Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №8/2006

Вторая тетрадь. Школьное дело
Четвертая тетрадь
идеи сульбы времена

КОНТРАМАРКА В ПЕРВЫЙ РЯД

Недавно в Москве отметил свое пятилетие Русский реалистический театр-студия. В нем нет ни одной штатной единицы, а его спектакли идут на разных сценах в разных концах Москвы.
Но театр – со своими традициями, со своей эстетикой – тем
не менее существует. «Почему “реалистический”? – говорится
в программе театра. – Потому что суть реализма – это законы,
по которым протекает наша жизнь. Именно поэтому реалистическое искусство демократично, оно понятно и интересно всякому зрителю: и тому, кто, может быть, впервые пришел в театр, и самому искушенному театралу, ибо предметом его исследования является сама жизнь».
Театр-студия открылся 17 марта 2001 года спектаклем «Евгений Онегин». Вскоре последовали «Женитьба Бальзаминова» Островского, «Чайка» Чехова, спектакль «Сладострастники» –
по «Братьям Карамазовым» Достоевского. Актеры столичных театров собираются вместе, чтобы безвозмездно играть русскую классику. Играть так, как она была написана. Ибо, по их убеждению, русская классика не нуждается ни в «облегченной», ни в «актуализированной» версии. Классикой становится только то, что никогда не потеряет актуальности.

Беседовала Светлана КИРИЛЛОВА

«Если книга не обжигает, не надо браться за постановку»


Мы беседуем с режиссером Русского реалистического театра-студии заслуженной артисткой России, доцентом кафедры мастерства актера Высшего театрального училища им. Щепкина Татьяной Пышновой.

– Одна интеллигентная молодая актриса недавно заметила, что прочла пьесу Островского «Гроза» и подумала: кому это сегодня нужно? Актеры, которые играют в вашем театре, так не считают. У них крошечные зарплаты в своих театрах. Но вместо того чтобы подрабатывать, они репетируют с вами Чехова и Островского. Лишь для того, чтобы сыграть этих авторов один или два раза в месяц. Просто сыграть. Без всяких денег…
– Мы в России обладаем сокровищами, которые нам не нужно переводить с другого языка, не нужно искать по библиотекам. Достаточно взять книжку – и читать, наслаждаться, поражаться тому, как человеческому сознанию оказались доступны такие глубины. Я не удивляюсь, когда уважаемая мною Чулпан Хаматова говорит, что ей неинтересен Островский, или когда любимый мною Олег Табаков утверждает, что сделал все, чтобы на спектакле по «Мертвым душам» зрители не скучали… Если та или иная книга не обжигает, не надо браться за постановку. Молодые актеры нашего театра говорят мне: какое счастье, что мы можем работать именно с таким материалом! Чехов, Островский, Достоевский, Пушкин – это настоящее. А при соприкосновении с настоящим человек влюбляется.

– Как вы подбираете актеров?
– Среди них много моих бывших учеников, закончивших Высшее театральное училище им. Щепкина. Это актеры Малого театра, Театра им. Моссовета, Таганки, театра «Сфера», других московских театров. Мы никому не отказываем, но держим планку высоко: ребятам приходится отдавать работе много времени. А мне работать с ними очень интересно. Они живые. Они хотят что-то сделать. Театр – это молодая энергетика, свежесть взгляда, пытливость, это бескорыстное служение. Но у себя в театре актера, случается, могут разглядеть годам только к 40. И тогда к 50 годам ему, пожалуй, дадут сыграть Ставрогина… Но разве может быть Ставрогин седовласым? Это принципиально, по сути своей другой герой. Косте Треплеву в чеховской «Чайке» – 25 лет. Актеру, который у нас его играет, 24 года. Актрисе, которая играет Нину Заречную, 22 года. А по пьесе Чехова Нине – 17 лет. Можно ли играть эти роли в 24 и 22 года? На мой взгляд, и можно, и нужно. В ближайшее время мы хотели бы сделать новую редакцию «Евгения Онегина», поменяв состав на более молодой. Со дня премьеры прошло 5 лет, и нашим актерам уже под 30, там где надо не больше 20, и по 35, там где надо 25. Если в «Евгении Онегине» юная девушка, начитавшаяся французских романов, пишет Онегину пылкое любовное письмо – ее поступок понятен, он волнует, вызывает тревогу, трепет, сочувствие. Другое дело – когда на сцене перед вами это же делает тридцатилетняя дама. Подростки и молодые люди, которые приходят в театр, тоже видят это несоответствие возраста. И нередко воспринимают это как фальшь…

