«Новое время», 1988 год, № 50
 

Я учусь в чешской школе

Я учусь в чешской школе у несравненного учителя. Он, быть может, один на свете понимает, для чего все детское учение – для приведения человека к его собственной сущности. Так он говорит. В школе, созданной им, преподают, строго придерживаясь трех установленных им правил учения: ясно, быстро и увлекательно. Там видят возможные пороки ума – косность, рассеянность, неметодичность – и знают лекарства от этих пороков. Там постигают искусство медитации. Там упорно учат искать истину и помнить при этом, что чувства могут обманывать, разум не всегда надежен, авторитет подлежит проверке истиной, а доводы других людей должны быть тщательно проанализированы. Там историю учат, имея в виду ее цель – самоотчетность человеческих действий и ее пользу – удовольствие, возрастание познаний, подражание великим деяниям. Там учат искусству читать, искусству разумно обращаться к людям и общаться с ними. Там преподносят прагматические наставления: не браться за дело, не имея опыта; не поручать дела человеку, который относится к нему без охоты... Там меня и других школьников учат искусству претерпевания – безболезненного перенесения голода, холода и жары. Да что говорить! Там преподают таттотехнию! Не слыхали? Это искусство упорядочения чего бы то ни было. Там учат жить в зрелом возрасте, в старости и даже искусству умирать...
И еще меня учат в чешской школе, что лучшее устройство мира не будет навязано человечеству свыше, оно может быть лишь делом никем и ничем не принуждаемой человеческой воли. Да, конечно, всеобщее преображение мира похоже на мечту и на сон (учат меня), однако оно непременно наступит, потому что в мире все уже готово к преображению, надо лишь преодолеть главные помехи – душевную косность, беззаботность, порожденные ленью ума предрассудки, упрямство и слепое рвение.
Что там говорят о возможном конце мира? Нет, учит меня мой учитель, мир и человеческая история ни в коем случае не могут окончиться прежде, чем произойдет преображение мира и изгнание из него зла.
Да, так могли бы учиться триста лет назад у величайшего из педагогов всех времен и народов Яна Амоса Коменского (1592–1670). Не стану повторять привычные ходы мысли и указывать читателю на злободневность давно написанных слов, не стану писать: «Еще Коменский...» – что значит «еще» в таких фразах? Еще Коменский, еще Платон, еще Ушинский... Все мы живем на одной земле и в одно время, и я сегодня, в нынешнем году реально учусь в школе Коменского – именно он устроил ее такою, какой она выглядит сегодня. Разве что в ней нет отдельного предмета – «таттотехнии», и поэтому до упорядочения всего еще далеко.

…Снова мне шесть лет, меня зовут Ян. У меня свое место за партой, на нем приготовлены для меня бесплатные карандаши, альбомы, тетрадки, линейки, «живая азбука», а учительница говорит очень тихо и добрым голосом, слегка наклоняясь к детям.
Учительский голос, его тембр – это все. Известный советский педагог-новатор Дмитрий Огороднов, человек, у которого все дети поют ангельскими голосами, показал, что если у первой учительницы резкий и плоский голос, то у всего класса портится музыкальный слух и хуже становятся нравственные качества: дети чаще и злее дерутся. Принимая в педагогические институты, и особенно в училища, где готовят для работы с маленькими, надо было бы испытывать голоса абитуриентов, и людей с дурными тембрами в училище не принимать, как не принимают в балетные классы коротконогих.
Переливчатый чешский язык словно специально создан для школьных учительниц, и, может быть, потому Эва Семелова, преподавательница, у которой я начал учиться, показалась мне идеальным педагогом. Голос у нее – как драгоценный воспитательный инструмент, и она владеет им виртуозно. Прежде я видел таких учителей лишь в школе Шалвы Амонашвили, в Тбилиси.

