ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N51
ПРОГУЛКА 

Интеллигентская улица

Большая Никитская улица часто меняла названия. Была она Сторожевой и Волоцкой, в 1920 году ей совершенно неожиданно присвоили имя А.Герцена, а под конец прошлого века она снова сделалась Большой Никитской. Поглядим, надолго ли.

маршруты:
1 – “От университета до консерватории”, 2 – “От консерватории до Тимирязева” и  3 – “От Тимирязева до Вдовьего дома”.

Университет. Новое здание Памятник Ломоносову Университетская церковь Зоологический музей Электроподстанция метрополитена Памятник Чайковскому

От университета до консерватории

Начинается улица с университета. Слева – так называемое новое здание, а справа – старое. Эти названия конечно же условны и известны только краеведам. Для простого современника все эти здания безумно, безнадежно старые. А новое – то, что на Воробьевых горах. Однако и оно отнюдь не первой свежести.
В те же времена, когда на Воробьевых были лишь деревни и поля, существовали только эти здания. Поэт Филимонов писал:

Вот он на Моховой, высокий, светлый дом,
Наш храм науки и искусства,
Достоинств многих колыбель!
Здесь развились в нас ум и чувства,
Здесь мы постигнули духовной жизни цель...

А другой поэт того же времени, Дмитриев, говаривал:
– Университет – совершенно безжизненное тело: о движении его и догадываешься, только когда едешь по Моховой и видишь сквозь окна, как профессора и жены их переворачивают на солнце большие бутылки с наливками.
Перед новым зданием – памятник Ломоносову, третий по счету. Первый, бюст работы скульптора С.Иванова, установлен был 12 января 1876 года.
Историк С.М.Соловьев (тогда ректор) сказал на открытии памятника: “Народы живые, сильные больше всего боятся потерять память о своем прошлом, то есть о самих себе... Они изучают это прошлое научным образом, они ставят памятники великим людям”.
А вот Вадим Петрович Стягин, герой повести П.Боборыкина “Проездом”, ворчал в адрес постамента: “Это полуштоф какой-то!.. Что за пьедестал! Настоящий полуштоф с пробкой... Точно в память того, что российский гений сильно выпивал!..”
Михаил Осоргин в повести “Времена” называл изваяние нелепой куклой Ломоносова.
Словом, досталось ему, и неплохо досталось.
В октябре 1941 года, во время бомбежки, памятник был опрокинут фугасной бомбой. При этом постамент разрушился, а бюст остался цел. Его установили на каменной глыбе. Но уже в 1942 году журналист Н.Вержбицкий писал в дневнике: “Памятник Ломоносову на месте, только постамент новый. Не видно никаких следов от падения тонновой бомбы”.
Но в 1944 году его на всякий случай утащили в университетский Дом культуры (ныне церковь Татианы).
Следующий Ломоносов появился здесь, на площади, лишь в 1954 году (автор – маститый скульптор С.Меркуров). Впрочем, это изваяние вышло неудачным, и острослов Юрий Нагибин о нем написал: “Во дворе стоит бронзовый монумент великому ученому Михаилу Ломоносову. Он держит в одной руке свиток, другая протянута к глобусу – эти наивные символы делают из гениального самородка учителя географии”. К тому же памятник был гипсовым, и перед каждым летом приходилось на нем что-то подправлять.