– Если репертуар театра состоит только из русской классики, в зале всегда будут сидеть школьники, которые пришли в театр впервые. Это порождает проблемы?
– Мы и создавали театр-студию для этого адресата – молодежи. Для той молодежи, которая сегодня находится в очень трудном положении. Головы у них перегружены ненужной информацией. На уроках в школе – море бесполезных сведений. Дома – компьютер, интернет, компьютерные игры. Интересен ли подросткам Чехов? Да! Проблема, на мой взгляд, в другом: в том, что многие учителя литературы сами в глубине души считают русскую классику скучной. Они не любят ни Чехова, ни Пушкина, ни Островского. Когда недавно я предложила знакомой учительнице привести класс на «Чайку», она ответила: "Чайка"? Ох, какая скука!» Другая учительница простодушно сказала: «Мы недавно поставили “Женитьбу Бальзаминова” в драмкружке. Зачем нам смотреть эту пьесу еще раз?» Многие дети, потерявшие шанс пойти в театр вместе с учителем, никогда больше не переступят порога театра. Меня не смущают «школьные» залы. Школьники – искренние зрители. По словам учителей, после спектакля они принимались обсуждать жизнь этих персонажей. Почему так поступила Нина? Почему так поступил Костя? Они воспринимали пьесу не с точки зрения театрального представления, как это стал бы делать критик, а с точки зрения куска жизни, которая перед ними предстала. Это меня обрадовало. Когда режиссер не понимает пьесу, его неизбежно посещает мысль «сказать так, как не было сказано никогда». Он ищет внешних эффектов. В результате рождаются, как ни странно, самые ужасные банальности. Для меня главное – понять, что хотел сказать автор. А потом, по мере понимания, это выразить.

– В спектакле «Женитьба Бальзаминова» вы все-таки пытаетесь осовременить текст Островского. То героини в платьях эпохи Островского поют шлягерок, то среди самоваров и баранок веет ветерком пошленького телесериала…
– Островский – очень горький автор. «Бальзаминов» – пьеса о людях, которые недостойны называться образом и подобием Божиим. Эти люди ведут существование биомассы. После работы над этим спектаклем мне стал понятен памятник перед Малым театром, изображающий Островского больным, уставшим, почти раздавленным. «Бальзаминова» можно сравнить с «Мертвыми душами», над которыми Пушкин сначала хохотал, а потом, помрачнев, сказал: «Боже мой, как грустна наша Россия!» Сначала мы играли «Бальзаминова» с теми стишками, которые были в тексте Островского. Но до современного зрителя их пошлость не доходила. Вирши вроде «где любимая моя – нет ея» их не смущали. «А что такого, – удивлялись зрители, – разве плохой стих?» Так персонажи нашего спектакля однажды спели шлягер, который у всех на слуху. И все стало узнаваемым. Молодые люди и подростки, которые составляют основную аудиторию множества сериалов, подобных «Не родись красивой», поняли, что в пьесе Островского речь идет о массовой культуре своего времени. Культуре отупляющей, но цепко захватывающей в свои сети.

– Когда вы поставили «Евгения Онегина», 200-летний юбилей со дня рождения Пушкина миновал. Но театры продолжают обращаться к «Онегину». В Театре им. Ермоловой на малой сцене по инициативе актеров был поставлен, например, интересный и необычный по решению спектакль «Ужель та самая Татьяна?..». В чем причина театрального интереса к «Онегину»? Может быть, в том, что каждому хочется снова прожить молодость, а это – одно из лучших в русской литературе произведений о молодости?
– Мне кажется, что наш «Онегин» – о том, что такое человек живой и человек мертвый. Откуда в таком молодом человеке мертвая душа? Ведь Онегин хотя и живет – он мертв. Сам Пушкин пишет: «Недуг, которого причину давно бы отыскать пора…» Однако «аглицкий сплин», «русская хандра», современная депрессия – это названия. Мы хотели сделать спектакль о том, как Пушкин борется за душу своего героя, проводя его через многие испытания. В тот момент, когда Онегин сталкивается с болью и испытывает настоящее страдание, происходит катарсис: он начинает жить. Да, очень трудно перевести гениальную поэзию на язык театра. Это будут пытаться делать снова и снова. Но такое наслаждение работать над Пушкиным не может сравниться ни с чем. И в этом, наверное, заключается одна из причин театрального интереса к «Онегину».

– Какая мысль вам дороже всего в «Чайке»?
– Думая о «Чайке», я часто вспоминаю пушкинское стихотворение «Пророк». Чтобы получить право «жечь сердца людей», надо превратиться в другого, нового человека. «Чайка» пьеса об ответственности художника перед Богом за свой дар. Дар, по Чехову, – не подарок, не праздничный букет цветов. Это – крест. Нина – юная девушка, вылетевшая из золотой клетки, – проходит через страшные испытания: нищету, предательство любимого человека, потерю ребенка. Художник идет подвижническим, похожим на монашеский путем. Поэтому Нина и говорит: «Главное, Костя, не слава, не блеск. Главное – это умение терпеть». И тот, кто претерпел до конца, получает крылья.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru