ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N50
СЮЖЕТЫ
Коса
Как только не называли эту косу –
Куршская, Куришская и даже Курская. Смысл же
всегда оставался один. Дюны, сосны, море – и все
это какой-то неправдоподобной красоты.
Впрочем, не все разделяли такую восторженность.
 Куршская коса была давно оценена
нашими соотечественниками. Иван Боуман, русский
генерал-майор, описывал ее еще в 1755 году: “Через
Мемель до Кенигсберха хотя и ближе, но летнею
дорогой идти никак невозможно, потому что дорога
та узкая, продолжающаяся восемь миль между
большим морем и Курским гафтом и так песчана, что
колеса всегда по ступицу в песке бывают, к тому же
жилья почти никакого нет, кроме одних
маложивущих мужиков, кои рыбною ловлею
кормятся”.
Жаловался на косу и Андрей Болотов: “В иных
местах принуждены были тащиться по голому песку
и раскаиваться в том, что поехали сею дорогою”.
А Денис Фонвизин гневался: “Поутру двадцать
восьмого приехали мы в Росситен переменять
лошадей. Росситен есть прескверная деревнишка.
Почтмейстер живет в избе столь загаженной, что мы
не могли в нее войти. Сей день был для нас весьма
неприятен. Обедали мы в деревнишке Саркау очень
плохо, а ввечеру, подъезжая к Кенигсбергу,
переломилась задняя рессора”.
Занятны и воспоминания Филиппа Вигеля (1818 год).
Для него коса и вовсе была чем-то наподобие
аттракциона: “От станции Мюлзен, единственной,
которую на этом пути я видел, идет верст на сто
песчаная коса, называемая Нерунг. Когда
показался свет или скорее осветилась густая
мгла, покрывающая небо, открылось нам шумящее
Балтийское море. Слева оно бушевало, а справа
песчаная, голая равнина подымалась едва заметным
откосом и образовывала цепь низких холмов, на
вершине которых кой-где торчали сосны. Никогда
столь печального зрелища я не видывал. Плохие,
тощие лошади могли везти только по морскому
песку, и для того ямщик держался все самого
берега.
Море, которое отражало мрак облаков, можно было
назвать черным, из него высоко поднимались
белеющие волны и всей этой картине давали вид
совершенно траурный и гробовой. Они беспрестанно
досягали до коней и до колесницы и разбивались о
колеса; иногда обхватывали всю коляску, как бы
готовые увлечь ее с собой, и брызги их попадали к
нам в лицо; к счастию, не было мороза, а не то наш
экипаж покрылся бы ледяною корою и отяжелел бы. В
иные минуты шум бывал так велик, что мы друг друга
слышать не могли.
Станционные дома стоят не у берега, не на дороге,
а в версте или более от нее на возвышении; ямщик
останавливается, отпрягает одну лошадь, садится
на нее, оставляет нам других, едет на станцию и
приводит нам новых лошадей. В названиях (кои не
забыл) станций сих (кои не видал) – Саркау,
Росситен, Шварцорт – и поныне чудятся мне
могильные звуки. Целый день не есть, не видеть
жилья, ничего, кроме мрачного неба, бурного моря и
песчаной степи, совсем не было забавно. Я не худо
сделал, что описал эту дорогу; теперь она,
говорят, совершенно брошена, вероятно, скоро
будет забыта и никому не известна”.
Но Вигель ошибался, и спустя два года тем же
путем, с тем же чувством ехал Вильгельм Карлович
Кюхельбекер: “Мне море в нашем переезде из
Мемеля в Кенигсберг чрезвычайно наскучило. Море
да песок, песок да море, и это в продолжении 14
часов езды с проклятыми немецкими почтальонами,
которые даже не сердятся, когда ругаешь их
всевозможными доннерветтерами, и на все твое
красноречие с величайшим, с истинно германским
равнодушием отвечают: “Да, мой господин”. Какой
же песок? В точном, самом точнейшем смысле слова:
песчаное море! Ни травки, ни муравки, ни куста, ни
дерева!”
