ТЕОРЕМА СОЦИУМА
 

Валентина Васильевна Гриценко – доктор психологических наук, профессор, автор книг и многочисленных статей о проблемах миграции. Темой нашего разговора стала одна из последних публикаций Валентины Васильевны – «Ценностные ориентации и склонность к девиантному поведению»*. Эта большая статья с более чем специальным названием на самом деле касается каждого из нас. Предметом исследований Гриценко и её коллег была и остаётся мифология ксенофобии. Собственно, страх перед «пришлыми», «не такими, как мы», всегда вырывает человека из реального мира и заставляет жить и судить о жизни по законам страшной сказки.
А в это время жизнь предлагает невымышленные вызовы и угрозы, которые остаются без ответа. И как правило, страх перед «чужими» оказывается спасительной отговоркой в нежелании «своих» взглянуть на самих себя…

«Мы странная культура недохваленных и незамеченных людей…»

– Валентина Васильевна, расскажите, пожалуйста, как случилось, что ваше очередное исследование стало очередным разоблачением мифа?
– Начать надо с того, что по среднегодовому показателю иммиграции Россия на третьем месте в мире. Впереди нас только США и Германия. И большую часть иммиграционного прироста составляют люди из бывших республик СССР. Это люди разных национальных культур, разного уровня образованности, разного достатка. Но для большинства «местных», для коренных жителей, все, кто «понаехали тут», оказываются как бы на одно лицо. Это срабатывает так называемый «эффект генерализации» – неоправданного обобщения, на основе которого всегда возникают ложные стереотипы. Самые, к сожалению, популярные из них в последнее время – то, что мигранты якобы легко вовлекаются в преступный бизнес и теневую экономику, что у них криминальные ценности и т.д. Мы решили проверить, так ли это. Вообще-то нас интересовала склонность мигрантов и коренного населения к нарушению традиционных общественных норм. В психологии это называется «девиантное поведение». Это понятие в широком смысле включает в себя все формы нарушений – от простого пренебрежения моральными устоями, традициями, обычаями до проступков, попадающих под статьи Уголовного кодекса. Наш опрос мы проводили в малых городах и сёлах Саратовской области, где есть места расселения этнических общин, среди местных жителей – русских и мигрантов – выходцев с Кавказа: армян, азербайджанцев, чеченцев. Сначала мы предлагали им расположить по убывающей такие ценности, как «здоровье», «крепкая семья», «образование», «богатство», «совесть», «уважение близких» и т.д…
– Так в общем-то несложно предположить, как будет отвечать в «официальной» обстановке опроса человек, а тем более приезжий, у которого ещё и не дай бог не все бумаги в порядке, на вопрос: «Как вы предпочитаете жить – по совести или не по совести?»
– В том-то и дело, что с помощью специальных методик мы пытались выявить так называемые скрытые ценности. Есть такой «цветовой тест отношений», когда людей просят подобрать к интересующим нас понятиям цветные карточки по ассоциации. Это позволяет в какой-то степени выявить отношение человека не только на внешнем уровне («говорю то, что принято говорить в таких случаях»), но и, самое главное, на скрытом («что я думаю на самом деле»). Конечно же оказалось, что рейтинги декларируемых и скрытых ценностей и у местного населения, и у мигрантов оказались очень разными. Что-то уже можно было предсказать заранее, например, то, что для кавказцев такая ценность, как «уважение близких», окажется более значимой, чем для русских. Или то, что чеченские беженцы назовут «желание жить со своим народом» одной из главных своих ценностей и что вряд ли того же самого стоит ждать от «местных», потому что они и так живут среди «своих». Но вот дальше началось самое интересное. Во-первых, выяснилось, что отношения самих этнических мигрантов друг к другу очень различаются, и в целом они более негативны, чем их отношение к местному населению, в каждой этнической группе представители других групп воспринимаются как «чужие» и «они». То есть, несмотря на не самый ласковый приём, российская провинция воспринимается мигрантами как среда, всё-таки комфортная для проживания. Во-вторых, и это самое главное, уровень потенциальной склонности к нарушениям вплоть до криминала оказался в среднем одинаково высоким как среди мигрантов, так и среди местного населения. Разница заметна в выборе позиций. Так, среди русских больше тех, чью предрасположенность к девиации можно назвать средней, – их 64% (для сравнения: среди армян – 56%, среди чеченцев – 50%, среди азербайджанцев – 39%). Процент тех, кто допускает для себя возможность серьёзных нарушений норм, среди мигрантов действительно несколько выше, но и доля людей, которые принципиально никогда и ни при каких условиях не встали бы на криминальный путь, также выше среди мигрантов, чем среди русских (29% к 21%).
