КНИГА ИМЕН

«Определенно ты – не Я...»

О женщине, которая смотрелась в зеркало не так, как другие

АННЕТТЕ ФОН ДРОСТЕ-ХЮЛЬСХОФФ (1797–1848)

До введения евро все немцы знали ее в лицо: уроженка Вестфалии Анна Элизабет Франциска Адольфина Вильгельмина Луиза Мария баронесса фон Дросте цу Хюльсхофф смотрела на них с банкноты достоинством в двадцать марок. Ей было не привыкать: еще в кайзеровской Германии ее профиль чеканили на вестфальских рейхсталерах. Она не любила своих портретов и отражений в зеркалах. Но по иронии судьбы облик, которому однажды она произнесла свой приговор, тысячекратно размноженный, разошелся по чужим рукам, кошелькам и карманам, осел в нумизматических коллекциях и магазинных кассах. О том, что ее стихам суждено жить, когда сама она исчезнет, она догадывалась. Тому, что ее «отражение» станет куда более известным, чем ее стихи, она вряд ли обрадовалась бы.
Наконец и эпоха пластиковых карт засвидетельствовала свое высшее знание о бессмертии и славе – вечно длящийся на основных европейских языках ученический вопль в интернете: «Ищу анализ стихотворения Аннетте фон Дросте-Хюльсхофф “Отражение”!» И отклик виртуального эха: «Предлагаю..!» И вдруг ни с того ни с сего выплывающая на форуме немецких толкиенистов безымянная строчка: «Определенно ты – не Я, чужое бытие…»

У забвения и памяти в истории есть своя логика, которая состоит не только в том, что обязательно в каталоге бессмертия останутся те, кто играл не по правилам. Как раз наоборот, историческая память благосклоннее всего оказывается к тем, кто играл по правилам лучше других. А для нарушителя правил игры всегда остается куда больше возможностей провалиться в очередной зияющий провал небытия или застыть в двух шагах от его кромки… Аннетте фон Дросте-Хюльсхофф была из этих вторых – из нарушителей.

Женщину в литературе всегда тем больше приветствовали, чем чаще она смотрелась в собственный текст, как в зеркало, не забывая о том, что должна нравиться. В идеальном соблюдении этого условия состоит, скажем, главный секрет успеха ранней Ахматовой. Что бы там ни писала критика, читатель полюбил ахматовскую героиню за «...Я надела узкую юбку, чтоб казаться еще стройней». Так что позже со всеми башмачками, и юбками, и перьями, задевшими за верх экипажа, пришлось бороться в первую очередь самой Ахматовой. Потому что в этих исподтишка поглядываниях на себя в зеркало от гениального до смешного расстояние минимальное. В ответ на «Ах! кто-то взял на память мой белый башмачок» отзывается где-то слышанная фраза некой балерины по поводу знакомства с неким художником: «Он будет рисовать мою ножку…» И все же и ножка, и башмачок вполне приемлемы и традиционны и умещаются в границы той территории, которая любезно отведена женщине в сфере творчества: вовсе не у плиты или у колыбели – в зеркале. Вечно настороже – а как там она выглядит со стороны в настоящий момент и достаточно ли хороша. Потому что вне зеркала ее нет. Как туманная фигура в великой зеркальной головоломке веласкесовых «Менин», женщина есть только то, что отражается в зеркале.

«Отражение» – одно из самых известных стихотворений Аннетте фон Дросте-Хюльсхофф. Сюжет все тот же – героиня разговаривает со своим зеркальным двойником. Только вместо привычного воркования «Свет мой, зеркальце, скажи» на читателя обрушивается иное – не то ужас, не то отчаяние: «Когда в этих чертах… две души, как шпионы, крадутся друг за другом, я шепчу: фантом, ты не мое подобие!»
Дросте родилась и выросла в романтическую эпоху в стране, которая считается родиной романтизма, так что появление в ее стихах темы двойничества – закономерность, а не исключительный казус. Здесь дело в другом. Двойничество – мужская тема. Не потому, что, в силу расхожих представлений, мужчина дисгармоничен, а женщина обладает природной целостностью. Наоборот, человека делает многомерным и сложным бунт самости против навязываемого со стороны чужого взгляда, это вечное «я – вовсе не то, что вы обо мне думаете!». Или хотя бы «не только то». Или, как у Анненского, «и то же, что я, и не то же». Что касается женщины в культуре, то ей двойник не положен по определению: она отождествляет себя с отражением (то есть с тем, что видят другие) – тем счастлива и тем же несчастна… И женщине не положено писать так: «И все же, сумеречный образ, изнутри освещенный игрой двойного света, если бы ты шагнул мне навстречу, не знаю, любила бы я тебя или ненавидела?»
Дросте как будто не знала, что положено, а что – нет. В ее диалоге с зеркалом нет ни женского самодовольного кокетства, ни женских переживаний по поводу несовершенств собственной внешности. Взгляду, устремленному сквозь амальгаму, абсолютно все равно, кто отражается в стекле – писаная красавица или робкая дурнушка. Этот взгляд тянется к тайне «я», словно к волнующему и опасному божественному проблеску: «Определенно ты – не Я, чужое бытие, вблизи которого я, как Моисей, босая…» Потому что, если «как Моисей» и если «босая» (немецкое “unbeschuhet” буквально значит «сняв обувь»), то ведь речь о Неопалимой Купине, перед которой Бог велел Моисею разуться: «Ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая».
По этому поводу один из сегодняшних комментаторов заметил, что лишь один среди современников был бы равным собеседником для Аннетте фон Дросте-Хюльсхофф – великий датчанин Кьеркегор. Они не подозревали друг о друге и никогда друг друга не читали. Но примерно в одно и то же время каждый из них задумался о том, что значит и скольких сил это стоит – быть самим собой…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"