, быть может, самое слабое звено американской жизни. Или самое крепкое? В системе противоречий, изнуряющих мировую систему народного образования, американские педагоги сделали выбор, прямо противоположный советскому, так что и вправду теряешься – на чьей же стороне здравый смысл?

…В отличие от того, что у нас думают, американские школы вовсе не начинены чудо-техникой, и погони за техническими средствами обучения, как у нас, нет и в помине.
Телевизор, проигрыватель, видео, компьютер – редкая редкость в обычном классе, я ни разу не видел лингафонных кабинетов или каких-нибудь обучающих машин. Наверно, их показывают только высокопоставленным педагогическим гостям из СССР со зловредной целью напрасного истощения нашего школьного бюджета, потому что гости возвращаются на Родину с разорительной мечтой о технике.
А не техникой интересно американское образование.
Вот мы идем с директором Бобби Макдауэллом по школе в Кливленде, один класс, другой, а здесь, говорят, ясли. Ясли? Ясли. Можно войти. В двух больших затемненных комнатах примерно сорок детских кроваток, и в каждой по крохотному ребеночку, белому или черному. Все спят, тихий час. С некоторыми возятся мамы – ученицы этой школы. Если ученица родит, она приезжает в школу с малышом, оставляет его в яслях и отправляется в соседний класс учиться. Ничего особенного.
– Когда вы узнаёте, что 14-летняя школьница ждет ребенка, что вы делаете? – спросил я у директора, большого черного человека.
Он пожал плечами:
– Ничего. Рекомендую поговорить с медицинской сестрой.
В этом эпизоде – вся американская школа. Мамы-подростки вызывают большую тревогу в стране, о них пишут и говорят с трибуны, но права школьниц тем не менее охраняют строжайшим образом.
В одной школе я попросил директора показать мне карточку какого-нибудь ученика, чтобы понять систему отметок. Директор смутился – американцы не любят отказывать в просьбах. Выяснилось, что закон запрещает сообщать кому-либо отметки школьника без письменного разрешения его родителей. Письменного!
Синие узкие металлические шкафчики сотнями стоят вдоль коридоров во всех американских школах (гардеробов здесь нет). Шкафы заперты на замки с кодом, ребята открывали мне – бедлам. Вещи, игрушки, книги – все вперемешку. Ну и что? Личное дело каждого. У нас тут же устроили бы конкурс на лучший шкаф, все комиссии только бы и делали, что проверяли шкафы на чистоту. Здесь же в соответствии с IV поправкой к Конституции США запрещены любые обыски и досмотры, оговорено одно-единственное исключение: в личный шкаф разрешается заглянуть, когда полицейские с собакой ищут наркотики. По возвращении домой я рассказал об этом нашим учителям. Меня тут же спросили: «А если в шкафчике будет дохлая мышь?» Американцы не боятся дохлых мышей. Душевное состояние ребенка дороже.

И учитель защищен. Вот подробность, малозаметная с виду, но в корне изменяющая школу. Нашему учителю платят в зависимости от нагрузки, от количества уроков в неделю. Кому за 18, кому за 30. Нагрузку эту распределяют каждую весну, а вместе с ней, естественно, и зарплату. Сколько бессонных ночей, сколько споров в наших школах, унижений, слез! Учитель полностью в руках директора.
У американского учителя контракт на несколько лет, и снизить заработок невозможно: количество уроков не влияет на него. Американские учителя не лучше наших по знаниям и педагогическому мастерству, они так же, как и наши, иногда выгорают лет через пятнадцать беспрерывного преподавания, и так же говорят о засилье бюрократии. «Представьте себе, есть около двадцати учебников математики, а наш школьный совет разрешает выбирать лишь из семи!» – совершенно серьезно возмущалась при мне одна учительница. Но в Америке учителя в лучших условиях и оттого лучше относятся к детям. Их не дергают, не проверяют, они ведут уроки без напряжения, неторопливо, не добиваясь знаний от всех: кто учится, тот и учится, кто не хочет учиться – что поделать? Программу учитель составляет сам и по своему разумению и потому не торопится пройти ее. В Америке считают, что по собственной программе учитель преподает лучше, даже если она заведомо беднее той, которую могли бы составить крупные специалисты. У преподавателей литературы нет обязательных списков – ни книг, ни даже авторов. «А если ученик не будет знать Шекспира?» «Ну так он не будет знать Шекспира», – ответили мне.
В Америке нет прописки, все постоянно переезжают, в иных школах за год меняется четверть учеников – ничего страшного. Вот что я понял в Америке: ничего страшного! Нас нарочно запугивают! Здесь ничто ни с чем не стыкуется, каждый учит и учится на свой манер, у каждого учителя свои правила – ведь он учитель, а не пешка. В школе имени д-ра В.Кобба в Сан-Франциско я видел «Правила 14-й комнаты», а в Сиэтле, в школе имени Саманты Смит, «Правила мисс Бернейб», выдающейся учительницы штата Вашингтон (такой у нее официальный титул). Правила мисс Бернейб для пятиклассников выглядят так: «Будьте добрыми, уважительными и заботливыми. Слушайте друг друга. Счастье не в том, чтобы иметь, что любишь, а в том, чтобы любить, что имеешь». Вся школьная Америка увешана всевозможными афоризмами, правилами, девизами, сентенциями – детей приучают к мысли, что моральные правила необходимы человеку, но их надо открывать, выбирать, изобретать самому, потому что источник нравственности – в тебе самом. Учителей учат: «Сердце образования – образование сердца». Еще их призывают не просто уважать разнообразие, но и создавать его. Работа учителя – творить разных людей; в одной учительской я видел плакат: «Твори различие!», в другой – «Иди и твори различие». Издаются большие серии педагогических плакатов, призывающих принимать каждого ребенка таким, какой он есть, уважать его право на отличие, право быть другим – то есть самим собой.