Архитектор же Брюллов писал своим родителям в 1822
году: “Из Мемеля в Кенигсберг есть две дороги:
одна через Тильзит и составляет 36 миль, а другая 12
миль – Am Strande, как все называют, ибо это есть
полоска песку, коей стороны омываемы морем и
Куришскую гаванью (Kurische Hafen). Первый раз я видел
море, и, признаюсь, вид необыкновенный!
Прелестный! Величественный! Случилось, что ветер
был очень сильный; мы ехали у самой воды моря, так
что колеса вследствие сильного прилива воды
разрушавшейся волны очень часто до половины были
в воде, а несколько раз и мы все были замочены
брызгами к нам приближавшихся волн. И эту дорогу
мы сделали ночью. Ах! Позабыл: видели захождение
солнца... но это был не Феб, – это была стихия огня,
сейчас отделенная руками Творца от других стихий
и не получившая еще своего места, своего
направления. Солнце зашло, но запад еще долго
пылал и как бы стращал зажечь сферу, а море
казалось кипевшим не от ветру, но от багрового
огня, который как бы выходил из-под воды. Я
оставляю окончить величественную картину вашему
воображению”.
А неизвестный автор рубежа XIX–XX столетий
беспокоился: “За Кранцем начинается одна из
пустыннейших и интереснейших местностей
Германии – Куришская Коса, которая тянется на
протяжении 96 километров от Кранца до Мемеля. Эта
узкая полоса земли, отделяющая залив от моря,
покрыта песчаными дюнами, которые в три раза
превышают высотою дюны Голландии и часто
достигают свыше 50 метров. Только тот, кто видел
эти дюны, может представить, какие громадные
видоизменения земной поверхности может
произвести ветер. Поднимаясь отлого со стороны
моря, возвышается песчаный вал, достигающий 70
метров высоты, и круто обрывается к заливу. Этот
вал – настоящий свеженасыпанный могильный холм,
под которым лежат похороненные им местечки и
деревни.
Величественной, но и страшно пустынной
представляется коса, когда смотришь на нее с
вершины гребня дюн. Куда хватает глаз, между
заливом и морем тянутся желтые полосы песка,
окаймленные внизу, на стороне, обращенной к морю,
узкой лентой березок. Здесь, наверху, совсем нет
жизни, хотя море и залив так весело блестят
кругом; только кое-где, например, близ местечка
Шварцорт, посаженные с большими издержками и
трудами кустики песчаного овса борются за свое
существование. Некогда почти вся коса была
покрыта лесом, но непредусмотрительные жители
снесли лес и таким образом сами разрушили
единственную преграду, задерживавшую
поступательное движение дюн; теперь песок стал
передвигаться в зависимости от силы и
направления ветра, но в общем его движение
направляется к заливу от морского берега, где он
постоянно увеличивается новыми кучами.
Передвижение дюн происходит с значительной
быстротой, так что в среднем он передвигается
ежегодно на расстояние около 5 метров. Почти все
селения, расположенные на берегу залива,
обречены на гибель и, если не удастся укрепить
дюн, рано или поздно будут погребены под песчаным
валом в 50 метров высотою. Так, в начале нынешнего
столетия церковь деревеньки Кунцен лежала в ста
метрах расстояния от восточного склона дюн, а в
1839 году она находилась под самым гребнем
песчаного вала, а в настоящее время дюны ушли уже
далеко от нее, и их западный склон лежит почти на
600 метров расстояния от ее развалин. Есть
множество примеров, на которых можно проследить
это величественное, заметное на глаз
передвижение огромных масс песка”.
А в конце девятнадцатого века на косу стали
устраивать экскурсии. Археолог Д.Анучин в 1899 году
писал: “На другой день экскурсанты направились в
Кранц и, сев на пароход, поехали по другому
приморскому озеру или лагуне, Куришгафу в м.