…Директор школы Милада Елинкова в отличие от иных ее коллег в других странах не стала опекать гостей – пожалуйста, идите куда хотите. Так мы с моим гидом доктором философии Алексеем Бехтиным попали в 8-й класс, где урок вела молодая учительница, только что перешедшая из другой школы. Это был ее первый урок на новом месте, и я, признаюсь, подивился открытости школы. У нас в стране ни за что не пустили бы на урок к новой учительнице – а вдруг опозорит школу? Педагогическое чванство, стремление всегда и во всем выглядеть лучше всех, если ему не положить конец, погубит нашу школу. Лучшая в мире на словах – она станет едва ли не худшей в мире на деле. И что это за довод: «Но вы же убираете дом перед приходом гостей?» Убираю, но не перетаскиваю к себе мебель от соседей. А я однажды имел неосторожность попроситься у городского начальства на хороший урок зоологии, так со всего района натаскали в кабинет чучела птиц, чтобы на каждой парте по чучелу было. Наглядность. По Коменскому, кстати. Это он ее ввел. Но вряд ли ему и в голову могли прийти такие повороты.
Что с детьми делают, что мы все с детьми нашими делаем?!
Однако вернусь на урок. Восьмиклассники, мальчики и девочки, были точь-в-точь как наши восьмиклассники, и так же явились они в класс, словно сделав школе большое одолжение, и так же, как наши, все были с потертыми полиэтиленовыми сумками вместо портфелей, и так же вполуха слушали они рассказ учительницы о королях-миротворцах (шел урок мира), а парень на первой парте, все время вертевшийся, так досадил ей, что она сначала сказала: «Не вертись, а то отправлю к завхозу, чтобы он нашел тебе какую-нибудь работу», а позже, когда угроза не подействовала, она дала ему символический подзатыльник – да сиди ты! Она еще намучается с этим парнем. А может, они станут друзьями, на первом уроке чего не бывает. Хорошая учительница, из тех, кого называют крепкими, и рассказ свой она построила искусно, довела его до наших дней и закончила так:
– Горбачев – человек, которого ждал мир.
Ребята подобрались, посерьезнели. Учительница все же сумела в конце концов пробиться в их умишки, занятые невесть чем. В классе что-то произо-
шло. А что надо от урока? Надо, чтобы что-нибудь произошло на уроке, пусть на мгновение. Вот почему так опасны для учителей дурные проверяющие. Любой инспектор записал бы, что дети были пассивны – сколько учительница ни билась, она не смогла выжать из них ни одного ответа, что рассказ ее был не во всем логичен; что не было в классе пособий. Записали бы – и прощай, учительская репутация, иди потом отмывайся.
А на самом деле урок получился.

Я учусь сегодня в чешской школе и потому вместе со всеми учениками слушаю на уроке, прямо в классе, по радио, первосентябрьскую речь министра образования, молодежи и физического воспитания академика Карела Юлиша.
Долгий опыт научил меня к руководителям-просвещенцам по собственной инициативе, без приглашения не ходить. Казалось бы, необходимо для статьи интервью – нет, не пойду. Я не понимаю этих людей. Когда я разговариваю с маленькими в детском саду, я стараюсь придерживаться тона взрослого человека, иначе они меня не поймут. В кабинете иного заведующего роно, а то и повыше я с ужасом чувствую, что начинаю говорить присюсюкивая и чуть ли не шепелявя – иначе меня не поймут. Это обычно довольно хорошие организаторы и, как правило, опытные политики. Когда же дело доходит до педагогики, то они за редким исключением обнаруживают уровень нелучшей воспитательницы детского сада, если не воспитанника. Почему так получается – не знаю. Но сколько лет я в школьных делах, лет сорок, наверно, видал умных учителей, умнейших директоров школ, а чуть повыше чином просвещенец – беда. Ну два-три действительно умных человека встретились за жизнь, да и тех давно съели. Система.
Простите меня, читатель. По долгу службы я учусь сегодня в чешской школе, но мыслями я дома – я устроен, как все. Я не завистливый человек, но, когда видишь здесь, за границей, что-то хорошее, думаешь: а почему у нас не так? Неужели так уж сложно, чтобы работники просвещения в начале учебного года обращались к детям и родителям с человеческими словами?
Вот о чем я думал, слушая по радио чешского министра. А говорил-то он самые простые вещи – говорил о том, как вредна в школе спешка, о том, что, если ребенок весь день в напряжении – все ли он сделал? – он не может развиваться нормально, о том, что спешка в школе порождает большую часть отрицательных явлений.
Позже я был в сельской чешской школе, и женщина-директор сказала мне по другому поводу: «Давно у нас не было такого министра».
Я вздохнул. Я искренне желаю нашим нынешним руководителям просвещения, чтобы и о них так говорили в сельских и городских наших школах.