А классы в американских школах, особенно начальных, для детей с 6 до 11 лет, веселые, разукрашенные, радостные. Столы обычно не рядами, как у нас, а полукругом – американцев не волнует, откуда падает свет, все равно левшу правильно не посадишь, а в Америке гораздо больше левшей, чем у нас: их не переучивают.
Чтобы объяснить детям, откуда я приехал, я взял в руки глобус и стал показывать в классе – вот Америка, вот Советский Союз, две огромные страны. Маленький мальчик поднял руку. «Да?» – спросил я. «Еще есть Коста-Рика», – тихо сказал он, и мне стало стыдно. «Конечно, – сказал я с горячностью, – еще и Коста-Рика!» Наверно, дети заметили мое смущение, потому что когда урок кончился, ко мне подошла совсем уж крошечная темная девочка, решительно протянула руку и ясно назвала свое имя. Она меня подбадривала. Чужестранец, которого она видела впервые, был, по ее понятиям, равный ей человек, нуждающийся в ее поддержке.
Это крепкое наше рукопожатие равноправных, равноценных людей стало ключом к разгадке американской школы.
Помните первые знаменитые телемосты с Америкой? На один из них были собраны школьники, на следующий день после передачи только и разговоров было что об американских детях – как держатся! Наши не глупее, и знают немало, и развиты: но скованны, стеснены, зажаты. А заокеанские их сверстники держатся спокойно и непринужденно. Раскованны, но не развязны – воспитанны.
Может быть, дело в том, что у нас говорят «трудные дети», а в Америке – «дети с трудностями»? У нас – проблемные дети, у них – дети с проблемами. Вся наша педагогика нацелена на то, чтобы родителям и учителям было легче с детьми, поэтому потом так трудно со взрослыми. Главное слово нашего воспитания – нельзя. Главное слово американского воспитания – можно. Действуй! Вот передо мной письмо директора школы, он объявляет учащимся и родителям, что назначен директором, сообщает, где работал прежде, и пишет, что у него лишь четыре правила для всех: «Будь здесь. Включайся. Действуй сознательно и ответственно. Каждый день узнавай что-нибудь новое». Духом позитивного действия, позитивного отношения пронизана вся американская педагогика.

Я учусь в американской школе. А как у меня теперь с мировоззрением? Оно стало капиталистическим?
Но ни в одном из шести педагогических колледжей, в которых я был, нет кафедр политического воспитания. Американцы не формируют мировоззрение, они с трудом понимают это слово, главное в нашем воспитании. Но они сильно занимаются образованием характера, особенно в спорте, и стараются воспитать (образовать) хорошего гражданина, деятельного участника общественных движений, избирателя. На одном уроке мы с детьми учились писать сенатору. Нам сообщили его адрес, научили вежливо обращаться к нему и особо подчеркнули, что не надо извиняться за то, что отнимаешь у него время, потому что помогать – его обязанность.
…И техники особой не надо, и средств невероятных, а надо только, чтобы у входа в каждую школу был – пусть незримый – плакат вроде того, какой я видел у входа в маленькую школу «Фри Юнион» в Шарлотсвилле, штат Виргиния: «Детская зона. Входить с заботой и любовью». Так просто.