– То есть, если перевести всё это с языка цифр на язык обыденной жизни, получается достаточно безрадостная картина: «жить не по совести», нарушая общепринятые моральные и правовые нормы, готова значительная часть респондентов, вне всякого разделения на «чужих» и «своих»?
– В своё время Эмиль Дюркгейм рассматривал девиантное поведение как способ приспособления людей к условиям социального окружения во время общественных кризисов или радикальных социальных перемен. Склонность к нарушению норм возрастает тогда, когда сами эти нормы становятся сомнительными, когда возникает рассогласование между целями и теми средствами их достижения, которые одобряются в обществе. Ведь какой главный миф лелеют в себе так называемые «местные»: «вот, мы страна высокой духовности и традиционных ценностей, а «они» приезжают к нам и нарушают законы нашей жизни». А от наших респондентов-мигрантов мы часто слышали другое: «Мы рады были бы не нарушать законов, если бы они были». Когда первое, с чем сталкивается едва ли не каждый мигрант, – это взятка местному милиционеру или местному чиновнику, то здесь уж извините… Кстати, по поводу «жить по совести». На внешнем, декларируемом уровне рейтинг этой ценности был одинаково высок для всех, как и рейтинг «здоровья», «крепкой семьи» и т.д., а ценность «богатства» была значительно ниже. Но на скрытом уровне «богатство» сразу перескочило в самый верх рейтинговых таблиц, а «совесть» оказалась едва ли не на последнем месте. Особенно заметным это оказалось у русских и армян, видимо, потому, что в традиционно-христианских культурах до сих пор стыдно быть богатым и само богатство воспринимается в границах стыда с одной стороны и преступления – с другой. А вот у чеченцев «богатство» именно на скрытом уровне оказалось в конце рейтинга. Мы в нашем исследовании объясняем это тем, что эти люди побывали в такой реальности, где по сравнению с ценностью самой жизни все другие ценности отступают на задний план. Хотя у тех же чеченцев в скрытой шкале предпочтений «образование» переместилось на одно из первых мест («здесь можно продолжить образование, дать его детям, хотя не всегда и не везде»), а у русских эта открыто высокорейтинговая ценность на скрытом уровне, наоборот, «теряет баллы» и значит гораздо меньше…
– Эти сходства и различия ценностей каким-то образом влияют на отношения между «чужими» и «своими»?
– К сожалению, «чужие» как были «чужими», так и остаются…
– В связи с этим есть разница в отношении местного населения к русским мигрантам из республик бывшего СССР и этническим мигрантам?
– Конечно, отношение разное, и это естественно, потому что русские мигранты внешне не отличаются, и это миллионы растворённых «чужих», о которых «свои» не знают, которых не сразу «вычисляют» до тех пор, пока они сами не начинают подчёркивать то, что они приезжие. А эти «другие русские» достаточно часто скрывают своё происхождение, и только зоркий намётанный глаз местного жителя иногда оказывается способен отличить «другого» от всех остальных… И тогда, разумеется, тоже начинается поиск того, за что зацепиться, чтобы потом начать испытывать неприязнь. А кавказцы изначально ощущают на себе все прелести синдрома «козла отпущения». И с каждым днём становится всё хуже, и это заметно без всяких цифр…
– Боюсь задавать этот безнадёжный вопрос, но ведь действительно с этим нужно что-то делать…
– Я здесь вам вряд ли скажу что-то новое. Но параллельно с исследованиями такого рода мне приходится проводить всевозможные тренинги, в том числе и по межкультурному общению и толерантности, и здесь достаточно часто я слышу от людей совсем другое: «У меня соседи – армяне (азербайджанцы, чеченцы и т. д.), и это замечательные люди – добрые, отзывчивые, щедрые, с ними интересно…» То есть на личностном уровне чаще всего складывается позитивное отношение. Которое потом может раствориться в групповой мифологии, но может и победить её. Поэтому чем более замкнутые группы будут образовывать как «свои», так и «чужие», тем опаснее и вреднее это может оказаться для тех и других. Мультикультурное общество может быть разным. Оно может пойти по пути распада на группы и вражды всех со всеми или по пути взаимного интереса и обмена опытом. И личные контакты, контакты отдельных людей с отдельными людьми, возможно, способны разоблачить групповой миф хотя бы в какой-то степени.
