МЕМУАРЫ ДЕТСТВА
СО СТАРЫМ НОВЫМ ГОДОМ 

Новый год наоборот

До пяти лет я была убеждена, что все мужчины – писатели. Как мой папа. Однажды летом на даче к калитке подошел человек и, узнав, что папы нет дома, попросил передать, что заходил Матвей Аристархович. Я ответила, что просто скажу папе, что к нему заходил писатель, а имя, наверное, не запомню. Человек удивился и стал уверять, что он вовсе не писатель. "А кто же?" – обомлела я. Оказалось, бывают взрослые люди – совсем не писатели. И жизнь совсем не такая, как она уже сложилась в моей голове. Потрясение было сродни тому, что я испытала, узнав примерно в том же возрасте о смерти. Люди смертны. Все. И даже если очень-очень хорошо себя вести…
Еще дольше я была уверена, что работа – это сидеть за столом, смотреть в окно, курить сигарету за сигаретой, иногда наливать себе в рюмку маслянистую пахучую жидкость, медленно выпивать ее и заедать лимоном. Заходить в это время к папе в комнату было нельзя – он работал, разговаривать даже в других комнатах следовало шепотом… Это было таинственно и прекрасно – полоска желтого света под папиной дверью ночью – и совсем не походило на то, что называлось маминой работой, куда мама меня взяла однажды с собой и велела рисовать тихонько в углу. К маме заходило множество людей, на некоторых она кричала, другим что-то объясняла таким шепотом, что было пострашнее крика. И я запомнила: "цех строганого шпона", "паркетный цех", "техника безопасности", "фанерно-мебельный комбинат", запах деревянной стружки и невыносимую тоску.
Мама уходила на фанерно-мебельный комбинат, а папа читал мне сказки. Ужас, который я испытала от андерсеновского "Огнива", помню до сих пор. Шел солдат лесом, встретил старую ведьму, она сделала его богатым, а он взял да и убил ее и зашагал дальше. Я сразу представила, что кто-то вот так же убьет мою бабку, папину маму. Она была глухонемая, маленькая, сгорбленная, говорили, что она никого не любила и жила только для себя, может быть, и так, не помню; ее стеснялись, на нее жаловались, и мне часто казалось, что кто-то подкрадется к ней с топором и ударит, и она так и будет ходить с топором в горбу только потому, что она не такая, как все, и с ней так поступить можно…

Когда спустя несколько лет я прочла про Раскольникова, то сразу догадалась, откуда он родом у Достоевского и откуда родом старуха-процентщица.
Быть, как все, – удивительный детский соблазн: в пять лет я завидовала девочке из нашего двора. У нее была красивая, ясная фамилия – Лебедева, а не какая-то странная, как у меня, – Скульская, ее звали Марина, а не как меня – каким-то маленьким детским именем Лиля, а вообще-то я была Елена, и когда я капризничала, то мама говорила: "У, какая противная Ленка! А где же наша хорошая Лилечка?! Это Ленка ее куда-то спрятала!" И наконец, Лебедева Марина была русской, а не еврейкой, как я.
Но после "Огнива" соблазн раз и навсегда закончился: старуха с топором в горбу, принцесса, хохочущая над взлетевшими в воздух родителями – все объясняло, что нужно быть на стороне проигравшего. А если все будут на одной стороне, то сразу переходи на другую.
Папа стал читать мне вместо сказок стихи, и даже гумилевские о мальчике-скрипаче не казались мне страшными, хотя на умолкшего музыканта бросались там волки в кровожадном исступлении и он не мог шевельнуться и вздохнуть. Ну и пусть. Он играл на скрипке и погибал славной и страшной смертью скрипача.
Папа любил повторять: "Аристократ – это тот, кто играет лучше всех и всегда проигрывает".
Двенадцати лет я стала писать стихи. Верлибром, потому что нужно было писать рифмованные. Грустные, потому что нужны были оптимистичные. Непонятные, потому что нужны были простые. У меня там море сползало на дно и цеплялось за берег побелевшими от напряжения гребешками. Сатурн крутил хула-хуп. Люди бежали, спотыкаясь о звезды.
Оказалось, что стихи пишут совсем не так. Мало видеть, как за окном ветви деревьев прочерчивают по стенам домов трещины и дом медленно оседает на первый этаж. А важно еще освоить ямб, хорей, амфибрахий, дактиль и анапест, перекрестную рифму, женские, мужские и дактилические окончания и всякие там ассонансы и аллитерации. Следует научиться рисовать лошадку, а потом уж абстрактные картины.
Никогда и ничему я не училась с такой легкостью и упорством. Я преследовала отца венками сонетов и каламбурными рифмами. Мы стали переписываться стихами. Когда я написала цикл стихов "Простор летящему в пропасть", отец не на шутку испугался за мое будущее и стал уговаривать написать что-нибудь доброе, простое, понятное и, главное, не столь мрачное. Мне было лет семнадцать. Я написала:

Расскажи мне добрую сказку
Про прекрасную принцессу,
Которая мечтает стать Золушкой.
Отведи меня в добрую сказку,
Где белоснежные лебеди
Изгибают шеи вопросительными
знаками:
Ну когда же мы снова
Превратимся в Гадких утят?
Где по вечерам стареющее море
Накручивает волны на папильотки,
А у моря сидит боярыня
И просит Золотую рыбку
Вернуть ей разбитое корыто.