Я учусь в американской школе, мало того – я блестящий ученик. И все вокруг меня блестящие, других нет. «Мы – номер один», – написано на значках школы. По нашей педагогической идеологии – это немыслимо, это воспитание зазнаек; по американской школьной философии – это необходимо. Основа всех успехов – вера в себя. Чтобы я был равным, я должен верить в себя, быть не хуже, не ниже других. Я в порядке. Вы в порядке? И я в порядке. Вы о’кей? И я о’кей. Мы равны. Если человек так чувствует себя, у него ответственное, взрослое поведение. Если же ему кажется, что он хуже других, лучше других или все плохи, то у него всю жизнь будут неприятности и сложности, ему никак не справиться с проблемами. Вместо того чтобы реально решать их, он будет разглагольствовать, обижаться или ненавидеть.
Но как, простите меня, могу я чувствовать себя блестящим учеником, если я ленив, если у меня плохие способности, слабая память и, когда меня вызывают к доске, я двух слов не могу связать? И все это видят?
А в Америке детей не вызывают к доске. Они и с места не отвечают уроков нигде, никогда, по всей стране. В толстом исследовании приведены все мыслимые и немыслимые виды работы на уроке, но среди них даже и не упоминается, что можно вызвать ученика к доске и спросить при всех вчерашний урок. Американским педагогам это кажется непостижимым, невозможным:
– Это что же, у вас учитель берет интервью у ребенка? При всем классе?
– А что в это время делают другие?
– Пятнадцать минут на опрос? Двадцать? Как же можно так тратить время?
– Вызывать к доске? Что я – сумасшедший? У меня в классе больше половины черных ребят, и вот я вызову одного отвечать, а он не знает урока... Над ним же смеяться будут! И меня обвинят в расизме.
Сколько ни доказывал я, что при устном ответе можно лучше узнать ученика, что развивается речь, что... – нет. Ни за что.
Лет двадцать назад в книге «Час ученичества» я описывал школу, в которую утром дети бегут без страха – они не знают тех томительных минут, когда учительское перо ползет по списку в журнале, не замирают: «Только бы не меня!» Но сам я такой школы не видел, я описывал по литературным материалам Яснополянскую школу учителя Льва Толстого. И вот, оказывается, не в маленьком училище великого педагога, а во всех школах огромной страны можно учить детей так, чтобы они по утрам не боялись идти в школу.
– Но как учить, если никто не боится? – спрашивал я в Америке.
– Но как учиться, если со страхом? – неизменно отвечали мне.
Тысяча бед в американской школе, но одной нет – нет дрожи в детских коленках, нет горькой озлобленности после презрительного учительского «садись, два!», нет этого желания провалиться сквозь землю или, наоборот, опустошающей душу бравады.
Америка учит с отметками, в том числе и с плохими, со многими неприятностями, но – без унижения, без страха, без принуждения.

Я учусь в американской школе, я учу главное слово школьной Америки – сэлф-истим. И не только школьной. В Калифорнии недавно провели исследование стоимостью 375 тысяч долларов и установили, что из всего, что нужно человеку, американцы на первое место выдвигают «сэлф-истим».
Поразительное дело! Есть нечто такое, что в одной стране ценят дороже всего, а в другой – нашей – лишь изредка упоминают.
По словарю self-esteem – самоуважение, достоинство; но русское слово «достоинство» скрывает в себе два совершенно разных значения. С некоторой условностью их можно разделить так: личное (или внешнее) достоинство и собственное (или внутреннее) достоинство. Именно оно-то и обозначается словом сэлф-истим.
Личное достоинство охраняется законом. Собственное достоинство само охраняет человека, общество, закон. Как сказал мне ленинградский писатель Николай Крыщук, личное достоинство – это о том, чего нельзя делать со мной, а собственное, внутреннее достоинство – это о том, чего я делать не могу. Личное достоинство – сосуд, который нельзя разбивать. Собственное достоинство – содержание сосуда, нравственная суть человека. Это не самооценка, не самомнение, не самосознание, это даже не представление о себе («Я-концепция»), это то самое состояние равенства (а не только равноправия) с людьми, которое поразило меня в маленькой девочке, смело протянувшей мне руку после урока. Это соединенность с самим собой и с миром, послушание совести. Вера в себя, но не самоуверенность. Покой души, но не самоуспокоенность.
Если собственное достоинство воспитано в детстве, то после критических периодов в юности оно закрепляется навсегда – и навсегда становится источником высокоморального поведения. Кто любит своих детей – воспитывайте в них сэлф-истим, внутреннее достоинство, основу благородства...