Неудивительно, что в 1957 году возник нынешний памятник работы И.Козловского.
А по соседству, во дворе старого здания, высятся два бетонных деятеля – Герцен и Огарев. Выполненные скульптором Н.А.Андреевым, они были поставлены здесь в 1922 году как временные изваяния. Однако нет ничего постояннее временного, а бетон – он хотя и не мрамор, но все же не гипс.
Об истории этого комплекса писал Н.Виноградов, советский чиновник: “25 августа 1919 года в виду приближающегося пятидесятилетия со дня смерти А.И.Герцена было опубликовано постановление об образовании правительственной юбилейной комиссии. Проведение юбилейных мероприятий было поручено Моссовету, который все скульптурные работы, связанные с этим юбилеем, передал скульптору Н.А.Андрееву. Он должен был к юбилейным дням – 19 – 21 января 1920 года – сделать большой бюст Герцена для торжественного заседания в Большом театре, а к 20 января 1920 года – памятник Герцену. Место для памятника было выбрано перед зданием МГУ на Моховой, для чего имелось в виду снять решетку перед зданием университета, только что восстановленную и реставрированную. Снос решетки вызвал протест со стороны Наркомпроса. Тогда Н.А.Андреев предложил поставить два памятника – Герцену и Огареву, чтобы уйти этим самым от центральной линии фасада здания, расположив памятники по сторонам сквера. Для ускорения работы Н.А.Андреев привлек своего брата В.А.Андреева, но тем не менее выполнить заказ к сроку не смог. В юбилейные дни состоялась только закладка памятников. Сами памятники были поставлены и открыты лишь в 1922 году. Архитектурное оформление памятников принадлежит архитектору В.Д.Кокорину”.
Кстати, архитектор В.Кокорин был супругом сестры скульптора Капитолины.
Сразу же за университетом, по правой стороне улицы Герцена, располагался магазин книготорговца и издателя Параделова. Он прославился тем, что хотел выпустить справочник “Словарь псевдонимов русских писателей”, но популярный в это время журналист Амфитеатров (кстати, сказать, псевдоним – Абадонна) прогневался: “Псевдоним писателя есть не только его собственность, посягнование на которую позорно... но и собственность специфическая: орудие самообороны, едва ли не единственное”.
От затеи пришлось отказаться.
Следом за лавочкой – своеобразная мистификация. Надпись на фасаде: “Зоологический музей”. И на секунду забудешься – дескать, все это сон, и не было целого века в российской истории. А из двери вдруг выйдет Бугаев Борис Николаевич, в то время еще не писатель А.Белый, и поделится свеженькими впечатлениями:
– Смотрит глазом стеклянным косматейший зубр, иль раскинулись щупальцы спрута: присоски – в тарелочку.
Напротив и чуть впереди – электроподстанция метро, “вдохновенное создание архитектора Фридмана (по определению Ильи Ильфа), в 1935 году вставшее на месте Никитского женского монастыря. А чуть далее – консерватория и памятник Чайковскому.