Итак, я не был в министерстве и не брал официальных интервью, но чем хорошо писать о школе? В школе учились все – можно брать интервью у любого, и когда переводчица, окончившая гимназию в Североморавской области, в деревне Кршиштяновице, рассказывает, что преподаватели на вступительных экзаменах в университет, узнав, что она из провинциальной гимназии, не стали ее спрашивать, – тут есть о чем задуматься. Чешская провинциальная гимназия учит лучше, чем в столице, а педагогам в Праге доплачивают к зарплате, как у нас доплачивают северные: в столице труднее жить и меньше жилья.
В Чехии обучение обязательно больше ста лет, в Чехии культ школы: в школе воссоздавался чешский язык, в школе, можно сказать, складывались нация и ее культура. Идея Коменского перевоспитать общество школьным воспитанием всегда жила в чешской общественной мысли. Долгое время образовательная схема была такой: 3 года + 3 или + 8 лет гимназии. К 45-му году учились так: 5+4 года одни, 5+8 лет гимназии – другие. Следовательно, среднее образование занимало не десять, а 13 лет. Но это было такое образование, о котором многие вспоминают самыми добрыми словами, и с тех пор матурита, то есть аттестат о среднем образовании, очень высоко ценится в глазах людей, а всякое обесценивание матуриты представляется людям чуть ли не оскорблением.
Однако система разного обучения для разных социальных слоев казалась, конечно, недемократичной, и после 48-го года был принят первый закон о единой школе: 5+4 для всех и 4 года гимназии. Итого – 13. В 1976 году, не без влияния советской модели, был принят закон об обязательном десятилетнем посещении школы. Тут важная тонкость: обязательно не среднее образование, как у нас, а лишь посещение школы в течение десяти лет. Здесь было прогрессивно то, что на работу стали выпускать лишь после десяти лет учения в школе.
Я разговаривал с крупным чешским ученым, одним из устроителей новой системы. Он объяснил, что речь шла не о механическом сокращении или продлении учения, но о совершенно новом построении курсов. Однако что же делать, если люди все понимают по-своему, если они видят, что качество образования понизилось и матурита стала стоить меньше? Педагоги наперебой жалуются, что ученики не хотят учиться, «даже те, у кого есть мозги», что университетская библиотека, когда-то переполненная во все дни недели, теперь по воскресеньям закрыта, что авторитет учителей упал – ниже некуда, что... – но зачем за подобными жалобами ездить за границу?
Проблемы, проблемы... Есть ли в мире школа без проблем? Урок, который я вынес, поучившись в чешской школе, такой: в эпоху крупных социальных преобразований естественно больше думать о равенстве, о единой школе. Но с течением времени, с началом новой эпохи, когда умные головы и талантливые мозги ценятся все дороже и все более необходимы стране и народу, когда без Очень Умных Голов – нищета и отсталость, пожалуй, нужно отказаться наконец от идеи единой школы для всех и прилагать одинаково мощные усилия в двух одинаково важных направлениях: в развитии школы для всех, школы, от которой зависит культура народа – она не может быть меньше девяти-десяти лет; и школы для готовящихся в институт – она не может быть меньше трех-четырех лет, иначе страдает высшая школа, на которой держится прогресс.
Но и такое решение вызовет великое множество новых проблем. Это ведь только Ян Амос Коменский мог позволить себе выставить в заглавии своего труда: «Всеобщий совет об исправлении дел человеческих»...

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"