Если подумать: каково общее направление исторического развития нашего времени? Начиная с Великой французской революции, с первых идей о равных правах, слова «для всех» стали ключевыми словами истории. С конца XVIII века всякое благо ценится лишь постольку, поскольку оно для всех.
Сначала – равные для всех права.
Затем, с середины нашего века, – благосостояние для всех.
Примерно в это же время появилось третье благо для всех – длительное, не менее 10–12 лет, образование. Начался образовательный бум, которому не будет предела.
Права для всех, благосостояние для всех, образование для всех – три великих движения нашего времени.
Но для чего права человеку? Для чего и каких размеров благосостояние? Для чего и какое образование?
Для того, чтобы человек мог ценить себя и свою жизнь, не чувствовал себя вторым номером. Не могут быть люди равными в достатке, не могут и в правах быть абсолютно равными, не могут одинаково учиться; единственно доступное людям реальное равенство – в собственном достоинстве, когда школьник спокойно протягивает руку президенту, а маленькая девочка – заморскому гостю. Достоинство включает в себя все, ибо нет достоинства без достатка, без прав и без образования; в достоинстве социальные блага соединяются с индивидуальными качествами – развитием, воспитанием, наследственностью. Чувство собственного достоинства дается от природы и даруется обществом, оно и воспитывается, и приобретается самим человеком многими душевными усилиями. Это всеобщий, универсальный показатель человечности, охватывающий все, и очень может быть, что XXI век станет – хотя бы по устремлениям своим – веком всеобщего человеческого достоинства, когда любое собрание людей на земле будет Благородным собранием. Новое время началось с движения за права человека, за личное достоинство его, и оно на наших глазах окончательно оформляется как движение за собственное достоинство.
Смысл истории – в человеческом достоинстве.

Воспитывая в детях сэлф-истим, американская школа далеко обогнала нашу и стала одной из самых крепких опор своего общества. «Я блестящий ученик» переходит в «Я счастливый человек». До 80 процентов людей в США считают себя счастливыми, что в несколько раз превышает аналогичный показатель в других развитых странах, не говоря уже о неразвитых. Тут большая часть педагогов с детства обучают науке быть самим собой и быть счастливым.
И вот такую свою школу достоинства американцы отрицают? Проклинают?
…Один из гостей, профессор фармакологии, сказал весьма решительно:
– Со школой все ясно. Школа должна учить лишь тех, кто хочет учиться, а остальные – гуд бай, Чарли!
Я вздохнул. Я почувствовал себя дома. Стоит ли долго путешествовать, чтобы услышать привычную домашнюю философию, которую и у нас разделяют так много людей? Зачем учить всех? Зачем всем учиться? Гуд бай, Чарли, привет, Ванюша... Школа не для вас.
А для кого школа? Что со школой?

Я учусь в американской школе, я читаю номер за номером блестящий педагогический журнал «Фи Дельта Каппэн», – и за каждым фактом, за каждой строкой слышу неявный спор на тему «Гуд бай, Чарли» – учить или не учить? А если учить – то всех или не всех? А если всех – то как?

Вот какая неприятность в школе: она, между прочим, должна еще и учить.
А этого, по общему американскому мнению, их школа не умеет.
Американские автомашины вытесняются японскими? Кто же виноват? Конечно, школа. Школа, похоже, стала всемирным мальчиком для битья. Так может быть, эта свобода детям и не нужна? И вот общество начинает отворачиваться от своей школы достоинства и заглядывается... на авторитарную советскую школу. В школьной политике двух великих государств происходит примерно то же, что и в большой: педагогические ястребы пугают свою администрацию достижениями (пусть и мнимыми) другой страны. Гонка образования может быть так же опасна, как и гонка вооружений. Уже давно наша школа потеряла преимущество в знаниях (сохранив между тем авторитаризм) – что ж! Теперь в тех же словах пишут про Японию, подсчитывают, сколько уроков у японского школьника и сколько у американского, и всё людям кажется, и нашим людям, и американским, что если будет чего-нибудь побольше – денег ли, уроков ли, учебных дней в году – то и результаты будут лучше. Но это же не так. Почти всё, что поддается подсчету, для воспитания и образования детей имеет второстепенное значение.

