Заветное имя

Он слышал печальные звуки, которых не слышал никто.

Имя поэта Николая Рубцова давно украшает школьные хрестоматии по русской литературе. Детям его стихи кажутся такой же извечной классикой, как Фет и Тютчев. Но вот сейчас, когда подступили юбилейные даты, вдруг щемит сердце: какая же юная у нас классика! 3 января Николаю Рубцову исполнилось бы всего семьдесят лет. Когда он погиб 19 января 1971 года, ему было всего тридцать пять…

Тоненькая свечечка его жизни затеплилась в Емецке, в большом селе, что стоит у впадения реки Емцы в Северную Двину. Полтора года спустя большая семья Рубцовых (Коля был четвертым ребенком) уехала в Няндому, потом в Тотьму, оттуда в Вологду. Вскоре началась война и отец, которому было уже за сорок, ушел на фронт. Мать, не выдержав бесконечных переездов и потрясений, тяжело заболела и умерла летом 1942 года. Двух старших детей забрали родственники, младших, Бориса и Колю, отправили в Красковский дошкольный детский дом под Вологдой.
Когда дети вошли в школьный возраст, их перевели в другой детдом. Шестнадцать мальчиков и девочек, а вместе с ними и Колю повезли пароходом по Сухоне в село Никольское, в детский дом № 6. Телеграмма об их прибытии затерялась, и за ребятами даже телегу не выслали. С парома, от пристани семилетние путешественники шли пешком – двадцать пять километров по раскисшей дороге, под дождем…
Я смутно помню
Позднюю реку…
И дождь… Потом
Детдом на берегу…

Было это 20 октября 1943 года. Николай Рубцов навсегда запомнил худенькую фигурку встретившей их у деревянного моста через речку Толшму воспитательницы младшей группы Антонины Алексеевны. Благодарно вспоминал и ласковую няню бабу Симу. Тоненькую Люсеньку, дочку директора. Учителя Ивана Дмитриевича…
Осталась в сердце Коли Рубцова и горестная, тревожная картина: полуразрушенная церковь с торчащими столбами и железными прутьями. Первый снег падает на красные кирпичи, черные вороны кричат.
Он и потом, приезжая в Никольское, никак не мог свыкнуться с этой зияющей дырой в пейзаже, с необъяснимым
надругательством русских людей над своей же верой. Сколько раз в стихах Рубцов оплакивал разрушенную незадолго до войны Никольскую церковь! Ведь это был храм Николая Чудотворца. Мальчик, оставшийся сиротой, рано стал понимать, что не будет у него во взрослой жизни другого заступника, как только небесный.
В селе Колю звали Николой, и это каждодневно перекликалось и с именем деревни, и с именем храма и с ранних пор давало мальчику ощущение того, что он принесен на эту землю не по случайной разнарядке, а по высшему промыслу.
Сельский учитель географии Александр Кузнецов, посылая мне свою уникальную (от руки написанную и нарисованную!) книгу «Тотемская церковная старина», написал: «Николай-чудотворец почитается как покровитель всех плавающих по водам. Именно поэтому так много стояло Никольских церквей вдоль по Сухоне…» Тут уместно вспомнить, что после детдома, неудачной попытки поступить в рижскую мореходку и учебы в лесотехническом техникуме Николая Рубцова призовут в армию, и он четыре года прослужит на кораблях Северного флота.
А пока слышался в ночной детдомовской тиши торопливый шепоток бабы Симы: «Отче Николае, Тебе величаем, яко плачущих веселие, нагих одеяние, по морю плавающих управителя, пленников свободителя, вдов и сирот питателя и заступника…»
И Коле вдруг начинало казаться, что шепот множится и вот уже никто вокруг не спит, а все поют: «Величаем тя, святителю отче Николае… Ты бо молиши за нас…»
«…Льется ли чудное пение детского хора…» Хор этот светлопечальный, будто бы струящийся над окнами серебристой поземкой, будет еще много раз то слышаться, то сниться поэту. Из звуков этого невидимого хора сложатся лучшие строки в его поэзии.