– Получается, ксенофобия – явление по преимуществу групповое, а не индивидуальное? Когда толпа уродов (мне сложно назвать их людьми, для меня именно эти особи – «они» и «чужие») врывается в вагон метро или пригородной электрички и начинает избивать человека, который чем-то отличается, помимо всего срабатывает известный «инстинкт толпы»?
– Человеку свойственно соотносить себя с группой, что бы там ни было, и особенно важно, если группа придаёт ему какой-то позитивный статус. С его точки зрения. То есть не такая идентичность, как «мы – беженцы, нас все унижают и преследуют», а «мы – самые лучшие» или «нас боятся». Группа, кроме всего прочего, – прикрытие собственной неполноценности, собственной ущербности, когда не нужна внутренняя работа на уровне личностном («почему я такой», «что мне нужно делать»). Просто удовлетвориться поиском определённой защиты всегда легче. А личность всегда нуждается в позитивной самооценке, она – как женщина, падкая на комплименты. В этом смысле у нас странная культура – не направленная на поощрение, мы с самого детства человека постоянно шпыняем: «Ты не сделал уроки, ты не вынес мусор – из тебя ничего не выйдет». Когда всё хорошо, мы молчим. Раз хорошо, это как бы само собой разумеется. Зато если что-то не так, мы, сами того не замечая, стараемся произносить страшные для личности слова: «Ты вообще, никогда, всегда…» А ещё хуже равнодушие – когда просто человека не замечаем. И вот тогда он отправляется искать эту лёгкую позитивную идентичность, и вполне нормальное «я не чувствую себя ущербным оттого, что я русский» перерастает в «я лучше всех, потому что я русский» или «потому что я местный». Детский плач: «Мама, но я ведь стараюсь», а маме это абсолютно всё равно, – рано или поздно может превратиться в рёв «Бей!..», вполне взрослый. Особенно если на всё это накладывается интеллектуальная неразвитость… Экстремизм – это, по сути, проблема пяти-шестилетнего возраста: «хочу, чтобы меня заметили, – встану на стульчик, прочитаю стишок, меня похвалят, а если всё равно не замечают, тогда сделаю что-нибудь плохое…» Здесь много механизмов перехода от одного к другому, и те люди, которым это выгодно, умеют за все эти ниточки дёргать, используя в своих целях обиды совсем иного рода, не имеющие отношения к реальной проблеме «чужих»…
– Получается, ксенофобские настроения – удобный «громоотвод» для некой тотальной внутренней несостоятельности?
– В общем, да, хотя феномен толпы здесь тоже свою стихийную роль играет. У толпы своя психология – психология размытой ответственности. Ребёнок, который вместе с товарищами по играм убивает кошку, вполне возможно не был бы на это способен один.
– Валентина Васильевна, я знаю, что, изучая проблему переселенцев, вы изучаете и себя, поскольку в начале 90-х вам, как сотням тысяч соотечественников, пришлось переехать из Казахстана в Россию. Скажите, пожалуйста, есть ли какой-то общий положительный опыт у переселенческой судьбы?
– Здесь сложно сказать… Переселение, миграция, добровольная или даже вынужденная, как и любое изменение, – всегда источник личностного роста. Мы можем его использовать или нет, это наше дело. Если у человека случается какое-нибудь несчастье, если он потерял работу, потерял близкого человека – это всё определённого рода испытания, как и в случае с вынужденной миграцией. И здесь всё зависит от личности, насколько она мобилизует свои внутренние силы и возможности для преодоления, для переосмысления произошедшего. Конечно, можно потерять себя, разозлиться на весь белый свет и искать виноватых. А можно и такой ценой приобрести новое видение жизни, выстраданную картину мира…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"