Есенинский магазин Малое Вознесение Дом № 24 Дом № 26 Театр им. Маяковского ТАСС

От консерватории до Тимирязева

Рядышком с консерваторией – маленький, серый, невзрачненький особнячок. Он был построен в 1915 году в стиле неоампир. Настолько “нео”, что от настоящего ампира остались только маленькие масочки.
Совсем недавно это здание было известно потрясающим кафе “Оладьи”. А главной достопримечательностью этого кафе считалась винтовая лестница. По этой лестнице в 1921 году Сергей Есенин тащил наверх Рюрика Ивнева, чтоб прочитать ему только что написанную “Песнь о хлебе”:

И, из мелева заквашивая тесто,
Выпекают груды всяких яств...
Вот тогда-то входит яд белесый
В жбан желудка яйца злобы класть, –
вещал он свои малопонятные вирши.

Дело в том, что еще в 1919 году “Московская трудовая артель художников слова”, в которую входил Есенин, получила это здание под книжный магазин. До “художников” оно принадлежало своему маститому соседу – консерватории, и консерваторский старичок, который обладал связкой ключей от нынешних “Оладий”, отказывался с ними расставаться. “Наверху” поэтам так и объяснили:
– Раздобудете ключи – магазин ваш, не раздобудете – судом для вас отбирать не будем. А старикашка, имейте в виду, злостный и с каким-то мандатом от Анатолия Васильевича Луначарского.
Бесстыжие поэты подкараулили несчастного консерваторца, и когда тот вставил ключ в скважину, перед ним вдруг появился имажинист Мариенгоф и произнес:
– Извините меня, сделайте милость... но, видите ли... обязали бы очень, если бы... о Шуберте или, допустим, о Шопене соблаговолили в двух-трех словах... Изволите понять, еще интересуюсь давно контрапунктом и... бемолями...
Растроганный старик протянул подлому Мариенгофу руку, а имажинист Есенин тут же выдернул ключ из двери. Так началась торговля.
“Есенин стоял у прилавка на фоне книжных полок, молодой, светлый, элегантный, и спорил с каким-то высоким лысым человеком в старинном сюртуке, как оказалось, профессором истории... Есенин кипятился, размахивал руками, говорил не в лад, перебивал своего собеседника”, – вспоминал один из посетителей той лавочки.
По воспоминаниям Мариенгофа, коммерческий директор фирмы Айзенштат Давид Самойлович не без оснований упрекал Есенина:
– Уж лучше, Сергей Александрович, совсем не заниматься с покупателем, чем так заниматься, как вы...
А поэт Городецкий писал: “Я был у него в магазине на Никитской. – Маленький стол был завален пачками бумажных денег. Торговал он недурно”.
Как бы то ни было, лавочка вскоре закрылась, и в неоампирном строении поселилась гомеопатическая аптека номер три.
Напротив – церковь под названием Малое Вознесение. Она была одной из самых модных в позапрошлом веке, и сюда приходили не столько молиться, сколько высматривать невест и женихов. Их ведь в Москве не только “вытанцовывали”.
Чуть дальше – дом № 24 – одно из первых в городе доходных зданий с мрачной и крутой чугунной лестницей. В центре же участка – двухэтажный особняк. Здесь в 1877 году у Батюшкова жил только что женившийся Петр Ильич Чайковский. Там же размещалось и филармоническое консерваторское училище, где в кабинете директора Д.Шостаковича высились два мастодонта – концертных рояля.
После же революции, а именно в 1921 году, здесь обосновалась лавочка писателей, в которой продавали (и, конечно, принимали на комиссию) не только книги, но и рукописи, и автографы, и даже самодельные книжонки, сделанные нищими писателями из простой оберточной бумаги. А руководили тем учреждением два теперь уже почти забытых, но весьма талантливых писателя – Зайцев и Осоргин.
Домом № 26 перед войной с Наполеоном владел некто Поздняков. Он у себя устроил крепостной театр – ведь Поздняков считался прогрессивным человеком и ценителем прекрасного. Правда, Грибоедов в “Горе от ума” над ним слегка поиздевался:

А наше солнышко? Наш клад?
На лбу написано: Театр и Маскерад;
Дом зеленью раскрашен в виде рощи.
Сам толст, его артисты тощи...

