МЕМУАРЫ ДЕТСТВА

Облака под окном

Детство не может состояться без откровений, так же как и без нашего участия в них. И хотя оно впитывает мир таким, каков он есть, у детства свои вершины. Они, как мне кажется, впоследствии определяют личность человека. А может быть, и предназначение целого поколения.

Переживания детства, видимо, бывают и чисто созерцательного, и чисто интеллектуального свойства. Иногда это запахи, вкусы, прикосновения, мелодии, даже колыхания воздуха, которые мгновенно перебрасывают тебя в прошлое. А иногда это мысли, с которыми живешь годами, пока не натолкнёшься на открытие.

«Почему “я” – это именно “я”, а не кто-то другой?» – не давал мне покоя вопрос. Почему каждый из нас однозначен? И я буквально подглядывала в чужие окна, пытаясь понять, так ли уж неприступны незнакомые мне судьбы, и разрешить противоречие между самоощущением и потребностью перевоплощения во что-то или в кого-то другого. «Почему “я” – это именно “я”, и не могу быть “другой”?»

Наверное, у каждого в детстве бывает момент, когда удивление перед тайнами природы может определить то, чем человек будет заниматься в жизни.

…Мне семь лет. Мы с мамой должны лететь в Грузию. В доме – тревожная предотъездная суета. Четырёхлетний труд врачей подготовил мои глаза к операции. В торопливых сборах и волнениях мама не замечает меня: «Прекрати ныть!»

И ты вдруг чувствуешь, что оказываешься перед испытанием, к которому не готов. Земля под крылом самолета цвета виноградной лозы, ласковая забота матери – ничто не может избавить тебя от озноба. На что ты годишься? Ведь пока ты только набрался сил. Но набрался ли? «Мне... мне страшно. Как на войне...» – рыдала я, когда меня выдерживали «на голоде», а чья-то мать чистила своему сыну мандарин.

Долгие уговоры, боль, собранность, напряжение врача, раздражающий свет ламп в операционной. Всё как в бреду.
Месяц прошёл во мраке повязки, наложенной плотным слоем на глаза. Но слепота тоже дар: мир открывает тебе свою непредметную сторону. Меня водили за руку, или я сама передвигалась по коридорам больницы без чьей-либо помощи, наощупь. Я определяла размер и местоположение объектов, порой даже не касаясь их. Край предмета словно «вспыхивал», как бы давая подсказку – «не натолкнись!». Он словно посылал мне свою цветовую гамму, перетекающую из формы в форму.

И я узнала, что и вещи, и живые существа, и воздушные, и безвоздушные пространства – взаимопроникаемы. И это происходит изо дня в день, из секунды в секунду. Всякий предмет готов всегда переплавиться во что-то иное, в иную форму.

Когда мне сняли повязку – если вернуться вглубь потрясённой памяти – о! плывущая земля под ногами! Иногда она проскальзывала, словно мне сделали подсечку, меня качало и швыряло, как матроса на палубе в шторм.
Пришлось не только заново знакомиться с вещами – какие они в видимом мире, – но и учиться ходить. Однажды мама подхватила меня под руки и подвела к окну в вестибюле: «Посмотри! Теперь это всё – твоё!» Я посмотрела в окно: напротив чернела мрачная гранитная скала. Над самой моей головой, чуть выше окна, висели облака.

Матушка вся светилась сознанием совершившегося чуда. Поддерживая, она повела меня на самый верхний этаж. И Боже мой! Глаза мои заслезились от невозможно яркого света. В окно ворвалась необозримая долина небес. Я замерла, приворожённая. Свет солнца заливал густые облака. Снежные пики гор, разбросанные по клубящемуся сиренево-розовому одеялу, манили своей неоспоримой праздничностью. Этот мир не знал ни боли, ни смятения. Он устремлялся в бескрайние просторы, словно вообще позабыв о Земле. Облака разбили мир надвое. Провели черту. И эта черта есть чрево жизни...

Спустя несколько дней мы возвращались домой. До отлёта мне запомнились огни отеля, кажется, под названием «Руставели», зависшего на горизонте ночи и пришвартованного фуникулёром среди мирного Тифлиса. Мочёные арбузы, капуста и горькие, но не приедающиеся перцы и чеснок. Сырость непротапливаемых комнат с высокими потолками. Узкие крутые улочки, крошечные дворики и дома со вздёрнутыми «носами» выносных галерей, притулившиеся по склонам гор.
Женщины: одни в несколько слоёв одетые в шерстяное, другие – стройные, в туго стягивающих кофточках на тонких фигурах. «Сируш!.. Сируш!.. Добрая Сируш!.» – эти слова звучат как призыв возвращения к жизни.
В самолёте я забылась сном... Сон в последний раз прокрутил пережитое. Сияющие горы и облака тонули в малахитовом блеске щиплющей зелёнки, которой перед операцией помазали вокруг глаз.

Маленький жучок-расширитель век. Поскрипывание. Чьи-то руки, уверенно возящиеся прямо у моего зрачка. Все это заглушается отчаянным воплем изнутри сна: «Лучше – не вспоминать!» Мне кажется, я вздрагиваю во сне, а мама поглаживает мои волосы и шепчет, целуя в голову: «Не бойся, дочка! Худшее позади».
Худшее? Но почему – со мной? Но почему я не могу отвести его? Не по своей воле – терпеть!
Ничто не проходит бесследно. И понимание, что в мире есть что-то большее, чем наши личные планы, становится наградой за страдание. И забытое, и прощённое, и ожидаемое становится твоей породой.

…Каждое лето я с родителями выезжала к Чёрному морю. В тот год сезон не удался: не прекращались дожди, море штормило. А мне очень хотелось рисовать. Однажды я всё-таки не выдержала, взяла зонтик, лист бумаги, шариковую ручку и отправилась к морю. Уединённо устроилась под скрюченной смоковницей. Зонтик безбожно складывался. Я до нитки промокла. На берегу валялись груды ила. Волны вычерчивали громадных динозавров. Мне надо было «схватить» форму, и, кажется, это удалось. Домой я вернулась довольная своим результатом. Матушка начала меня отпаивать и оттирать всем, что попадало под руку. Надо сказать, что я всё детство страдала хроническим тонзиллитом, и она боялась, что я заработаю воспаление лёгких. Но произошло обратное – на несколько лет вперёд я избавилась от болезней вообще. А сама вынесла очень важный урок: усилием воли можно иногда водить за собой жизнь.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"