* * *
Из Никольского Рубцов уехал первый раз после седьмого класса. 22 июля 1951 года выпускников провожали всем селом, как родных. Коля пытался поступить в рижскую мореходку – не взяли. Пришлось вернуться. И так он всю жизнь, после каждой неудачи или удачи, возвращался в Никольское. Здесь он женился на девушке, с которой когда-то учился в детдоме. Здесь в 1963 году родилась дочка Лена.
Только здесь, в Никольском, он мог за полтора осенних месяца написать больше сорока стихотворений. Только отсюда он писал письма – и такие прекрасные, что они кажутся продолжением его стихов.
«В последнее время мне особенно понравилось топить по вечерам маленькую печку. Кажется, век бы от нее не ушел, когда слышишь, что по всей европейской части Союза ожидаются сильные снежные бури… Хорошо некоторое время побыть мне здесь, в этой скромной обстановке и среди хороших и плохих, но скромных, ни в чем не виноватых и не замешанных пока ни в чем людей…»
В 60-х годах Никольское сильно менялось. С каждым годом все заметнее в селе становились отчужденность, пьянство, равнодушие к своим корням и стремление подладиться под городскую жизнь или вовсе уехать в город. Какая-то ожесточенная слепота охватывала людей. Они переставали замечать даже красоту родных мест.
Рубцов, свято хранивший в сердце Никольское своего детства, страшно переживал такие перемены. Он писал одному из своих друзей: «Нет и здесь у меня уединения и покоя, и почти поисчезли и здесь классические русские люди, смотреть на которых и слушать которых – одна радость и успокоение. Особенно раздражает меня самое грустное на свете – сочетание старинного невежества с современной безбожностью…»
Вскоре большинство северных деревень объявят «неперспективными». Это была большая политика, губительность которой тогда еще мало кто понимал. Да и что тут мог поделать обыкновенный человек, далекий от власти? Выбранный Рубцовым путь сопротивления наступлению урбанизма был истинно поэтическим. Он сделал себе правилом не пользоваться вовсе расхожей газетной лексикой. В 1964 году он написал Александру Яшину, что решил в стихах «использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас…». В том же письме Рубцов предсказывал, что такие слова, как «трактор», через двадцать лет будут звучать архаично.
Сегодня поражает, что размышления Рубцова над судьбой русского языка совершенно совпали с выводами крупнейших ученых-филологов того времени: М.Бахтина, В.Иванова, С.Аверинцева…