Я учусь в американской школе, у нее много грехов, но греха лицемерия не чувствуется, она открыта, она разнообразна – как будто ты на всесветной педагогической выставке. Оттого противоречия всемирной школы здесь виднее, чем где бы то ни было.
Если не лень, возьмите, читатель, листок бумаги и начертите треугольник. На углах его напишите: «достоинство», «знания», «массовость». Этот педагогический треугольник сродни классическому любовному: он состоит из противоречий…
Все углы педагогического треугольника одинаково важны, но сам этот треугольник рушится на глазах. Хорошо учить, не унижая достоинства, педагоги умеют – но не всех, а только способных детей. Частные школы в Америке учат хорошо не потому, что они богаче (зачастую они и беднее), а по той простой причине, что у них есть право исключать неспособных и ленивых. Наши новоявленные гимназии тоже будут показывать сверхрезультаты, потому что в них берут не всех. Это не хитрость, это всегда умели – и до революции, и до нашей эры. Массовая наша школа тоже учит не всех, а только способных. Но при этом унижая достоинство остальных так, что иные и за всю жизнь не могут оправиться от школьно-родовой травмы.
Каждая страна ищет свой выход из безвыходной ситуации.

Я учусь в американской школе, она тоже не умеет хорошо учить всех, но она хоть сделала выбор, она заботится о достоинстве и теперь ищет цивилизованные пути не учить всех детей. Это не описка: не учить всех.
Первый способ неучения состоит в том, что по американским законам школьник не обязан освоить весь материал, пройти программу и получить аттестат с хорошими отметками, как у нас, а должен лишь посещать школу до 16 лет, день в день, до дня рождения. Как только стукнуло 16 – можешь бросать школу хоть в марте, никто тебя не заставит учиться: в некоторых штатах школу бросают до половины старшеклассников. Гуд бай, Чарли! Закон о посещении, а не обучении кардинально меняет положение: учитель не обязан обучить всех, как наш, он просто учит, а там – что получится.
Однако если в школе не заставлять учиться, то как удержать в ней ребят хотя бы до шестнадцати? Хотя бы потому, что школа дешевле тюрьмы. Ученик обходится в 5 тысяч долларов в год, арестант стоит 14 тысяч. И не от хорошей жизни, не от высоких педагогических идей предлагает американская старшая школа огромный выбор самых разнообразных занятий, нет, у нее нет другого выхода. На уроке математики детей, не знающих математики, не удержишь – все разнесут. В старшей школе классов нет. У каждого свой набор занятий. Можно набрать курс очень сложных предметов, можно обойтись простейшим. Лишь 4 процента старших школьников проходят физику, а у американских учителей буквально глаза на лоб лезут, когда они узнают, что у нас физику, химию, сложную математику изучают все. «Как же вам это удается?» – удивляются честные американцы
Удается, удается… У нас всё удается.

А главный способ неучения – траки. Детей с детского сада, с пяти лет, тестируют и делят на траки – высший, средний, низший. На уроке английского спрашиваю учительницу: «Отчего у вас так мало учеников?» – «Это класс способных, а по закону штата Джорджия в таком классе может быть только восемнадцать человек, и ни на одного больше». – «Но они мне вовсе не показались особо способными, эти ребята…» – «Да, способных только двое». – «Как же так?» – «Остальные дали высокие показатели при тестировании, ничего сделать не можем. Считаются способными. Закон».
Казалось бы, все честно, способных учат лучше, неспособных – попроще. Беда в том, что по всем исследованиям выходит: если ребенок однажды попал в низший трак, ему не выбраться. Прогрессивные американские педагоги кричат – это преступление, делить детей нельзя!
И вот именно этот опасный, вредный, преступный метод сейчас и перенимается нашими школами. Тысяча замечательных находок в американской школе – они никого не волнуют. Одна безобразная вещь – вот ее-то и подхватывают. По всей стране как грибы растут сейчас «классы выравнивания», в которые собирают отстающих, – и это считается новым и прогрессивным. После двух-трех лет «выравнивания» ребенок отстанет и настолько потеряет веру в себя, что вернуть его в обычный класс будет нельзя. Ну просто как Иванушки-дурачки: воем на свадьбе и пляшем на похоронах.

Я учусь в американской школе, она бьется в тисках противоречий. В известной книге А.Пауэлла, Э.Феррар и Д.Коэна «Школа – торговая площадь» показывается, что повысить обязательный академический уровень и при этом дать образование всем невозможно. Однако американцы с этим мириться не хотят, они ищут выход, причем всей страной. В каждой газете – одна-две статьи о школе, потому что считается, что в Америке три беды: экология, наркотики, школа. Все время сообщается о каких-то новых открытиях, исследованиях, программах.
Американцы очень хотят сделать школу человеческой. Божественно человеческой. Но шансов разрешить противоречия у нас больше. Мы еще не так завязли в болоте траков, у нас учителя лучше обучены, дети привыкли учиться, у нас столько глубоких открытий... Нам бы лишь двух-трех умных людей на все народное образование. Господи, пошли их нашим детям.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"