Нидден, находившееся на берегу ограничивающей
этот гаф косы... Благодаря любезному вниманию
местного инспектора дюн и инженера, заведующего
работами по укреплению летучих песков,
экскурсанты могли проехать в экипажах верст 15
вдоль дюн и ознакомиться обстоятельно как с
грандиозными формами этих песчаных гор, так и с
результатами деятельности по их укреплению и
облесению. В одном месте выглядывают из песка
человеческие кости, остатки дерева, гвозди; это
кладбище бывшего здесь лет 200 тому назад поселка,
совершенно занесенного впоследствии песком
(жители вынуждены были переселиться в другое
место. Для укрепления песков в них сперва вбивают
на известных расстояниях небольшие колышки,
затем вырывают ямки и кладут в них кучки глины;
через год глина сама собою смешивается с песком,
и тогда в ямки сажают сосну (смотря по местности,
то ползучую, то обыкновенную), по четыре саженца в
ямку, а промежутки между саженцами покрывают
хворостом (удерживающим песок). Через несколько
лет участок уже представляется покрытым
сосенником и тем становится гарантированным от
развеивания песка... Часть косы, впрочем,
образована из глины (бывших здесь ранее островов)
и покрыта сравнительно высоким лесом, в котором
встречаются даже лоси, перебегающие сюда зимою
по льду с материка. Население косы представляет
немало своеобразного; здесь еще до настоящего
времени сохранился отчасти язык древних куров
(литовцев), давших, как известно, имя и нашей
Курляндии, а в некоторых селениях господствующий
язык – латышский”.
В двадцатом же столетии коса и вовсе стала дачной
местностью. Михаэль Вик вспоминал: “Несколько
лет подряд мы проводили каникулы на косе. В моих
воспоминаниях эти годы слились воедино, и самые
значительные впечатления этого времени
сохранили свою яркость. Неглубокий тихий залив –
по одну сторону узкой косы, волны Балтийского
моря – по другую. На этой совершенно особенной
полоске суши, покрытой песчаными дюнами и лесом,
встречались лоси и редкие виды птиц. На берегу
располагались уютные рыбачьи поселки...
Небольшие домики, частью крытые соломой, были
окружены любовно возделанными садами. На берегу
залива не умолкает плеск мелких волн,
беспрерывно бьющихся о толстые деревянные борта
рыбачьих лодок и шаланд – неуклюжих широких
посудин без киля и с боковыми швертами для
плавания по мелководью. На вершинах их мачт
вместо флюгера крепились искусно вырезанные из
дерева куршские вымпелы с символикой и
изображениями предметов повседневного обихода,
служившие заодно своего рода фамильными гербами.
Причальные мостики, развешанные для просушки
сети, шесты. Рыбаки, дымящие трубками, собаки и
кошки. Все здесь пропахло рыбой, которую вялили
прямо перед домом или потрошили и коптили на
берегу. Мы, дети, собирали для копчения крушкен –
сухие еловые шишки, валявшиеся повсюду. В награду
нам давали по маленькой свежекопченой рыбке –
нет ничего вкуснее!
Каждый день мы отправлялись на другую сторону
косы, чтобы искупаться в море. Купались там
нагишом. Но лучшее время для нас, детей, наступало
после полудня, когда мы таскались по пятам за
деревенскими мальчишками, помогали им в работе
или просто глазели и часто только мешали. Они
чувствовали свое превосходство над нами,
городскими, и имели на это полное право. Ведь это
они умели скакать без седла, мастерски управлять
лодкой при помощи длинного шеста, сбивать масло,
чинить сети, кормить кур и свиней, бегать босиком
по жнивью и латать крыши”.
Однако только при советской власти, в 1967 году,
здесь, на косе, официально был введен режим
заказника. И по сей день сюда запрещен въезд на
личном транспорте – пускают только лишь
экскурсионные автобусы. Проехать исторической
дорогой Мемель – Кранц теперь весьма
проблематично.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|