* * *
Отчего-то принято представлять Николая Рубцова простачком с гармошкой, сочинявшим стихи по принципу «что вижу, о том и пою». Особенно расхожими стали легенды о его якобы беспробудном пьянстве и дебоширстве. И вот уже многим в самом деле кажется (особенно после недавнего сериала о Есенине), что русский поэт непременно должен быть горьким пьяницей. За всей этой чушью теряется подлинная судьба поэта…
Вспоминает прозаик Галина Петровна Корнилова, в 60-е годы она заведовала отделом в редакции журнала «Знамя»: «Я с большим недоверием отношусь ко всем этим разговорам о запойном пьянстве Рубцова, о каких-то диких выходках. Я его таким, к счастью, не знала. И уверена: он таким и не был. Первый раз в нашу редакцию его привел поэт Толя Передреев. Я увидела тихого, скромного человека. У него было поразительное лицо – спокойное очень, несуетное, почти иконописное. Фотографии этого не передают. Внутренний свет в нем был. И удивительная деликатность. Когда он приходил ко мне в редакцию, то дверь всегда открывал осторожно, спрашивал: «Галя, можно к тебе?..» Я знала, что жил Коля совершенно жутко, бедно, он часто заходил, чтобы занять рубль. Занимали, кстати, многие из учившихся тогда в Литинституте, но отдавал один Рубцов, остальные забывали. Хотя никто не был в такой нищете, как Коля. Его жизнь в общежитии была плачевной…»
Да, Рубцов всю свою недолгую жизнь прожил среди пьющих людей, и он никак не мог быть трезвенником, но свой дар он не пропивал. Да и когда ему было предаваться кабацкой жизни, если его активное творчество укладывается в короткие семь лет – с 1963 по 1970 год. За эти годы он успел выпустить четыре книги и создать множество вещей, опубликованных лишь посмертно. А сколько времени и мужества надо было, чтобы отвоевывать почти каждую строчку у редакторов и цензоров! Рубцов никогда не жаловался на безденежье и бездомность, но когда калечили его стихи, он готов был расплакаться или совершить что-то дерзкое и непоправимое. «Ужасно то, – писал Рубцов одному из друзей детства, – что так тяжко печатать стихи…»
«Если бы у меня были средства, – признавался он в другом письме, – я никогда бы не печатал стихи, не стремился бы к этому…»
В 1965 году из сборника «Лирика» редакторы выкинули 75 стихотворений! Многие из них печатаются сейчас в хрестоматиях и учебниках как бессмертные образцы русской лирики.
Рассказывает Галина Корнилова: «Журнал “Знамя”, где я работала, Рубцова не печатал. Редактор был совершенно глух к поэзии и все подборки Рубцова, которые я готовила, возвращал мне без объяснения причин. Редакторов отпугивала та поразительная свобода, с какой Рубцов писал. Казалось, в силу своей бедности и бездомности он должен был от всех зависеть, а он от всего был свободен…»
Если прочитать сохранившуюся переписку Рубцова с редакциями и издательствами, то возникает ощущение, что цензурные требования к поэту с каждым годом ужесточались.
Вот один из отзывов, полученных Рубцовым из архангельского издательства. Он датирован 18 июня 1969 года. Рубцов уже был тогда известным поэтом, членом Союза писателей СССР, печатался в центральных изданиях (однажды его стихи появились и в главной газете страны – в «Правде»).
«Уважаемый Николай Михайлович!
Возвращаем Вам рукопись сборника “Душа хранит” с нашими замечаниями… На наш взгляд, необходимо снять из рукописи такие стихи, как “Во время грозы”, “Старик”, “Последняя ночь”, “Пейзаж”, “Памяти Анциферова”, “Взглянул на кустик…”, вызывающие возражение по своей идейной направленности. Не стоит включать в сборник стихи “В твоих глазах”, “По дороге к морю”, “Когда душе моей…”, “Последний пароход”, “Ласточка”, “Я забыл, как лошадь запрягают…”, “О собаках”, “Кружусь ли я…”, В избе”, “Ничего не стану делать…”, как малозначительные, недостаточно продуманные. Не кажутся, на наш взгляд, органичны в сборнике и стихи “В пустыне”, “В сибирской деревне”, “Волнуется южное море”…»
Сколько веры и мужества надо было поэту, чтобы после такой расправы не опустить руки и продолжать работать…
И вовсе не красивым поэтическим образом, а жестким диагнозом обществу видятся мне теперь слова Рубцова: «Я слышу печальные звуки, которых не слышит никто…»
И вряд ли эти слова справедливы лишь по отношению к тому обществу…