Там же у Грибоедова встречались и такие строки: “…был спрятан человек и щелкал соловьем, певец зимой погоды летней”. Действительно, у Позднякова на сей счет имелся бородач-садовник. Он во время маскарадов и балов прятался за деревьями зимнего сада, щелкал соловьем и пел на всяческие птичьи голоса.
Режиссером был известный Сила Сандунов, а иногда в спектаклях подвизалась и его супруга, Лизонька Уранова. Сам хозяин во время спектаклей разгуливал переодетый китайцем.
Когда Москва была захвачена французами, Наполеон открыл здесь свой театр. Солдаты во время спектаклей курили трубки, а когда со сцены шли слова о величии Франции, они вставали, махали медвежьими шапками и кричали: “Да здравствует наш император»”. После спектакля, разумеется, устраивались шумные пирушки.
Напротив же – другой театр, Маяковского. До войны с Наполеоном это был трехэтажный каменный дворец с изящнейшей ротондой в центре. В 1812 году он погорел, но через четверть века все-таки был восстановлен. Поначалу – в строгом стиле, но чуть позже он оброс лепниной и прочими красотами, модными в середине девятнадцатого века.
“Дом простоял до 1885 года, – писал искусствовед Евгений Николаев. – В этом году на участке был построен театр (по проекту арх. Терского) в том чудовищном стиле, который считался тогда “русским” (как позднее, в 40-х года ХХ века, классицизмом считался электрический набор форм, составленный в духе скверной поваренной книги). Все постройки были снесены, от старого дома уцелел только маленький фрагмент – скругленный угол, соединяющий театр с соседним домом. Вероятно, это остаток дома еще XVIII века”.
До революции тут был театр “Парадиз” – по имени антрепренера Парадиза, собственно и основавшего этот театр. Правда, в скором времени его прозвали “Интернациональным” – на сцене часто выступали певцы из заграничных стран. Именно здесь москвичи узнавали о Саре Бернар, Элеоноре Дузе, Эрнесто Росси.
Постоянной труппы у театра не было, но гости попадались очень славные. Например, театр Мамонтова. Или МХТ, который ставил тут всего один спектакль, “Чайку”, для одного зрителя – Антона Павловича Чехова. Случилось так, что автор не был ни на одной премьере. А посмотреть свое произведение ему конечно же хотелось.
“Впечатление, как мы и предполагали, было среднее, – вспоминал об этом Станиславский. – После каждого акта Антон Павлович прибегал на сцену, и лицо его далеко не отражало внутренней радости”.
Больше всего досталось госпоже Роксановой, игравшей саму Чайку. “Судить о пьесе не могу хладнокровно, – писал Чехов, – потому что сама Чайка играла отвратительно, все время рыдала навзрыд...” Пришлось менять актрису.
После революции тут разместился Теревсат – Театр революционной сатиры. Руководил им Мейерхольд, и драматург Файко, тоже сотрудничавший с Теревсатом, поражался тому, как режиссер проводит репетиции: “Высокий, немного сутуловатый, уже немолодой, сухопарый человек в сером пиджаке, с жилистой шеей и очень заметной сединой вдруг превращался в грациознейшее порхающее создание, полное легкости, лукавства и капризного кокетства. Мы смотрели на него разиня рот...”
В Теревсате среди прочих шла пьеса Луначарского “Бархат и лохмотья”. Произведение было не слишком выдающимся, играла в нем жена наркома просвещения Наталья Розенель, и Демьян Бедный, посмотрев спектакль, составил эпиграмму:

Большое Вознесение Церковь Федора Студита Памятник Алексею Толстому Дом Суворова Дом № 43 Дом № 46

Ценя в искусстве рублики,
Нарком наш видит цель:
Дарить лохмотья публике,
А бархат – Розенель.

Автор эпиграммы покровительствовал этому театру, часто приглашал актеров в Кремль – беседовать о творчестве. Писатель Лев Никулин вспоминал об этих встречах: “Обычно после разговора о репертуаре Театра революционной сатиры Демьян устраивал для нас роскошную по тем временам трапезу, например, печеную картошку с подсолнечным маслом. Однажды поставил на стол графин, в котором была исключительная редкость – разведенный спирт. Вдруг кто-то из домашних Демьяна вбежал в комнату:

– По коридору идет Владимир Ильич!
Графин мгновенно исчез”.

Кстати, именно здесь в 1937 году была впервые сыграна роль Ленина. Ответственная роль была поручена Максиму Штрауху, а пьеса называлась “Правда”.
А на другой стороне – ТАСС с традиционной фотовыставкой в своих витринах.

Мне говорят, что “Окна ТАСС”
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия, –

удивлялся Николай Глазков.
Здание построили в 1976 году, и говорят, сам Гришин, первый человек в Москве, остановил рост телеграфного агентства, замышлявшегося выше раза в два. Высота его и по сей день загадочна – днем здание кажется четырехэтажным, а вечером – восьми, поскольку загорается внутренний свет, и в каждом громадном окне появляется тонкая горизонталь перекрытия.
Рядом же, на бульваре, – памятник Клименту Тимирязеву.