Где Иван-царевич
Плачет на перине
В атласную подушку,
И пусть ему приснится дивный сон,
Что он снова стал Иванушкой-дурачком.

Промолчи мне добрую сказку
Про козлиное копытце…
Ты не бойся, со мной ничего не случится,
Я ведь тоже знаю, что это сказка.

Отец написал мне ответ:

Вот жили люди по указке,
За ней не ведая забот.
А ты рассказываешь сказки –
И сказки все наоборот.
Вот люди думали, что голому
Все снится на костюм отрез.
А ты, мой друг, стремишься в Золушки
Из положения принцесс.

Я опасаюсь постоянства,
Хотя и сам пришел к нему.
Перелицовывать пространство,
Быть может, правда, ни к чему.
Нет! Надо, в сказочном изверясь,
Пить времени густой настой.
Бывает, быт ведет нас в ересь,
Зато с Колумбовой чертой.

Прошло много лет. У меня вышло десять книг стихов и прозы. Но мои стихи о Золушке-Принцессе никогда не были опубликованы. Они были некой тайной, которую знали только мы с отцом. Но отец был уверен, что рано или поздно они пригодятся и станут фильмом или спектаклем. Когда? Может быть, тогда, когда возникнет тоска по утраченной грусти.
И вот, как бывает в сказках, руководитель Русского театра в Таллинне Эдуард Томан недавно спросил среди прочего: "Нет ли у тебя случайно идеи детской пьесы? Сказки с чудесами?" И сам усмехнулся своему вопросу, настолько со мной не вяжутся ни детство, ни доброта… "Есть, – говорю, – сказка наоборот…"
И написала пьесу "Новый год наоборот". Там милая Принцесса грустит во дворце возле королевской сказочной елки, потому что ей под Новый год ничего не подарят – ей нечего дарить, у нее уже все-все-все есть. (Для меня самой все праздники в детстве были зареваны; со всхлипами выходила я к елке и, увидев роскошные подарки, радовалась, конечно, но слабо, болезненно после пережитого отчаяния. Моя мама накануне праздника, чтобы усилить дальнейшее впечатление, убеждала меня в том, что на сей раз я подарков никаких не получу – не заслужила. Мама непременно напоминала мне о своем собственном голодном детстве, когда она всю семилетку проходила в одном красном бантике, ее так и звали – "Красный бантик"; я плакала, жалела маму, а еще пуще себя – ведь я не получу никаких подарков. Я засыпала от горя, а мама шла заворачивать в красивую бумагу подарки для меня, их всегда было много – все, о чем я мечтала, но вчерашнее страдание всегда оказывалось сильнее, и горестное ощущение накануне праздника преследует меня всю жизнь.)
Принцесса грустит. Она тоскует во дворце по Лесничему, своему папе, она тоскует по надежному очагу, весело булькающим кастрюлькам и даже, если честно, по Сестрам и Мачехе… И вот выясняется, что Принцесса снова сможет стать Золушкой, если сама исполнит чье-то самое заветное желание.
Но как исполнишь заветное желание Королевы, которой хочется вернуться к разбитому корыту и родному Старику, с которым прожито было тридцать лет и три года? Как помочь Принцу, который был Иванушкой-дурачком, всем и всегда говорил правду в глаза, а теперь во дворце вынужден лгать, льстить, улыбаться, а иначе выйдут международные неприятности?..
Но самое печальное: когда заветная мечта исполняется, то герои вновь начинают мечтать о том, от чего только что отказались…
Значит, не мечтать? Конечно, мечтать. Но жить все-таки не одной только мечтой. Сосредоточенность на мечте рождает фанатизм, зависть и, главное, пошлость. Надо попробовать жить сегодняшним днем, который каждое утро проступает сквозь темень проявленным снимком.
…Не только я всю жизнь мечтала написать эту пьесу. И у отца была мечта написать сказку. О волшебном кольце, которое исполняет любое желание, но на беду попутно отнимает какую-то мелочь, без которой потом невозможно жить.
Отец так и не написал сказку о волшебном кольце. И я не напишу. Но "Новый год наоборот" посвящаю ему и тем, кто решается быть самим собой. Трон от людей. Талант от Бога.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"