* * *
Пожалуй, Николай Рубцов – единственный из больших поэтов ХХ века, лучшие стихи которого впервые были опубликованы не в толстых литературных журналах и не в книгах, а в районных и областных газетах. В маленьких газетах цензурный надзор не был таким свирепым, да и добрые люди по-землячески помогали. Но тут была другая беда – дружеская бесцеремонность газетчиков, приспосабливавших стихи Рубцова к случаю, к требованиям районного начальства.
К примеру, одно время беспощадно вымарывалось слово «грустный». Ну не было в советской жизни места даже грустным ивам, не то что грустным людям. Догадываясь, что именно это слово вызовет раздражение, Рубцов, посылая стихи в редакцию, с удивительным терпением и даже смирением пытался объясниться: «Если вашу газету не устроит слово «грустные», можно его заменить другим. Это сделать легко, хотя никакое другое слово, никакой другой эпитет здесь не будет точнее и лучше…»
Некоторые стихотворения поэта до сих пор не восстановлены в авторской редакции и вот уже больше тридцати лет печатаются в книгах в искаженном виде. В «Тихой моей родине» Рубцов пишет о возвращении в Никольское и радуется тому, что рядом со школой ничего не изменилось, даже забор остался старый.
Старый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!..
В редакции областной газеты, опасаясь нагоняя от обкома, поменяли «старый» на «новый». И с тех пор во всех изданиях торчит этот бессмысленный «новый забор перед школою».
По той же неряшливости и некомпетентности нынешних издателей тиражируется ляп в классически стройных «Осенних этюдах», где в финале вместо рубцовской «звезды любви» светит казенная «звезда труда».
И все-таки скажем спасибо тем, кто публиковал поэта, кто привечал его в редакциях, кто давал ему заработать на хлеб. Рубцова печатали «Сокольская правда» и великоустюгская «Советская мысль», череповецкий «Коммунист» и газета «Волна» села Вашки. В тотемской газете «Ленинское знамя» впервые появилась «Родная деревня»:
Люблю я деревню Николу,
Где кончил начальную школу!..

Вологодская «молодежка» с 1963 по 1971 год опубликовала 56 стихотворений Рубцова. Помню, когда в середине 80-х я оказался стажером в «Вологодском комсомольце» и впервые дежурил по номеру, один из типографских рабочих показал мне ящичек с металлическими заставками на все случаи жизни. «А вот эти не трогай, – сказал он, положив на ладонь несколько цинковых пластинок с выгравированными конями и журавлями, – мы их раньше ставили к стихам Коли Рубцова. Пусть лежат на память…»

* * *
За год до гибели поэта, 1 января 1970 года, в праздничном номере «Вологодского комсомольца» появилось одно из самых светлых стихотворений Рубцова.

Выпал снег – и все забылось,
Чем душа была полна!
Сердце проще вдруг забилось,
Словно выпил я вина...

Снег летит на храм Софии,
на детей, а их не счесть.
Снег летит по всей России,
Словно радостная весть…
Какое счастье, что я все это помню – и этот снег, и Софийский собор, и как я летел с берега на санках среди тех детей, которых не счесть… Когда Рубцов писал это стихотворение, я был вологодским мальчишкой девяти лет и всякий день с приятелями приходил на горку к храму Софии, чтобы, вдоволь накатавшись и набарахтавшись в снегу, вернуться в синих сумерках домой...
Несколько лет спустя – это было в классе седьмом, и я уже учился в большом городе на Урале – мне попалась на глаза рубцовская книжка «Подорожники». Нежно-травяная, тонкая обложка. А я сильно тосковал по Вологде, по нашему двору, укрытому со всех сторон сараями, по утиному мостику через Золотуху, по велосипеду, оставшемуся в сарае, по лодке, по ноздреватому после дождя речному песку…
И тоска казалась мне непосильной от мысли, что ее никому не понять. И вдруг – эта книга Рубцова, которую я купил, возвращаясь из школы, в газетном киоске на углу. Я там всегда тормозил, разглядывая марки. Особенно я заглядывался на красивейшие блоки таинственной страны Бурунди. Но когда я увидел книгу Рубцова, а фамилию-то его я с Вологды запомнил, то забыл про все Бурунди, про носорогов и павианов.
Я купил «Подорожники» за девяносто одну копейку и открыл тут же, на улице:

Выпал снег – и все забылось…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"