От Тимирязева до Вдовьего дома

Рядышком с бульварами – церковь Большое Вознесение. Здесь, как известно, в одном из приделов в то время еще не достроенной церкви венчался сам Пушкин.
Поэт венчался в этом храме не по собственному выбору. Первоначально он планировал устроить церемонию в домовой церкви князей Голицыных на улице Волхонке, но митрополиту это не понравилось, и он определил Большое Вознесение.
Во время самого венчания совпало множество плохих примет: в руке у жениха потухла свечка, сам он свалил крест, случайно толкнув аналой, обручальное кольцо упало на ковер, а пушкинский свидетель очень рано устал держать венец над головой поэта и передал его другому человеку.
Александр Сергеевич вышел из храма не столько радостный, сколько встревоженный. Он уже не ожидал от жизни ничего хорошего, и последующие события подтвердили правильность примет.
За ним – снова памятник, правда, не Пушкину, а Алексею Толстому. Напротив же другая церковь – Федора Студита. Она строилась в семнадцатом столетии как больничный монастырь. Здесь поначалу обитали шесть монахов-лекарей и двадцать монахов-больных “для душевного спасения”. То есть, по сути говоря, это была психушка. Но в 1709 году тот монастырь закрыли, и церковь стала приходской.
Сюда любил захаживать известный в городе чудак генералиссимус Суворов, проживавший рядышком. Он совершал по три земных поклона перед каждой из многочисленных икон, ставил свечки, стоял целые молебны на коленях и даже пел на клиросе. Но после революции церковь закрыли, и разместили в ней Исследовательский институт жиров.
Далее – скромненькие здания со скромной же историей. В доме № 31 в 1905 году проживал пианист Гольденвейзер. Он писал Танееву: “Здесь у Никитских ворот беспрестанно стреляют, на Тверском бульваре стоит пушка”. В доме № 33 находился магазин “Грамотей”, разумеется, с букинистической лавкой.
На другой стороне – особняк Суворова (дом № 42). Кстати сказать, полководец жил скромно. Простая мебель и посуда. Подъем всегда в четыре утра, обед в 8–9 утра, за обедом – стакан кипрского вина и рюмка тминной водки. Не было ни сладостей, ни фруктов. Правда, знаменитый полководец пил дорогой чай.
По соседству, в доме № 44, проживал известный анархист Кропоткин. Он приехал в Москву в 1917 году после февральской революции и поначалу жил в Кремле, а после снял квартиру в этом доме. Собирался всерьез помогать новой “демократической” городской думе. Но тут случилась революция, и думу распустили, а квартира оказалась в центре боевых событий.
– Это они хоронят революцию, – говорил анархист своей жене.
Напротив, в доме № 43, в 1920-е располагался Международный комитет помощи голодающим России, или “Миссия доктора Нансена”. А по соседству проживал врач Остроумов, один из лучших докторов Москвы. Журналист Амфитеатров писал, что “он покорял больных интимностью, редкою способностью сразу делаться другом и родным. Его клиника на Девичьем поле была лучшей в Москве”.
Есть на улице еще один занятный экспонат – дом № 46, где в гостях у Васильчиковых засиживались Айвазовский, Глинка, Гоголь, Сергей Соловьев: “У Васильчиковых по средам большие вечера”.
А через сотню лет здесь поселился гоголевский поклонник Михаил Булгаков со своей второй супругой – Белосельской-Белозерской. Поселился у своей сестры, на антресолях здания, в “тереме-теремке”. И, видимо, не знал, что тут частенько отдыхал Гоголь, его кумир.
Рядышком – бывший участок Гончаровых. Здесь жила в девичестве Наталья Николаевна. В период ухаживания Александр Сергеевич Пушкин часто ездил на Пресню – к Екатерине Ушаковой. Потом же признавался, что “он ездил всякий день к сей последней, чтоб два раза в день проезжать мимо окон” своей настоящей возлюбленной.
Во времена своего жениховства он часто глядел из окошка невесты на лавочку гробовщика, находившуюся по ту строну улицы. И не удержался от соблазна – написал повесть “Гробовщик”.
Впоследствии на гончаровском участке, в доме № 42, жил Немирович-Данченко и хвастался чудесным книжным шкафом, изготовленным по своему эскизу. Шкаф состоял из множества закрытых секций с портретами писателей, наклеенными на затейливые дверцы. А внутри конечно же стояли их произведения.
В доме под номером 58 проживал археолог Игнатий Стеллецкий. Неподалеку, на Садовой-Кудринской, находится Музей Антона Павловича Чехова. Напротив – Планетарий и немного в стороне – солидный Вдовий дом. Здесь же и заканчивается наша прогулка.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"